Только гор-
дыня технического разума позволяет нам третировать крестьянина с
мотыгой или воина с пикой как далеких от нас "темных" людей. Если
же подойти к ним со стороны собственно человеческого измерения,
вжиться в мир их чувств, тревог, помыслов, они окажутся значительно
ближе нам. В пользу этого убедительно свидетельствует единство миро-
вого литературного процесса: персонажи Эсхила и Аристофана, Овидия
и Кама-Сутры - это близкие нам люди; их драму мы переживаем не
только с археологическим и этнографическим интересом, но сопережи-
ваем духовно.
Здесь возникает вопрос, какому измерению ближе политика: эконо-
мической и технологической сфере, где действует линейное время про-
гресса, обеспечивающее формационную прерывность - удаленность от
нас людей, принадлежащих архаичным способам производства? Или
духовному измерению, миру ценностей, где люди разных эпох во мно-
гом выступают как современники?
Многозначителен тот факт, что основные проблемы демократии и
даже ее модели - представительская, плебисцитарная, партиципатив-
ная - были сформулированы уже в античности.
125
Даже столь актуальная проблема, как различие между демократией -
ничем не ограниченной гегемонией большинства (якобинская модель) и
демократией - властью большинства в границах закона, была известна
уже Аристотелю и четко поставлена им.
Это неожиданное смыкание удаленных во времени типов политиче-
ского опыта проявляется и в других важных аспектах. Возвмем, напри-
мер, вопрос о муниципальных свободах и принципах местной автоно-
мии. Парадоксально, что как раз "темное" средневековье — воплощение
столь часто третируемого политологами-модернистами традиционного
общества - дало во многом непревзойденные до сих пор образцы муни-
ципальной демократии. Политологи-модернизаторы третируют средне-
векового "укорененного" человека - члена общины, цеха, гильдии, но
партищшативная демократия невозможна вне этой "укорененности".
Атомизированный индивид как продукт Нового времени является под-
спорьем представительской демократии. Он ведет себя в духе рыночной
модели: выбирает не им произведенные политические товары - партий-
ные программы и проекты.
Средневековая муниципальная демократия была ближе к идеалу са-
модеятельного гражданского общества, где граждане сами производят
проекты и сами осуществляют их. Только достаточно "укорененный"
индивид, чувствующий тесную групповую поддержку, способен к такой
демократии. Атомизированный индивид Нового времени, напротив, соз-
дает опасность вырождения политической демократии в формальную
демократию, которую не без оснований критиковали многие теоретики
и консервативного, и левого социалистического направления. Как пи-
шет американский неоконсерватор Р.Нисбет, "творцам конституций,
складывающихся на Западе в начале XIX столетия, новая либеральная
демократия показалась бы не имеющей ни малейшей надежды на суще-
ствование в отрыве от социального устройства, "укорененного" в семье,
местных связях, добровольных объединениях, не говоря уже об иудео-
христианской, в широком смысле традиционной, морали, которая была,
так сказать, впитана с молоком матери"1.
В этом свете нам приходится признать, что в современной политиче-
ской теории произошла известная историческая аберрация. Подлинная
дилемма, соотносимая с противопоставлением демократии и авторита-
ризма (деспотизма), разделяет не столько традиционное средневековье и
Новое время, сколько пролегает внутри Нового времени. Именно в Но-
вое время произошли процессы, подчинившие гражданское общество
государству и резко сократившие, а в некоторых странах и вовсе уни-
1 Цит. по: Неоконсерватизм в странах Запада. Часть. 2. М.: ИНИОН, 1982.
С. 96.
126
чтожившие политические муниципальные свободы - воплощение само-
деятельной демократии. Вехами этого процесса стали появление
абсолютизма, с одной стороны, и якобинского "демократического цен-
трализма", с другой. Монархический абсолютизм и революционный
централизм оказались одинаково враждебными таким ценностям граж-
данского общества, как свободная политическая самодеятельность, ав-
тономия и самоорганизация.
Эти вехи процесса уничтожения унаследованной от средневековья
муниципальной партиципативной демократии отмечал А. де Токвиль.
