"А что он, генерал, лично будет с этого иметь?", так как изначаль-
но предполагается, что и сама верховная власть издала соответствую-
щий приказ в каких-то своих приватных целях. В свою очередь офице-
ры и солдаты, получившие приказ от генерала, задаются двояким вопро-
сом: почему именно на их долю выпало исполнение столь рискового и
неблагодарного дела, и если уж не удается совсем избежать его, то как
по мере возможности "приватизировать" свое участие в этом деле, сде-
лав его небескорыстным. В результате этих "приватизации" власти в
каждом ее звене в целом происходит разрыв технологической цепи, ве-
дущей от приказа к практическому исполнению. Ни в одном из потен-
циальных исполнителей власть уже не может найти добросовестного
проводника своих командных импульсов: какое-либо соответствие меж-
ду "входом" и "выходом" во властной линии теряется.
Маркс в свое время поставил задачу разоблачения превращенных
форм. Оказывается, однако, что применительно к нашему случаю, разо-
блачением превращенных форм, т.е. тех "мнимых" необходимостей, в
тогу которых рядилась власть, могут заниматься не только узкие группы
"теоретиков", но и все общество. И как только разоблачение превра-
щенных форм становится массовым занятием, власть оказывается в ро-
ковом вакууме. Оказывается, что патетика "высшей необходимости"
входит в число условий существования и эффективного осуществления
власти. И прежде в истории периодически осуществлялись эти процеду-
ры разоблачения превращенных форм, но они касались данной власти,
оцениваемой как своекорыстная, падшая, не выражающая общего инте-
реса и потому подлежащая замене другою, настоящей. Постмодернист-
ский сдвиг связан с тем, что соответствующее подозрение адресуется не
той или иной конкретной власти, а власти как таковой. Между проект-
ной схемой политического действия и реальным действием пролегает
пропасть.
Объединяющая народы надындивидуальная необходимость исчезает и
власть попадает в ловушку субъективистского произвола "исполните-
лей", на самом деле таковыми уже не являющимися. Агенты необходи-
мости теперь просто выступают в качестве прагматически ориентиро-
ванных индивидуалистов, третирующих всякую необходимость и общий
интерес как демагогическую выдумку.
Как можно все это интерпретировать в долгосрочном плане? Явля-
ется ли это знаком заката политической власти как таковой - заката
политической цивилизации - или речь идет о качественном преобразо-
вании условий существования власти?
104
Постмодернистские аналитики склоняются к последнему варианту. В
отличие от прежних утопистов анархистского, марксистского или ради-
кал-либерального толка1 постмодернисты не ожидают наступления без-
властия и демонтажа политической системы как таковой. Напротив, они
полагают, что только сейчас, в постмодернистскую эпоху, власть нако-
нец-таки может выступить в своем чистом виде, не прячась за экономи-
ческую, социальную и культурную необходимость. Как пишет один из
наших адептов постмодернизма в политике, "условия борьбы сущест-
венно изменились: тоталитарная система (столь долго боровшаяся с со-
циальным разделением деятельности в области политико-управлен-
ческих отношений) пала, и поле политики, более не контролируемое
никакой внешней инстанцией легитимации, стремительно автономизи-
руется, освобождаясь от прямого давления экономических, идеологиче-
ских и интеллектуальных сил"2.
Новизна ситуации видится, таким образом, в следующем. Представи-
тельская парадигма отрицала автономию политики, так как полагала,
что призвание последней - отражать и представлять разнообразный мир
гражданских интересов. Модернистская парадигма наделила политиче-
скую систему правом командовать обществом, но не от своего собст-
венного имени, а от имени высшей необходимости (прогресса, развития,
роста, модернизации и т.п.).
В постмодернистской парадигме мир политический получает нако-
нец вполне автономный статус: события, происходящие в нем, не отра-
жают ни волю гражданского общества, ни волю высшего исторического
разума или прогресса, а выступают как чистое и самоценное производ-
ство власти. С прежних позиций такая власть выглядит предельно ци-
ничной, так как в ней отсутствуют какие-либо превращенные символи-
ческие формы, отражающие ориентацию на высшие ценности и смыслы.
