Монтескье (1689-1755) является то, что он не полагался ни на га-
рантии человеческой природы, ни на гарантии истории (Прогресса). Он
предпочитал дать в руки людей определенные защитные технологии,
охраняющие их и от опасностей анархии, и от опасностей тирании.
Чтобы избежать трагической дилеммы: диктатура или безвластие, Мон-
тескье разрабатывает технологию разделения власти, позволяющую
иметь сильную власть, но при этом контролируемую. Парадокс, к кото-
рому прибегает Монтескье (и который до сих пор непривычен для тех,
кто усвоил марксистско-ленинское представление о праве как
"возведенной в закон воле господствующего класса"), можно выразить в
понятии законопослушного государства. Речь, таким образом, идет не о
подчинении граждан "государственному закону", а о подчинении и от-
дельных граждан, и государства в целом закону. Независимый верхов-
ный суд, подчиненный только закону, обязан контролировать и законо-
дательную, и исполнительную власть. Таким образом, Монтескье обо-
гащает представление о демократии как о правлении большинства, вво-
дя в него многозначительное дополнение: суверенитет большинства,
ограниченный законом. Понятие закона ограничивает стихию мира по-
литического определенным пределом, который не позволено преступать
ги большинству, ни власти, ни оппозиции. Таинственная двойственность
2 «Политология
33
природы закона состоит в том, что он - продукт действия конкретных
людей (законодателей), но в то же время относится и к какой-то выс-
шей, "надсоциальной" реальности, ибо содержит положения, которые
касаются неотчуждаемых прав людей и тем самым являются в принци-
пе неперерешаемыми ни в парламентском, ни в плебисцитарном по-
рядке.
Тем самым впервые уравниваются права личности и права общества:
последнее не вправе издавать законы, затрагивающие неотчуждаемые
права человека. Опираясь на закон, гражданин получает опору в своих
тяжбах с государством: отныне традиционалистский принцип политиче-
ской жертвенности - подчинение интересов личности интересам госу-
дарства — потеснен в пользу нового принципа взаимной ответственности
и политических гарантий гражданина. Монтескье заложил основы кон-
ституционализма — опору современной легитимности. После него дос-
тоянием политического самосознания становятся коллизии между двумя
принципами политики: легитимностью и эффективностью. Именно эти
коллизии легли в основу размышлений отцов-основателей Американ-
ской республики. Две ветви власти - Президента и Конгресса - олице-
творяют соответственно эффективность и легитимность. В своем стрем-
лении к эффективности - сильной и оперативной власти - Президент то
и дело наталкивается на препоны со стороны носителей легитимности,
на ограничивающие его политическое творчество конституционные
нормы. Отцы-основатели отдавали себе полный отчет в том, что право-
вой педантизм, обеспечивающий легитимность, способен существенно
тормозить принятие решений и в целом сказывается на эффективности.
И все же они пошли на это, полагая, что опасности, вытекающие из
ограничений эффективности, менее страшны, чем опасности власти, у
которой развязаны руки. С тех пор эта антиномия эффективности и
легитимности (законности) характеризует политический процесс во всех
странах, балансирующих между крайностями всецело подчиненной пра-
вовому контролю и потому "нерасторопной" власти и нестесненной
правилами "расторопной", способной, однако, подвергнуть общество
опасным "конвульсиям".
Политическое самосознание XIX в. олицетворяют три крупнейшие
фигуры: О.Конт, К.Маркс, А.Токвиль.
Все три мыслителя говорят о новом, посттрадиционном обществе,
определяя его по-разному. Создатель позитивизма О.Конт предвосхища-
ет современную теорию "индустриального общества", в центре которо-
го - промышленное предприятие, а не армия и политический аппарат.
Конт провозглашает наступление пресно-рассудочной позитивной эпо-
хи, характеризующейся дегероизацией, деидеологизацией, демилитари-
зацией. Из его политической философии вытекает образ технократии,
34
управляющей обществом на основе норм рациональности и требований
науки. Надо сказать, эти выводы Конта не устарели по сей день: он вы-
делил действительно значимый момент исторической эволюции, связан-
ной с возрастающим обособлением ценностно нейтральной технико-
экономической среды, давление которой усиливает сходство всех со-
временных обществ и создает общую модель технико-бюрократической
организации. Необходимо только отдавать себе отчет, что в этом - не
все правда: параллельно продолжает существовать, причудливо перепле-
таясь и сталкиваясь с миром "технико-рационального", другой мир -
мир морали, религии, традиции, человеческих страстей (в том числе
политических), не поддающихся технико-бюрократическим резонам.
