Не случайно ин-
теллектуальная и художественная элита Запада так и не "усыновила"
капитализм: она и сегодня образует "враждебную культуру интеллек-
туалов", ищущую единоверцев то среди антибуржуазно настроенных
низов капиталистического общества, то в среде других, незападных,
162
культур. Столкновение Художника и Буржуа образует напряженную
драматургию всей новой и новейшей истории Запада и является одним
из источников его нестабильности. Поиски стабильности могут вести к
попыткам (зачастую бессознательным) декультурации и деинтеллектуа-
лизапии общества, у которого постепенно атрофируется чувство идеала.
В особенности это касается так называемых вестернизирующих обществ,
или стран "догоняющего развития". Наблюдая воздействие современной
массовой культуры, трудно отрешиться от впечатления о злорадной на-
стойчивости разрушения высоких чувств и идеалов, приземления и при-
митивизации потребностей. При этом используется двусмысленность
таких понятий, как традиционализм и традиционалистский барьер. Тра-
диционалистская психология, боящаяся новизны и открытости, в самом
деле достойна осуждения. Сложнее обстоит дело с так называемой "тра-
диционной" моралью. Под предлогом борьбы с нею сегодня нередко
накладывается запрет на моральные суждения вообще: проповедуется
безудержный моральный релятивизм в качестве условия оправдания
свободы реформистских экспериментов. Сама ориентация на Идеал
осуждается как архаизм, препятствующий "здоровому" практицизму и
прагматизму. Надо сказать, что гражданское общество классической
либеральной эпохи не заходило так далеко в своем противоборстве с
культурой и моралью. Оно скорее держалось на известном равновесии
между духовной традицией и современной деловой практикой. Однако
приходится признать, что зерна деляческого нигилизма в отношении
культуры и морали изначально присутствовали в буржуазной деловой
практике. Закрадывается подозрение, что мир деловых людей с их
"отчужденной" моралью в значительной мере паразитировал на
"пережитках прошлого" - эксплуатировал "молчаливое большинство",
ведущее себя не по законам прагматического разумного эгоизма, а по
нормам, завещанным предыдущей эпохой. Эти люди старались и отдава-
ли больше, чем предусматривалось нормами эквивалентного партнер-
ского обмена и "моралью успеха", слабо подкрепленной на массовом
уровне. Когда же "педантизм взаимности", более всего опасающийся
отдать больше, чем получил, в самом деле стал массовым явлением,
западные общества стали уступать тихоокеанскому региону в экономи-
ческой и социальной динамике.
Таким образом, в области культуры и морали сегодня встают те же
вопросы, что и в области экологии: способно ли западное общество на
длительное историческое существование на своих собственных предпо-
сылках? Не на той морали, какую оно унаследовало от прошлого, а той,
какую ежедневно насаждают сегодня в массовом масштабе. Не на тех
экологических условиях, которые создаются всей планетарной средой,
еще сохранившей доиндустриальные пейзажи, а на собственных, порож-
6* 163
денных экологическим хищничеством технической цивилизации. Воз-
вращаясь к условиям представительской демократии, подчеркнем еще
раз: демократия базируется на достаточно несентиментальной культуре
партнерства. Но за каким порогом эта "свобода от сантиментов" из ус-
ловия политической терпимости превращается в свою противополож-
ность?
К числу неявных сопиокультурных предпосылок представительской
демократии относится также и то, что она предполагает активное уча-
стие в политике меньшинства общества, достаточно однородного в со-
циальном, этническом, конфессиональном и образовательном отноше-
ниях. В США - этом образце представительской демократии — границы
политического участия очерчивались достаточно строго по всем указан-
ным критериям. Это была демократическая республика белых
(преимущественно англосаксов), протестантов, защищенная имущест-
венным и образовательным цензом. Ясно, что взаимная политическая
терпимость внутри этого достаточно однородного меньшинства была
выше, чем в масштабах общества в целом, а консенсус достигался лег-
че. Следовательно, условием консенсуса была не только секуляризация
и прагматическое дистанционирование от ценностей, но и определенная
общность происхождения, создающая необсуждаемые и зачастую не-
осознаваемые предпосылки взаимопонимания.