Как пишет тот же автор, "характерной чертой новых политических
практик выступает не только преимущественная ориентация на полити-
ческие (в узком смысле) нормы и интересы, но и полная их замкнутость
1 В рамках либерализма появилось течение анархо-либерализма, связанное с
верой в то, что рыночные отношения обмена могут окончательно вытеснить
властные отношения. Если власть есть способность "присваивать не покупая",
то надо преодолеть эту "патологию неэквивалентного обмена", распространив
отношения гражданского партнерства на все без исключения сферы обществен-
ной жизни. Такой позиции придерживается, в частности, сын главы чикагской
школы П.Фридман-младший.
2 Качалов Ю. Политическая топология: структурирование политической ре-
альности. М., 1995. С. 38.
105
в политическом измерении" . Иными словами, не политика выступает в
качестве средства выражения и защиты экономических, социальных и
моральных интересов и максим, а, напротив, все они становятся лишь
средством для политики как системы производства власти классом по-
литических профессионалов.
Автономия поля политики означает, что любой статус в политиче-
ской системе определяется исключительно в ходе "интеракций" — соот-
ношения сил и влияний внутри "фабрики власти", а не в соответствии с
тем, что было бы полезно и целесообразно для общества, для нацио-
нального будущего и т.п.
Пожалуй, впервые этот новый статус "мира политического" оценил
и подверг анализу А.Турен в своей работе "В пользу социологии"
(1974). Название работы характерно: оно отражало тот факт, что инсти-
тутизация политологии как особой науки затянулась и ее проблематику
присвоила социология. Но по существу речь идет не о социологии по-
литики, назначение которой - исследовать пограничную зону между
гражданским обществом и полем политики, а собственно политологии,
предметом которой является мир политический как таковой. Условия
существования социологии, как они представлены А.Туреном, на самом
деле могут быть оценены как условия существования политологии, ибо
речь идет об автономии мира властных взаимодействий, не подчиняю-
щегося никакой внешней целесообразности.
Как пишет Турен, "наиболее глубокое сопротивление социологиче-
скому видению оказывает наша привычка приписывать социальным
фактам высший, метасоциальный смысл"2. Точь-в-точь то же самое
можно сказать о политологии. Постмодернистская аналитика освободи-
ла политический мир из плена различного рода внепшей необходимости
и обнажила его имманентную механику: производство политических
событий (выборов, митингов, политических скандалов и телесенсаций)
ради производства власти. В этом мире считаются только с властным
потенциалом актора — его способностью оказать давление - и больше
ни с чем. Традиционные оценки политического актора, связанные с его
способностью выражать общественный интерес, требование будущего,
потребности нации, здесь отпадают полностью. Это не означает, что они
вообще не фигурируют - напротив, готовность их демонстрировать и
эксплуатировать никак не уменьшается, но отныне предназначены они
исключительно для внешнего пользования - для публики. Внутри класса
профессионалов, на "кухне", где делится власть, они во внимание не
принимаются.
1 Качалов Ю. Политическая топология: структурирование политической ре-
альности. С. 38.
2 Tourain A. Pour la sociologie. P., 1974. P. 13-14.
106
Максима постмодернистского анализа гласит: политическое надо
объяснять политическим (а не ссылаться на экономическую, историче-
скую, моральную и прочую необходимость). Аналитик постмодернист-
ского толка не считается с высшей общественной, внеполитической
целесообразностью не потому, что является циником, а потому, что яв-
ляется профессионалом и знает, с какой реальностью имеет дело.
Политический дискурс тем самым решительно дистанцируется от
двух крайностей: сводить реальную политику к замыслам или разгады-
вать ее через замыслы, с одной стороны, и сводить ее к выражению
"метаполитической необходимости", с другой.
Внутри собственно политического поля сталкиваются не ценности, и
даже не интересы: там сталкиваются силы, и "реальная политика" вы-
ступает как результат столкновения сил, участвующих в производстве
власти. Все остальные соображения, от "высших ценностей" до
"высших интересов", выступают лишь в контексте производства вла-
сти - как средства ее достижения.
Главное противоречие политической системы постмодернистского
типа связано с тем, что чем большую автономию от общества получа-
ет система "производства власти ради власти", тем ниже ее спо-
собность получить реальную поддержку со стороны общества. Каналы
поддержки засоряются и высыхают по мере того, как общество утрачи-
вает иллюзию, что власть в самом деле принимает во внимание его ин-
тересы, а не свои собственные.