К.Маркс называет современное ему общество буржуазным или ка-
питалистическим. Он раскрывает логику рынка и капитала наряду с
логикой классовой борьбы, ведущей к саморазрушению капиталистиче-
ского общества. Маркс также говорит о господстве рациональности: о
том, что буржуазия повсюду, где она достигла господства, разрушила
все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. В ледяной
воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиоз-
ного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. В
то же время эта буржуазная рациональность обременена иррационализ-
мом, прорывы которого грозят гибелью буржуазному порядку. С одной
стороны, это иррациональность рыночной стихии, которая дает резуль-
таты, противоположные ожидаемым и на уровне отдельного капиталиста
(возможность банкротства), и на уровне класса капиталистов в целом
(тенденция нормы прибыли к понижению). С другой стороны, это ирра-
циональность классовой политической стихии: живой протест пролета-
риата вторгается в мертвый мир буржуазной организации и взрывает его
изнутри. Две ипостаси посттрадиционного мира: Запад как индустри-
альное общество (Конт) и Запад как буржуазное общество (Маркс) -
сталкиваются друг с другом. Требования рациональности, идущие от
индустриального мира, от предприятия, ведут к господству "технострук-
туры" или технократии, враждебной самодеятельным импровизациям
буржуа как частного собственника. Буржуа низвели идеал гражданской
самодеятельности до рыночной экономической самодеятельности; но эта
их самодеятельность оспаривается духом технико-бюрократической ор-
ганизации, нетерпимой ко всякому дилетантизму, в том числе дилетан-
тизму индивидуальных буржуазных собственников.
Конт и Маркс настаивали на беспрецедентном характере своей эпо-
хи, безжалостно расстающейся со всем тысячелетним наследием. Од-
нако опыт свидетельствует не только о прерывности, но и об историче-
ской непрерывности, о давлении на новый мир рациональности старых
и вечных факторов, относящихся к иррациональной стороне человече-
2* 35
ского бытия. Человек сохранил в современной истории свою двойствен-
ную природу: с одной стороны, это рациональный "экономический че-
ловек", с другой - обуреваемый страстями и жаждой власти политиче-
ский человек. Как пишет Р.Арон, "доктринеры социалистического под-
хода недооценили относительную самостоятельность политического
фактора и рассуждали так, как если бы драма истории, в виде череды
войн и империй, побед и поражений, отныне прекратились ..." На самом
деле человеческое бытие сохраняет свою двойственность: "с одной сто-
роны, действуют рациональные императивы прогресса, с другой - фак-
торы "вечной истории: драма империй, армий, героев"1.
Третий корифей политической мысли XIX в. - Алексис де Токвиль
анализирует посттрадиционное общество как массовое демократиче-
ское, не знающее сословных барьеров. Но и его раздирают противопо-
ложные импульсы. Массовое общество может развиваться как демокра-
тия свободы - и тогда оно вынуждено примириться с неравенством, ибо
в условиях свободного соревнования неравные от природы люди дости-
гают неравных результатов. Но оно же может, под давлением снизу,
предпочесть путь демократии равенства: поставить над собой деспоти-
ческую власть, которая поместит неравных людей в прокрустово ложе
равенства.
Парадокс всех трех мыслителей состоит в том, что их дискурс о по-
литике в посттрадиционном обществе прямо вел к самоотрицанию, уст-
ранению политики. У Конта к этому ведет логика индустриального об-
щества, заменяющего политическую власть "администрированием веща-
ми" по модели промышленного управления. У Маркса логика классовой
борьбы неминуемо ведет к диктатуре пролетариата и затем - к общест-
ву без классов, а следовательно, и без государства и политики.