Следует учесть также, что это относительно благополучное мень-
шинство не так уж много ожидало от политики. Политика не была для
него средством переделки мира на новых основаниях (такого рода ожи-
дания сформировались позже, на другой социальной и культурной осно-
ве), а всего лишь более или менее "тонкой настройкой" однажды запу-
щенного механизма. Действовала философия "естественного порядка",
нормы которой разумные люди не могут не принять, а не философия
проектирования нового мира, где то и дело сталкиваются проекты и
контрпроекты.
Можно утверждать, что условием плюралистической представитель-
ской демократии является единое гражданское общество, образуемое в
результате действия культурно-обезличивающего плавильного котла. В
этом котле плавится и исчезает все то, что относится к памяти: при-
знаки этнического, религиозного, социального и расового происхож-
дения, и на поверхность выступают ценностно-нейтральные "универ-
салии" интереса - экономического и профессионального в первую оче-
редь.
Для того, чтобы этот плавильный котел работал, требуются два глав-
ных условия:
новая система приоритетов, ставящая личный материальный успех
выше любых старых коллективных ценностей;
164
I
неуклонное снижение зависимости между социальным происхожде-
нием индивида и возможностями его карьеры (социальная мобильность).
Итак, с одной стороны — процессы ценностного "остужения" лично-
сти, укротившей, свои романтические порывы и максимы, с другой -
снижение социальных барьеров, позволяющее сблизить стартовые усло-
вия соискателей успеха.
Речь, таким образом, идет об устранении иерархий: и в мире ценно-
стей, и в сфере отношений. На этой основе и формируется политиче-
ская нация: сообщество индивидов, единая гражданская идентичность
которых преобладает над различиями, связанными со всеми разновидно-
стями исторической и культурной памяти - сословной, этнической,
конфессиональной...
Глава П.
ОТ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСКОЙ К МОДЕРНИЗАЦИОШЮЙ
СИСТЕМЕ
Не знаю, что лучше, - зло ли, приносящее
пользу, или добро, приносящее вред.
Микеланджело
Вся культура последней трети XIX в. полна предчувствий конца
"либеральной эпохи". Симптоматично то, что либерализм вызывает раз-
дражение не только у низов общества, но и у "харизматиков" литера-
турно-художественного авангарда, брезгливо отворачивающихся от
"презренной партии середины", с ее мелкотравчатой рассудочностью.
Рассуждать о причинах этого можно и с позиций формационного подхо-
да, делающего акцент на новом этапе развития западного общества, и с
позиций цившшзационного, прослеживающего деформацию западноев-
ропейской классики по мере того, как эпицентр политической истории
сдвигается с Запада на Восток.
Начнем с первого подхода.
В первом разделе уже говорилось о том, что европейское общество
можно описывать в трех измерениях: как буржуазное (Маркс), как ин-
дустриальное (Конт), как массовое (Токвиль). Проследим последова-
тельно соответствующие формационные сдвиги. В недрах буржуазного
общества появляются тенденции, ставящие под сомнение классическое
165
понятие о предпринимательстве как свободной гражданской самода
тельности в экономической сфере. Растущая концентрация калига.:
появление монополий и олигополии означают резкое повышение бар]
ра, который предстоит преодолеть, чтобы проникнуть в ряды предал:
нимателей. "Экономический человек" все менее воспринимается к
"естественный человек", ибо для большинства предпринимательск
деятельность выступает как "противоестественная" — практически
доступная. Разорение многочисленной мелкой буржуазии сопровождае
ся ее политизацией. Таким образом, один из главных принципов кла
сической эпохи - разделения политической и хозяйственной сфер
деполитизации хозяйства - нарушается и сверху, со стороны крупш
буржуа, все активнее использующих свое влияние на власть с цель
получения выгодных заказов, субсидий, преференций, и снизу, со ст
роны люмпен-буржуазии.
Не менее значительны изменения, касающиеся промышленной сис-
темы западных обществ. Отделение капитала-функции от капитала-
собственности, профессионализация управления промышленностью и
появление технократии как новой социальной группы - все это затро-
нуло нерв либеральной идеологии - постулат о суверенном индивиде,
здравого смысла которого достаточно для того, чтобы правильно ориен-
тироваться в мире. Не следует забывать, что несомненное обаяние бур-
жуазной эпохи в свое время было связано с гордым принципом индиви-
дуального самоутверждения, самодеятельности и неподопечности. Бур-
жуа олицетворял собой общий идеал гражданского общества - быть
самому себе хозяином.
