Родители обращались с ней так, как если бы она должна была уме-
реть в ближайшие шесть месяцев. Они изолировали от Пэм и себя, и
весь остальной мир; контролировали телефонные звонки, чтобы ис-
ключить беспокоящие контакты. Короче говоря, они следили, что-
бы ей было "спокойно". В конце концов Пэм потребовала, чтобы
ей объяснили, что, собственно, происходит. Родители рассказали о
беседе с хирургом, Пэм в ответ адресовала их к радиологам, и недо-
разумение было вскоре прояснено.
Однако Пэм осталась глубоко потрясена. Разговор с родителями
сделал то, что не смог сделать смертный приговор, полученный от
хирурга: заставил понять, что ее жизнь действительно взяла курс на
смерть. Комментарий, сделанный Пэм в то время, многое раскры-
вает для нас:
"Мне вроде становилось лучше и все уже было не так
мрачно, но они начали обращаться со мной так, словно я
уже не жилец, и тут меня обожгла эта ужасная мысль, что
они уже приняли мою смерть. Из-за ошибки и недоразуме-
ния я уже была мертва для своей семьи, и очень трудно было
различить где-то передо мной границу, которая отвечает на
вопрос, мертва я или жива?"
...Пэм по-настоящему поняла, что значит умереть, не из слов своих
jlKTOpOB, а в результате сокрушительного осознания того факта, что
родители будут жить без нее и в мире все будет как раньше - как
сама выразила это, хорошие времена будут продолжаться без нее.
Для другой пациентки с метастатическим раком на поздней стадии
алогичный момент наступил, когда она писала письмо детям, ин-
руктируя их о разделе каких-то личных вещей, представлявших
[оциональную ценность. До того она вполне механически выполнила
ругие печальные формальные обязанности умирающей: написала за-
цание, купила участок земли на кладбище, назначила душеприказ-
ка. Но именно личное письмо детям сделало смерть реальной для
Осознание простого, но ужасного факта, что когда ее дети про-
1ют это письмо, она уже не будет существовать и не сможет отве-
, им, видеть их реакции, направить их. Они будут, а она станет
ем.
Другая пациентка, после месяцев оттяжек, приняла болезненное
мнение поговорить со своими сыновьями-подростками о том. что у
ее поздняя стадия рака и жить ей осталось недолго. Сыновья были
вручены, но в своей реакции проявили мужество и самодостаточ-
1ость. Для нее лучше было бы, если бы мужества и самодостаточно-
ги оказалось чуть поменьше. В отдаленном уголке сознания она
нутила даже некую гордость - она сделала то, что должен сделать
Ьроший родитель, и они устроят свою жизнь в том русле, которое
5на для них проложила, - но они слишком хорошо справились с ее
Мертью; она ругала себя за неразумие, но все же бьста расслоена тем,
го они будут существовать и процветать без нее.
; Еще одна пациентка, Джен, страдала раком груди, распространив-
вимся в мозг. Врачи предупредили ее о параличе. Она слышала их
(1ова, но в глубине ее души было самодовольное ощущение, что ее
го не коснется. Когда наступила непреодолимая слабость и затем
аралич, Джен внезапно осознала, что ее "исключительность" была
!Ифом. Она поняла, что исключений нет. Рассказав об этом на встре-
че терапевтической группы, она добавила, что на прошлой неделе
ткрыла для себя могущественную истину - истину, которая заста-
Яр1 задрожать землю под ее ногами. Она размышляла сама с собой
>том, сколько хотела бы прожить - семьдесят было бы то, что надо,
135
восемьдесят - могло бы быть слишком - и внезапно поняла: "Когда
доходит до старения и потом до смерти - мои желания оказываются
здесь совершенно ни при чем".
Может быть, эти клинические иллюстрации дали какое-то пред-
ставление о различии между знанием и подлинным знанием, между
обыденным знанием о смерти, которое есть у нас всех, и полномер-
ной встречей с "моей смертью". Принятие личной смерти означает
конфронтацию и с рядом других неприятных истин, каждая из кото-
рых порождает свое силовое поле тревоги: мое существование ограни-
чено во времени; моя жизнь действительно подойдет к концу; мир будет
существовать и без меня; я - лишь один человек из многих, не более
и не менее; вся моя жизнь была связана с опорой на ложные гаран-
тии: и наконец - определенные, совершенно непреложные парамет-
ры существования находятся вне моей власти. Собственно говоря, то,
чего я хочу, "здесь совершенно ни при чем".
Когда индивид открывает для себя, что его персональная исклю-
чительность - миф, он испытывает гнев и чувствует, что жизнь его
предала. Несомненно, именно это ощущение предательства имел к
виду Роберт Фрост, когда писал: "Прости мне, Господь, мои малень-
кие шутки над Тобой. И я прощу Тебе твою великую шутку надо
мной"".