Прежде власть подозревалась в том, что она отражает интересы не
всего общества, а лишь господствующего класса. Сегодня ее "вина" еще
выше: как оказалось, она представляет собой "игру групп влияния",
конечный результат которой непредсказуем и не совпадает с любым
социальным замыслом и любым интересом — даже социально домини-
рующим.
Бели в представительской парадигме власть могла обвиняться в том,
что она вместо того, чтобы отражать интересы различных социальных
групп в соответствии с "законами пропорционального представительст-
ва", ориентируется преимущественно на высшие классы, то теперь ее
можно обвинить в том, что она вообще не ориентируется на общество и
повинуется лишь своим собственным законам. Как подчеркивает
А.Турен, "система решений отличается реальной автономией и не мо-
жет быть рассмотрена только как приводной ремень классового доми-
нирования" .
Реальное политическое решение выступает как непредопределенный
результат "игры влияний". И нет никаких процедур, никакой "невиди-
мой руки" (подобной "невидимой руке" классической политической
1 Tourain A. Pour la sociologie. P., 1974. P. 13-14.
107
экономии), посредством "которой можно было бы достичь согласования
результатов внутриполитической "игры влияний" с "объективными по-
требностями общества".
В целом постмодернистский дискурс о политике можно оценить как
обескураживающий.
В поле постмодернистской критики попадают два ключевых понятия
политической диалектики: субъект и система. До сих пор политологи-
ческая традиция выделяла две позиции: позицию защиты системы как
гарантию порядка, с одной стороны, и позицию защиты субъекта как
гарантию свободы, с другой.
Первую в наше время представляет системно-функциональный ана-
лиз, вторую - различные формы персонализма, экзистенционализма,
феноменологии, "акционизма".
Постмодернизм "снимает" противоположность субъекта и системы,
подвергая критике и претензии автономного субъекта в политике, и
претензии самодостаточной, самовоспроизводящейся системы.
Задолго до постмодернистов было замечено, что теория субъекта
(отражающая самомнение посттрадиционной личности) страдает одним
серьезным изъяном: монологизмом. Субъект, отвоевывая свою свободу у
традиций, сразу же впадает в противоположную крайность: он не слу-
шает другого, произнося свои запальчивые монологи в истории. Собст-
венно, буржуазных индивидуалистов ("единственных" М.Штирнера) и
их противников из социалистическо-коммунистического стана объеди-
няет установка на монологизм.
Парадоксально близким к буржуазному индивидуализму выступает
маркистско-ленинский авангард: он претендует на самодостаточность,
на то, что его и только его голосом говорит историческая необходи-
мость. В рамках этой монологической парадигмы политические оппо-
ненты по-настоящему не слышат друг друга. Их цель не в том, чтобы
постичь опыт другого и ввести в свой горизонт некое обогащающее
"инобытие", а в том, чтобы убедить или победить другого, т.е. воспро-
извести ситуацию монолога. Каждый политический актор стремится, в
пределе, к тому, чтобы монополизировать и монологизировать сферу
общественных практик.
Это искушение авангардизма свидетельствует о непреодолимости
марксистско-ленинской парадигмы, которая, как пишет теоретик герме-
невтики Гадамер, оправдана "лишь если исходить из предпосылок Геге-
ля, согласно которым философия истории посвящена в планы мирового
духа и благодаря этой посвященности способна выделить некоторые
частные индивидуальности в качестве всемирно-исторических, у кото-
рых наблюдается якобы действительное совпадение их партикулярных
помыслов и всемирно-исторического смысла событий"1.
1 Гадамер Х.Г. Истина и метод. М., 1988. С. 437.
108
Итак, мы попадаем в постмодернистскую ситуацию тогда, когда по-
настоящему отчаиваемся в своих надеждах на возможности осуществле-
ния великого исторического замысла тем или иным субъектом-
гегемоном. Как только мы приходили к пониманию, что история нико-
му не доверяла своих замыслов и у нас поэтому нет никаких шансов
попасть в заветную точку исторического пространства-времени, слепо
доверившись тому или иному гегемону, понятие политического субъек-
та сразу же теряет свое вдохновительно-мессианское значение.
Однако, постмодернизм идет значительно дальше в критике понятия
замысла в политике. Если даже мы отказываемся от попыток дальней-
ших персонификаций исторической необходимости, якобы доверившей
свое дело тому или иному "избранному" субъекту (гегемону, авангарду
и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75