"Еще до революции, - пишет он, - центральная власть во Франции уже
успела разрушить всякую промежуточную власть, и между частными
лицами и ею не осталось ничего, кроме громадного и пустого простран-
ства..."1
Революция 1789 г. выступила под тираноборческими лозунгами - на
обломках абсолютизма должно было возникнуть новое общество само-
деятельности и свободы. Однако прошло совсем немного времени и "вы
замечаете громадную центральную власть, собравшую воедино и при-
своившую себе все частицы авторитета и влияния, которые раньше бы-
ли разбросаны в массе второстепенных властей, сословий, классов,
профессий, семейств и индивидуумов и как бы рассеяны по всему соци-
альному организму. Мир не видел подобной власти со времен падения
Римской империи"2.
Революционный "абсолютизм" во Франции, таким образом, в чем-то
не только унаследовал систему старого абсолютизма, но чрезвычайно
усилил ее. Как пишет П.Маршелли, "революция, которая разразилась
под давлением третьего сословия, быстрейшим образом пошла по пути
уничтожения того, что еще оставалось от гражданского общества. По-
сле нее нация стала представлять сумму индивидов, собираемых вместе
способом, который определяет государство. Так родилась новая фран-
цузская модель: государство - нация"3.
По-видимому, аналогичный процесс имел место и в России после
революции 1917 г. Реформы Петра I необычайно усилили власть госу-
дарства над обществом: петровская модернизация стала "проектом",
насильственно внедряемым классом внезапно разросшегося чиновниче-
ства. Империя отличалась от Московского царства бюрократической
умозрительностью своих учреждений и невиданно "чистым" делением
общества на управителей и управляемых. Земские учреждения были
полностью уничтожены. Многие историки отмечали "исключительный
1 Токвиль А. Старый порядок и революция. М., 1911. С. 74.
2 Там же. С. 22-23.
3 Marchelli P. Les aventuriers de 1'an 2000. P., 1986. P. 86.
127
бюрократизм разных видов и полное отстранение нации от всякого при-
сутствия в государственных делах..."1
Большевистская модернизация, как и петровская, ознаменовалась
чрезмерным централизмом и новым, еще небывалым в истории подчи-
нением общества государству, всех сторон общественной жизни - вез-
десущему присмотру центра.
Следовательно, соотношение таких категорий, как традиционность -
модерн, с одной стороны, авторитаризм — демократия, с другой, нужда-
ется в существенном пересмотре. Сегодня среди социальных философов
и политологов очень распространено стремление увязать тоталитаризм с
пережитками традиционализма: именно их устойчивостью в России
обычно объясняют тоталитарное перерождение режима, возникшего в
октябре 1917 г. Но в свете отмеченных выше исторических фактов ста-
новится ясной необходимость пересмотра отношений между традицио-
нализмом и тоталитаризмом. Традиционализм в определенных отноше-
ниях оказывается ближе образу высокочтимой сегодня партиципативной
демократии и демократическому федерализму, чем сменившему его в
Новое время абсолютизму, причем не только в своей монархической
форме, но и в революционно-якобинской или большевистской.
Из этого вытекает и необходимость внести коррективы в наше усто-
явшееся понимание демократического процесса. Этот процесс оказыва-
ется межформапионным, с одной стороны, исторически прерывным,
циклическим, с другой. Вместо того чтобы быть локализованным в од-
ном формационном пространстве - в рамках капиталистического обще-
ства, политическая демократия в разных формах появляется то в рабо-
владельческой античности (в форме демократически организованного
полиса), то в феодальном средневековье (в форме самоуправляющихся
городских общин, земств, коммунальных автономий, закрепленных
нормами магдебургского права), то в буржуазных парламентских рес-
публиках XIX - XX вв.
Знаменательна и историческая прерывность (цикличность) этого
процесса. Вместо того чтобы выступать в линейно-поступательной пер-
спективе, в рамках которой демократические формы правления должны
были бы приходить на смену додемократическим, мы часто наблюдаем
прямо противоположное. В античности демократия предшествует мо-
нархии (Греция) или империи (Рим). В европейском средневековье де-
мократические города-государства также нередко предшествуют фео-
дальному абсолютизму, уничтожившему и принцип выборности, и
принцип местного самоуправления.
1 Солоневич И. Народная монархия. М., 1992. С. 471.
128
Сегодня многие теоретики также отмечают противоречие между анг-
лосаксонским правом, выросшим из традиций средневекового общежи-
тия, и возрожденным в ходе буржуазных революций римским правом.