У Токвиля демократия равенства кончает тем, что прекращает вся-
кую свободную политическую соревновательность социальных групп и
парши в деспотическом режиме тоталитарного типа. Эти прогнозы сви-
детельствуют, что теоретическое самосознание XIX в. колеблется между
экономикоцентризмом и политикоцентризмом. Эти колебания и сомне-
ния по-своему разрешила грядущая постлиберальная эпоха, начавшаяся
после франко-германской войны 1871 г. Рыночная саморегулируемость
и принцип "невидимой руки" А.Смита все больше давали сбои. С одной
стороны, сама предпринимательская среда, напуганная размерами эко-
номических кризисов, требовала вмешательства государства. С другой
стороны, низы, чувствующие себя обделенными париями "прогресса",
все чаще обращались к политике.
1 Aron R. Dimensions de la conscience historique. P., 1965. P. 316, 317.
36
В целом можно сказать, что если самосознанию либеральных об-
ществ XIX в. больше соответствовала социология, ориентированная на
изучение внутренних отношений гражданского общества, то самосозна-
нию постлиберальной эпохи больше соответствует политология, делаю-
щая акцент на власти и властном вмешательстве в социальную и эконо-
мическую жизнь. В социокультурном контексте обособление политоло-
гии от экономической и социологической науки можно связать с проти-
востоянием между буржуазной "позитивно-рациональной" культурой и
"контркультурой" тех слоев, которые перестали доверять "невидимой
руке" А.Смита (рыночной саморегулируемости, автоматизму экономи-
ческого роста, прогресса и т.п.).
Институционализация политической науки в качестве особой дисци-
плины идет параллельно усилению властно-перераспределительных от-
ношений, вторгающихся в сферу нормальных партнерских отношений
классического гражданского общества. Формирование политического
самосознания XX в. развертывается под знаком противостояния двух
социокультурных традиций: англо-американской и континентально-
европейской (включая марксистскую). Англо-американская традиция
отражает классическую неприязнь буржуазного общества к политике.
Страх добропорядочного мещанина перед стихиями политики находит
отражение в соответствующих методологических импульсах обществен-
ной теории. Для того чтобы из политики исключить все иррациональное
и аффективное, взывающее скорее к героике, чем к трезвому расчету,
ее редуцируют до уровня "экономического человека". Политический
субъект рассматривается как "разумный эгоист", преследующий свои, в
основном материальные, интересы. Сам политический процесс описы-
вается в духе теории обмена: "политический класс" - партийные лиде-
ры и активисты, парламентарии, соискатели власти выступают как про-
давцы политических товаров (программ, идей, проектов), избиратели —
как покупатели, отбирающие приглянувшееся им на политическом рын-
ке. Не случайно американская политическая наука (Г.Алмонд, С.Верба
и др.) так упорно настаивает на том, что в "нормальной" политике речь
идет не о столкновении ценностей и идеалов (что грозило бы опасной
экзальтацией и "героизацией"), а о столкновении интересов, в принципе
примиримых и законных в своих границах.
Сама бихевиористская революция в американской науке, послужив-
шая толчком развития политологии как "инженерного", инструменталь-
ного знания, дающего в руки средства, но избегающего говорить о целях
и ценностях, осуществлялась как процедура систематической выбра-
ковки и изгнания из научного дискурса всего того, что сродни традици-
онным ориентациям классической гуманитаристики. Процедура отнесе-
ния к интересам как основной аналитический прием раскрытия движу-
37
щих сил и мотивов политики позволяла упрощать реальность, придавать
ей одномерный характер. При этом категорически запрещается проти-
воположная процедура отнесения к ценностям: в культурном смысле
она оценивается как проявление сентиментальной архаики, в методоло-
гическом - как помеха точному инструментальному знанию. Либераль-
ная парадигма самоорганизующегося рыночного общества в своем по-
следовательном выражении ведет к отрицанию политики как таковой.
Не случайно современная чикагская школа в лице, нобелевского лау-
реата Г.Беккера прогнозирует переход от классического либерального
идеала "государство-минимум" к полному устранению всех внерыноч-
ных механизмов социального регулирования, вплоть до отрицания госу-
дарства.
Континентально-европейская традиция настаивает на двойственном
характере современных обществ, в которых наряду с действиями, ра-
циональными по цели (М.Вебер), образцом чего является мир предпри-
нимателя и технократа, сохраняется место для других типов социально-
го действия: традиционного и аффективного. Рассудочности "экономи-
ческого человека" противостоит харизматический темперамент челове-
ка политического. Словом, европейская культура сопротивлялась обра-
зу "одномерного человека", насаждаемому американским позитивизмом.
Однако после 1945 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75