Совре-
менное существование - это пребывание в стохастической Вселенной,
где отсутствует линейная зависимость между прошлым и будущим со-
стояниями. Ключевыми понятиями, отражающими самочувствие и само-
определение человека XX в., стали свобода и риск. Эта ситуация
принципиальной неопределенности в отношении будущего ставит чело-
века в положение небезопасной "игры со временем". Выждав, уклонив-
шись от немедленного выбора, можно выиграть - улучшить наличную
1 ситуацию, но можно и проиграть — существенно ухудшить ее. В этом
i отношении следует признать, что эпистемологическая ситуация челове-
\ 241
ка традиционного общества была более комфортной: наследуемый ста-
тус и крайне медленные темпы социальных изменений делали будущее
значительно более гарантированным и предсказуемым. Свойственная
современному человеку жажда скорых решений вытекает из пугающего
незнания завтрашней ситуации. И чем менее удовлетворены люди своим
настоящим положением, тем более они склонны принимать скорые ре-
шения, не дожидаясь более оптимальных. Уставшим от войны русским
солдатам осенью 1917 г. на самом деле оставалось ждать не так уж
много: даже без выбывшей из коалиции России союзники вынудили
Германию к капитуляции менее чем через год, с Россией они добились
бы этого раньше, вероятно, не позже весны 1918 г. Но российские мас-
сы предпочли "скорое" решение, предлагавшееся большевиками. Если
бы они предвидели те безмерные страдания, которые стали последстви-
ем этого "скорого" решения (в одной только гражданской войне Россия
потеряла примерно в двенадцать раз больше народу, чем в первой миро-
вой войне, а ведь машина массового геноцида тогда еще только начина-
ла работать!). Однако даже столь трагический опыт мало чему учит:
на парламентских выборах в декабре 1993 г. в России снова наибольше-
го успеха добивается экстремист, обещающий наиболее скорые реше-
ния.
Итак, мера рациональности политического решения "обратно про-
порциональна степени его неотложности. Не только в том смысле, что
скорые решения чаще бывают ошибочными, айв том, что сам процесс
их принятия далек от рациональной модели, предполагающей тщатель-
ный сбор недостающей информации, не менее тщательную ее перера-
ботку, сопоставление и отбор альтернатив.
Наряду с фактором времени на рациональность или "иррациональ-
ность" политических решений влияют социокультурные факторы, глав-
ным из которых в данном отношении выступает мера социокультурной
легальности (общественной признанности) политических целей и инте-
ресов той или иной социальной группы. Здесь действуют те же меха-
низмы, которые Фрейд открыл применительно к индивидуальной психо-
логии. Чем менее легальными выступают те или иные наши импульсы и
желания и острее их вероятное столкновение с нормами общественно
дозволенного, тем меньше они осознаются, принимая превращенные
формы.
Принципиальным, таким образом, выступает различие между легаль-
ными (общественно признанными, легитимированными) интересами и
нелегальными, осуждаемыми доминирующей в обществе культурой и
242
моралью. И дело не только в том, что представители того или иного
своекорыстного корпоративного интереса скрывают свои истинные цели
от общества; не менее существенно то, что они могут скрывать подлин-
ные мотивы от самих себя. В этом отношении меру рациональности
группового сознания должна определить, с одной стороны, политическая
социология, классифицирующая спектр групповых интересов данного
общества по степени их легальности, а с другой - политическая культу-
рология, определяющая меру "репрессивности" господствующей культу-
ры и морали в отношении тех или иных социальных интересов. Можно
предполагать, что в излишне ригористичных культурах традиционного
авторитарно-патриархального или современного авторитарно-тотали-
тарного типа весьма значительный пласт социальных интересов будет
вынесен за скобки рационально осознанного и обретет превращенные
стилизованные формы. И напротив, в открытых культурах секулярно-
эмансипаторского и прагматичного типа, в которых "разумный" группо-
вой эгоизм, как правило, не преследуется, степень рациональной осоз-
нанности, прозрачности социального поведения будет несравненно вы-
ше. Следовательно, далеко не всегда эффективность практикующего
политика определяется уровнем рациональности его устремлений и це-
леполаганий; в некоторых типах культуры она, напротив, будет зависеть
от его искусства по части создания превращенных форм сознания — ра-
финированных процедур "самосокрытия" действительных мотивов того
или иного группового и общественного действия. Пожалуй, одним из
наиболее обескураживающих выводов для рационалистического полити-
ческого сознания будет вывод о наличии определенного противоречия
между степенью рациональной осознанности интересов и целей и уров-
нем мотивации участников политического процесса. Высокий уровень
мотивации зачастую связан с превращенно-мифологическими формами
сознания, когда субъект, преследующий свой особый интерес, склонен
придавать ему в собственных глазах и глазах социального окружения
глобально-миссианистскую форму выразителя "всеобщих интересов",
"всемирно-исторических тенденций" и т.п.