Вместе с укрупнением промышленности и усложнением сферы
управления этот принцип личной самодеятельности был поколеблен.
Как уже говорилось выше, новая, технократическая субкультура, объе-
диняющая профессионалов менеджмента, третирует дилетантизм само-
деятельных предпринимателей-одиночек, полагающихся лишь на собст-
венную смекалку и здравый смысл. Под влиянием этой разрастающейся
субкультуры образ самодеятельного "экономического человека" сменя-
ется образом "промышленного человека" (homo faber), действующего на
основе научно обоснованных предписаний и инструкций. Постепенно
формируется новый образ общества - не в качестве свободной совокуп-
ности самодеятельных индивидов, а в качестве единой большой фабри-
ки, где функции каждого жестко закреплены и предписаны.
Утверждение нового технократического принципа можно расценить
как социокультурную катастрофу Запада, поколебавшую самые основы
классического мироощущения. На первый взгляд эта "революция управ-
ляющих" выступала как вызов экономическому дилетантизму со сторо-
166
ны профессионализма. На деле же это был вызов принципу самодея-
тельности, олицетворявшемуся прежним самостоятельным хозяином -
классическим буржуа.
У самого Маркса критика капитализма отмечена двойственностью. С
одной стороны - это неприятие несправедливости данного строя, отра-
жающее мироощущение низов общества, которым не дано осуществить
принцип экономической (предпринимательской) самодеятельности. С
другой стороны, - это технократическая критика, неприемлющая
"анархию производства" и отождествляющая свободную рыночную са-
модеятельность с анархией. В первом случае буржуа выступает как но-
ситель нового порядка, безжалостного по отношению ко всем неприспо-
собившимся. Во втором случае он, напротив, сам воспринимается как
архаичный тип, не способный осуществить высший идеал нового време-
ни - рационального жизнеустройства, основанного на научном управле-
нии обществом. Именно здесь мы видим зародыш идеологии модерниза-
ции, оказавшей решающее влияние на социальный климат XX столетия.
Наконец, следует указать еще на один сдвиг, связанный с третьей
ипостасью Запада как массового общества. Выше уже упоминалось о
том, что стабильность классической либеральной эпохи была связана с
тем, что в политике участвовало относительно благополучное меньшин-
ство, однородное в социальном (имущественном), культурно-образова-
тельном и конфессиональном отношениях. Его участие в политике но-
сило институированный характер - подчинялось установленным ограни-
чениям и правилам игры. Однако законы массового общества (не
имеющего твердых сословных перегородок) таковы, что любой вид дея-
тельности рано или поздно неизбежно попадает в сферу притязаний
большинства. Политика - не исключение. И по мере того, как в поли-
тическую жизнь стало включаться небуржуазное большинство, она из-
менила свой характер. Во-первых, большинство всегда "профанирует"
правила и нормы, выработанные более просвещенным меньшинством.
Политизированные массы то и дело нарушают нормы "цивилизованного
парламентаризма", прибегая к непарламентским импровизациям улицы.
Во-вторых, массы часто ждут от политики не порядка и закрепления
статус-кво, а революционного "беспорядка" - перераспределения на-
ционального богатства и статусов. Политика выступает как разновид-
ность магии, способной мгновенно преобразовать последних в первых, и
наоборот. Словом, миропотрясательный вопрос рубежа XIX - XX вв.
можно сформулировать так: способна ли представительская демократия,
сформированная благополучным меньшинством, стать достоянием
большинства? Способны ли соответствующие институты интегрировать
большинство, не утратив при этой своей либеральной аутентичности?
167
Способен ли либерализм стать массовой идеологией? Тогда, около ста 1
лет назад, утвердительный ответ на эти вопросы давали немногие, 1
слишком немногие. Большинство воспринималось как внутренние вар- I
вары ("скифы"), неукротимость которых у одних вызывала надежды и 1
даже эстетское восхищение, у других - откровенный страх, но в целом я
признавалось как несовместимая с царством классической буржуазной 1
умеренности. Парадокс наступившей постлиберальной эпохи состоял в |
том, что она столкнула и соединила в причудливом симбиозе два запад- |
ных мифа, две утопии: раблезианскую утопию "Телема", где царит на- \
родная "карнавальная" культура (Бахтин) и сняты все запреты, и уто-
пию вездесущего рационального порядка (Компанелла, Мор).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75