Произошла, как они отмечают, "романизация" Запада. "Средневековое
общество с его плюрализмом, локализмом, регионализмом, с едва ли не
совершенным отсутствием в нем идеалов мирской власти вовсе не по-
ходило на тот мир, в котором римское право родилось, - на Римскую
империю, воплощавшую в фигуре императора идею военной централи-
зованной власти. И вот римское право прошло катком по средневековой
Европе, повсюду внедряя заложенные в нем революционизирующие тен-
денции к военно-политическому централизму"1. В Новейшее время мы
заново наблюдаем этот нелинейный характер демократического процес-
са. Ценности либерализма, плюрализма и самодеятельности в парла-
ментских республиках Запада снова предшествуют авторитарно-
патерналистским и централистским тенденциям массового общества.
Уже Токвиль отметил противоречие между "демократией равенства" и
"демократией свободы". И здесь мы снова наблюдаем нелинейный про-
цесс: расцвет либеральной "демократии свободы" приходится на XIX
век; XX век знаменуется тяжелыми поражениями и отступлениями ли-
беральной демократии, ибо вступившие на политическую арену массы
вначале больше интересуются равенством, чем свободой. Анализу про-
тиворечий между "элитарной" демократией свободы и массовой демо-
кратией равенства много работ посвятил Р.Арон (в частности, свое
"Эссе о свободах").
Политическим кредо Р.Арона является буржуазная демократия. Од-
нако не случайно Арон предпочитает себя называть не демократом, а
либералом. Вслед за А. Токвилем Арон понимает под демократией от-
сутствие сословных различий, гражданское (политическое) равенство.
Революции XVIII и XIX столетий разрушили унаследованные от Сред-
них веков исторические структуры, четко определяющие место каждого
в системе власти, престиже, культуре. В этом смысле демократия со-
держит в себе тенденцию бесструктурного общества, беспорядочного
смешения людей самого различного происхождения. И если прежде ме-
сто каждого было предопределено, то теперь каждый член общества не
рассматривает свое положение ни в качестве гарантированного, ни в
качестве естественного или справедливого. Здесь каждый день - это
бой, в котором люди доказывают себе и другим, чего они стоят и како-
во их призвание.
Демократия, согласно Арону, - это "общество масс" в двояком
смысле: во-первых, с точки зрения деструктуризации общества, лишен-
ного определенной системы ценностей; но также и в смысле того, что
1 Неоконсерватизм в странах Запада. Часть. 2. М.: ИНИОН, 1982. С. 106.
«ПОЛ
ИТОЛОГИЯ*
129
здесь низшие и самые многочисленные слои - трудящиеся массы - вы-
ходят на арену истории. Арон утверждает: поскольку демократия озна-
чает политическое равенство, то всякая демократическая политика -
это политика большинства, т.е. политика, имеющая своей базой требо-
вания масс. В массах же естественная тенденция современного общест-
ва - к устранению различий - существует в качестве социально-полити-
ческого требования: требования фактического, материального равенства.
Но люди фактически не равны по своим природным способностям.
Поэтому, с точки зрения Р.Арона, демократия как политическое равен-
ство не только состоятельна, но и непреодолима, однако демократия
как фактическое равенство антропологически не состоятельна, ибо иг-
норирует кардинальное естественное (природное) неравенство людей.
Из этого вытекает антиномия свободы и равенства. Если предоста-
вить людей их спонтанным возможностям, предоставить им свободу
инициативы, они неизбежно придут к неравным результатам, к неравен-
ству престижа и благосостояния. Чтобы обеспечить фактическое равен-
ство, пришлось бы ограничить свободу, подменить инициативу социаль-
но-экономической деятельности регламентирующей вездесущей опекой
государства.
И поскольку равенство нельзя гарантировать раз и навсегда данной
системой законов (фактическое неравенство людей всегда найдет спо-
соб реализовать себя в какой-либо новой, не предусмотренной регла-
ментацией форме), то деятельность, внедряющая фактическое равенст-
во, вынуждена была бы прилегать к беззаконию, к произволу, к непре-
рывным пертурбациям, чтобы периодически втискивать естественно
неравных людей в прокрустово ложе равенства.
Правда, между свободой и равенством нет неразрешимого противо-
речия. Принцип равенства, равных возможностей относится к самой
сути современного общества, его гарантии коренятся в самой экономи-
ческой эволюции: экономический прогресс ломает устаревшие социаль-
ные структуры, ввергает людей в перманентное беспокойство новых
способов труда, быта и тем самым мешает образованию застывших кас-
товых групп. Иными словами, принцип равенства — это принцип соци-
альной мобильности, а он связан с сутью "современного" (т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75