Политическому аналитику трудно оставаться вовсе не ангажирован-
ным; чаще всего его "рационалистическая миссия" ограничивается тем,
что он обращает обескураживающие распознавательные процедуры
против тех сил, которые ему не симпатичны; в отношении же групп, с
которыми он больше себя идентифицирует, он более склонен искать
способы социокультурной легитимации особых интересов, выдавая их за
очередное воплощение "исторического разума".
243
ПРОЦЕДУРЫ ПОЗНАНИЯ В ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОМ
ОБЩЕСТВЕ
Мир будущего будет миром все более упор-
ной борьбы за укрепление барьеров, ограни-
чивающих наш разум.
Н. Винер
Возникновению науки нового времени сопутствовала эпистемологи-
ческая катастрофа, связанная с утратой привычных (тысячелетних!)
теологических форм постижения общественно-политических событий.
Человеку традиционного общества свойственно было ощущать душой и
разумом присутствие высшего смысла в мире. Поэтому постижение им
происходящих событий заключалось в соотнесении их с этим смыслом.
Вопрос: во имя чего, с какой целью? - был главным эпистемологиче-
ским вопросом. Утверждение новой, преимущественно механистической
картины мира, связанное с возникновением научного естествознания
XVI - XVIII вв., означало развенчание "смысловой парадигмы" теоло-
гического мышления. Вместо вопроса "для чего?" наука поставила во-
прос "почему?". Стала утверждаться детерминистская доминанта, сна-
чала при объяснении природных явлений, а затем - социально-истори-
ческих и политических. В частности, миссия, взятая на себя Марксом,
была связана с тем, чтобы "достроить" естественно-научный материа-
лизм "доверху", сформулировав концепцию естественно-исторического
процесса, всецело подчиняющегося "объективным закономерностям".
Справедливости ради надо сказать, что соответствующая установка бы-
ла характерна не только для марксизма, но и для раннего позитивизма,
да и в целом для рационалистического типа самосознания Нового вре-
мени. Особый радикализм марксизма в утверждении подобной установ-
ки связан со специфическим духом промышленной фабрики, которым
прониклись его основатели в качестве идеологов пролетарского коллек-
тивизма. Празднество свободной субъективности пришлось на эпоху
Возрождения, когда личность уже освободилась от пут общинного бы-
тия, но еще не была поглощена молохом фабричного производства. Как
отмечает Р.Гвардиани, "вырвавшись из корпоративных пут средневеко-
вья, человек стал было обретать социальную автономию.., однако даль-
нейшее развитие цивилизации, базирующейся на машинной индустрии,
трансформировало формирующуюся человеческую субъективность в
"кв азису бъективность"1.
1 Гвардиани Р. Конец нового времени // Вопр. философии. 1990. № 4.
244
На методологическом уровне социального познания эта особенность
мироощущения индустриальных обществ "обнаруживает себя в господ-
стве натурализма, в "бессубъективном" подходе к социальной реально-
сти, в уподоблении социальных процессов процессам природы (вспом-
ним хотя бы энгельский "параллелограмм сил")"1.
Таким образом, принудительная коллективность фабрично-заводс-
кого образа жизни с характерным для него приматом "вещных связей" и
превращением человека в придаток машины породило определенную
эпистемологическую парадигму, связанную с растворением индивида в
группе. То, что в свое время выдавалось за победу "научно-материалис-
тического" подхода к обществу, было на самом деле результатом про-
ецирования организационно-управленческой модели промышленной
фабрики на социальную жизнь и человеческую историю в целом.
Многие современные исследователи справедливо подчеркивают, что
"становление постиндустриальной цивилизации означает переход веду-
щей роли от материально-вещественных факторов производства к ду-
ховно-социальным, от овеществленного труда к живому... Образ "чело-
века-функции", "человека-винтика" - фундаментальный архетип соци-
ального мышления индустриальной цивилизации - безвозвратно уходит
в прошлое, а вместе с ним и "конструкторско-технологический" стиль
социального познания. Время задуматься о его новой парадигме"2.