Многие люди думают: если бы они только знали, по-настоящему
знали, они прожили бы свою жизнь по-другому. Они испытывают
гнев - беспомощный гнев, который не должен иметь никакого разум-
ного эффекта. (Кстати, нередко объектом смещенного гнева, особен-
но для многочисленных умирающих больных, становится врач.)
Вера в личную исключительность чрезвычайно полезна для адап-
тации; благодаря ей мы можем эмансипироваться от природы и жить
с порождаемой этим фактом дисфорией - с чувством изоляции; с
сознаванием своей малости и трепета перед огромным миром вокруг,
несостоятельности наших родителей, ограничений нашей тварности
и наших телесных функций, навсегда привязывающих нас к природе;
и самое главное - с знанием о смерти, постоянно невнятно присут-
ствующим на краю сознания. Наша вера в то, что естественный за-
кон на нас не распространяется, лежит в основе многих аспектов
нашего поведения. Она усиливает в нас мужество, позволяя нам встре-
тить опасность, не будучи деморализованными угрозой личного унич-
тожения. Свидетель тому - псалмопевец, который писал: "Падут
подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не прибли-
зится". В этом мужестве - зародыш человеческого стремления к
<Псалтирь: 91(90): 7.
тости, эффективности, власти и контролю, рассматриваемого
йогими как "естественное". В той мере, в какой мы достигаем вла-
1, в нас ослабевает страх смерти и возрастает вера в собственную
ключительность. Продвижение вперед, достижение успеха, накоп-
1ие материальных богатств, создание творений, которые останут-
1 вечными памятниками нам, - это жизненный путь, обеспечиваю-
нам эффективную защиту от натиска беспощадных вопросов,
хся из нашей собственной глубины.
Компульсивный героизм
Для многих из нас лучшее, чем человек может ответить на свою
Зистенциальную ситуацию, репрезентировано героической индиви-
дией. Греческий писатель Никое Казантзакис был именно такого
ia натурой, и его герой Зорба - олицетворение самодостаточнос-
(В своей автобиографии Казантзакис приводит последние слова
говека, послужившего прототипом грека Зорбы: "...Если какой-
будь священник пожелает исповедовать и причастить меня, скажи-
г ему, чтобы он лучше не появлялся мне на глаза, и пусть он меня
}оклянет!... Люди, подобные мне, должны жить тысячу лет"ч.) В
1угом месте Казантзакис устами своего Улисса советует нам прожи-
ть жизнь настолько полно, чтобы смерти не осталось ничего, кро-
"выгоревших дотла руин замка"". На его надгробном камне на
гпостном валу Гераклейона выбита простая эпитафия: "Я ничего не
1чу, я ничего не боюсь, я свободен".
Если зайти чуть дальше, эта защита становится перегруженной,
эроическая поза дает трещину, а герой превращается в компульсив-
ого героя, который, подобно Майку, больному раком молодому че-
эвеку, навязчиво ищет внешней опасности, чтобы спастись от боль-
гй опасности, идущей изнутри. Эрнест Хемингуэй, прототипичес-
1Й компульсивный герой, всю свою жизнь был принужден искать и
<беждать опасность - таким гротескным способом он доказывал, что
1йасности нет. По рассказу матери Хемингуэя, одной из его первых
1?аз было "ничего не боюсь". Парадоксальным образом, его ничего
16 пугало именно потому, что так же, как всех нас, пугало ничто.
Панически эмансипирующийся, герой Хемингуэя демонстрирует пат-
jaspH бегства как бесконтрольно индивидуалистический ответ на чело-
веческую ситуацию. Этот герой не выбирает, его действия компуль-
1ивны и жестко обусловлены, и он не учится на новом опыте. Даже
низкая смерть не побуждает его обратить взгляд вовнутрь или стать
удрее. В кодексе Хемингуэя нет места старению или ослаблению с
137
их печатью заурядности. В повести "Старик и море" Сантьяго встре-
чает свою надвигающуюся смерть стандартным для него образом - так
же, как он встречал все остальные серьезные жизненные опасности:
выходит один в море на поиск великой рыбы".