Основой "индустриальной" парадигмы социального познания был че-
ловек, жестко прикрепленный к своей социальной группе, которая, в
свою очередь подчинялась детерминантам технико-производственного
характера. Постиндустриальное общество знаменуется переворотом в
обоих отношениях: оно связано, во-первых, с переходом от малопод-
вижных социально-групповых "монолитов" (классов) к высокоподвиж-
ным малым группам временного (функционального) характера, иденти-
фикация индивида с которыми всегда остается условной и "перере-
шаемой", а во-вторых, ему сопутствует новый статус социокультурных,
ментальных факторов и духовного производства в целом. Проще всего
было бы сказать о смене типов детерминизма: экономического и техно-
логического - социокультурным. Но такое "монистическое" решение
выдает, на наш взгляд, старую слабость лапласовского мышления,
стремящегося к одновариантным решениям. Некоторые авторы называ-
ют такую познавательную установку фундаменталистской. Она связана
с ориентацией на какой-либо всеобъемлющий "базис", который более
или менее однозначно определяет "надстройку", упрощая познаватель-
ный процесс до процедуры простого выведения одного из другого. Сам
Бакиров В. Социальное познание на пороге постиндустриального мира //
Общественные науки и современность. 1991. № 1. С. 69.
Там же. С. 70, 77.
245
по себе переход от экономического и технологического детерминизма к
социокультурному еще не выводит нас за рамки этой фундаменталист-
ской установки, не преодолевает одновариантного характера нашего
познания. "Возможность объяснения множества явлений с помощью
базисного знания покоится на абстракции отождествления. Это такой
способ ассимиляции фактов, при котором элементы множества прини-
маются не как полностью самостоятельные сущности, а как конкретные
представители абстрактного (базисного. -А.Я.) элемента"1.
Иными словами, фундаменталистская познавательная установка вы-
дает непреодоленный традиционализм мышления, ищущего гарантиро-
ванного познания. В этом оно сродни мышлению "низов" индустриаль-
ного общества, ставящих социальные гарантии выше свободы. Дело в
том, что современный аналитик социально-политических процессов
приступает к процессу познания, не имея надежных методологических
гарантий. Те гарантии, которые ему давались вместе с базисно-
надстроечным детерминизмом, превращающим социальное познание в
упрощенную процедуру "выведения" из базового признака, в современ-
ном обществе отсутствуют. Постиндустриальное общество лишено того
единого основополагающего центра, вокруг которого вращается вся со-
циальная жизнь. Это в полном смысле "мозаичное общество", которое
то и дело меняет центры своего притяжения и отличается предельной
подвижностью своих связей и зависимостей. Это требует соответствую-
щих преобразований привычных установок социального познания. "Во-
первых, идея об отсутствии инвариантных базисных истин для объектов
различных классов (о неадекватности представлений о единых критери-
ях истинности по отношению к любым утверждениям); во-вторых, идея
о мозаичности, гетерогенности современных объектов познания; в-
третьих, идея о смене тактики выбора базисного основания; наконец, в-
четвертых, идея о приоритете индивидуального над целокупным. Имен-
но по этим новообразованиям мы судим о расшатывании устоев фунда-
менталистского идеала..."2
Что это означает применительно к политологическому анализу?
Прежде всего напрашивается вывод о полидетерминистском характере
политики, представляющей многомерный объект познания. Поэтому
необходимо отметить преждевременный характер той новой методоло-
гической самоуверенности, которая, сменив, скажем, экономикоцен-
тричную парадигму на культуроцентричную, надеется обрести харак-
терную для недавнего прошлого цельность познавательной установки.
На самом деле в современном политическом мире (и в России, в част-
1 Абрамова Н.Т. Границы фундаменталистского идеала и новый образ
науки // Философские науки. 1989. № И. С. 42.
2 Там же. С. 47.
246
ности) мы имеем дело с сосуществованием разных детерминант. В этом
мире сохранились типы политики, по-прежнему связанные с экономи-
коцентричной доминантой. Многие группы населения меряют свое уча-
стие в политике и свою социальную удовлетворенность критериями ма-
териальных интересов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75