Сам Хемингуэй не смог пережить крушение мифа своей личной
неуязвимости. С ухудшением здоровья и физического состояния, по
мере того, как его "заурядность" (в том смысле, что он подвластен
тому же закону, что всякий другой человек) становилась мучительно
очеввдной, им овладевала подавленность, и постепенно он погрузился
в депрессию. Последняя болезнь Хемингуэя, параноидный психоз с
манией преследования и бредом отношений, временно укрепила его
миф исключительности (все идеи преследования и отношений выра-
стают из семени личной грандиозности; в конце концов, лишь совер-
шенно особый человек оправдывает такое количество внимания, пусть
недоброжелательного, извне). Но со временем параноидное решение
перестало выполнять свою задачу и, никак не защищенный более от
смерти, Хемингуэй покончил с собой. Самоубийство, совершенное
из страха смерти? Это кажется парадоксальным, но встречается не так
уж редко. Немало людей высказывалось примерно так: "Мой страх
смерти настолько велик, что толкает меня к самоубийству". Идея са-
моубийства предоставляет некоторую защиту от ужаса. Самоубий-
ство - активный акт: оно дает возможность человеку контролировать
то, что властвует над ним. Кроме того, как отметил Чарльз Бэл,
многие самоубийства связаны с магическим представлением о смер-
ти, которая ввдится событием временным и обратимым". Индивид,
совершающий суицид для того, чтобы выразить враждебность или
вызвать чувство вины у других, может верить в сохранение сознания
после смерти, что позволит ему насладиться плодами собственной
смерти.
Трудоголик
Компульсивный героический индивидуалист воплощает ясный, но
не слишком клинически распространенный пример защиты исключи-
тельностью, перенапряженной слишком сильно и потому не способ-
ной оградить индивида от тревоги либо деградирующей в паттерн бег-
ства. Более распространенный пример - "трудоголик", то есть
индивид, целиком поглощенный работой. Одна из самых поразитель-
ных черт трудоголика - его скрытая уверенность, что он "идет впе-
ред", прогрессирует, продвигается. Время является врагом не толь-
ко потому, что оно сродни смертности, но и потому, что оно угрожает
звать одну из опор иллюзии исключительности: веру в вечное вос-
дение. Трудоголик должен сделать себя глухим к посланию вре-
т, в котором говорится, что прошлое расширяется за счет сокра-
Ьимя будущего.
6" Стиль жизни трудоголика компульсивен и дисфункционален: тру-
голик работает, посвящает себя чему-либо не потому, что хочет
это, а потому что должен. Он склонен загружать себя без всякой
дости или учета своих возможностей. Досуг сопряжен с тревогой и
эедко яро заполняется какой-либо деятельностью, дающей иллю-
о достижения. Таким образом, процесс жизни отождествлен с
эцессом "становления", или "делания", во время, не употреблен-
1 на "становление", жизни нет, а есть ожидание ее начала.
Разумеется, важную роль в формировании индивидуальных ценно-
й играет культура. Флоренс Клакхольм предложила антропологи-
скую классификацию ценностных ориентаций в отношении деятель-
>сти, включающую три категории: "бытие", "бытие-в-становлении"
делание" ". В ориентации на "бытие" подчеркивается активность в
Двичие от цели. Суть в этом случае состоит в спонтанной естествен-
ен экспрессии личностной "есть-ности" (т.е. того, что "я есть").
гегория "бытия-в-становлении" так же, как и категория "бытия",
едполагает акцент на том, что мы есть, а не на том, чего мы можем
йтнчъ. Но в ней, кроме того, важное место занимает понятие раз-
"ия. Таким образом, "бытие-в-становлении" на первый план поме-
ST активность определенного типа - направленную на развитие всех
(ектов самости. Для "делания" значимы преимущественно достиже-
1, оцениваемые по стандартам, внешним для действующего инди-
щ. Несомненно, современная консервативная американская куль-
ia с ее акцентированным вопросом "чем занимается этот парень?"
доминирующим интересом к тому, чтобы "дела были сделаны", -
сдельная культура "делания".
Однако в каждой культуре присутствует широкий спектр индиви-
1альных вариаций. Что-то в личности трудоголика взаимодействует
тьтуральным стандартом так, что это способствует гипертрофи-
нной и ригидной интернализации его ценностей. Трудно смот-
на свою культуру "с высоты птичьего полета" и относиться к ее
те ценностей как к одной из многих возможных. Один мой па-
ент-трудоголик как-то позволил себе редкое для него удовольствие
эгуляться в полдень (в награду за какое-то особо важное достиже-
е) и был ошеломлен зрелищем сотен людей, просто стоящих гре-
> на солнышке. "Что они делают целый день? Как люди могут жить
ли образом?" - изумлялся он. Яростная борьба со временем не-
ко является признаком сильнейшего страха смерти. Трудоголики
139
обращаются со временем в точности так, как если бы на них надви-
галась неминуемая смерть и они стремились бы успеть сделать как
можно больше.
Находящиеся в лоне своей культуры, мы безоговорочно принима-
ем благо и правильность продвижения вперед. Не так давно я прово-
дил краткий отпуск в одиночестве на курорте Карибского побережья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100