Поэтому
изучение культурного контекста становится решающим условием ус-
пешности тех или иных социально-политических нововведений и мо-
дернизаций.
Политология становится культурно-цешричной: не ограничиваясь
исследованием политической системы как механизма, требующего
взаимодействия и пригнанности своих "деталей", она анализирует усло-
вия интеграции этого механизма в "метасистему" социума, где традиции
и нормы, ценности и образцы поведения играют не меньшую роль, чем
прагматически понимаемые интересы и инструменты их достижения.
Словом, в политике, как и повсюду, человек выступает в двух ипоста-
сях: как существо, преследующее практические цели, и как существо,
взыскующее "высших смыслов" бытия. Таким образом, вопрос о поли-
тической культуре, с одной стороны, выступает как вопрос о наследии,
о традиции, в прямых или превращенных формах, оказывающих влия-
ние на политику, а с другой стороны, как вопрос об общих жизнеори-
ентируюпшх "смыслах" и ценностях.
В политическом процессе всегда существуют и сталкиваются поли-
тические идеи двух основных типов: представительские, выражающие
интересы и позиции различных групп общества (социопрофессиональ-
ных, региональных, этических и т.п.), и глобальные, конкурирующие на
рынке политических проектов "лучшего будущего". Эти типы не явля-
ются взаимозаменяемыми; они связаны отношением дополнительности.
Если политика превращается в конкурс одних только глобальных миро-
8 «Политология»
225
устроительных идей, а представительские функции оказываются подав-
ленными, то это грозит идеократическим (теократическим) вырождени-
ем политической культуры, теряющей способность соизмерять "высшие
смыслы" с запросами человеческой повседневности. Если же ареал по-
литических идей всецело заполнен формами представительства группо-
вых интересов, это чревато потерей ценностных ориентации; складыва-
ется целиком прагматическая политическая культура, не способная
представить сущее на суд должного, - культура, в которой гаснет твор-
ческое политическое воображение, обращенное к будущему.
Наряду с указанной дихотомией надо иметь в виду и другую: в поли-
тике мы имеем дело не только с "пространственными" формами детер-
минации, взаимодействием и взаимоограничением сосуществующих со-
циальных групп и групп давления, но и с временной формой детерми-
нации, с давлением прошлого опыта и традицией.
Таким образом, культуролог в политике выступает как герменевтик,
решающий проблему контекста. Сегодня, когда в России вновь встал
вопрос о культурной и цивилизационной идентичности, о месте между
Западом и Востоком, Севером и Югом, индустриальным и постиндуст-
риальным обществом, понимание специфики и перспектив ее политиче-
ской культуры приобретает особое значение.
Наиболее "культурологической" из всех дисциплин, относящихся к
системе политического знания, является сравнительная политология. Ее
изыскания представляют особый интерес для страны, в очередной раз
поставившей под сомнение свое политическое наследие; процедура
межкультурного, межцивилизационного сравнения становится у нас не
только делом специалистов, но и искусом массового сознания, болез-
ненно переживающего столь резкое понижение в статусе бывшей
"страны-первопроходца".
Наиболее известной из современных классификаций политической
культуры является та, что предложена американским политологом
Г.Алмондом. Он различает четыре типа политической культуры: англо-
американскую, континентально-европейскую, доиндустриальную (авто-
ритарно-патриархальную) и тоталитарную. Англо-американскую куль-
туру отличают следующие черты. Во-первых, она является светской и
прагматической: политика здесь выступает не в манихейском обличий
непримиримой борьбы сил Добра и Зла (Прогресса и Реакции), а всего
лишь как столкновение групповых интересов, каждый из которых имеет
право на существование. И поскольку здесь отвергается фаталистиче-
ский принцип предопределенной коллективной судьбы (это давало о
себе знать в привычной нам теории "непреложных исторических зако-
номерностей"), то политический процесс выступает как "процедура от-
226
крытия" реальных возможностей и влияния различных общественных
групп, а также как ограничитель их стихийной экспансии.
Во-вторых, эта культура отличается гомогенностью: общенациональ-
ным консенсусом по поводу некоторых основополагающих ценностей и
ненарушаемых правил игры. Практическим тестом, подтверждающим
наличие этого признака, является то обстоятельство, что здесь не только
победившая партия признает законность и справедливость правил игры,
в которой она победила, но и побежденная партия - тоже, хотя именно
ей это признание дается труднее. Что дает побежденной стороне силы
вынести свое поражение и не броситься на баррикады, не прибегнуть к
тактике террора или тотального саботажа? В первую очередь, светско-
прагаатическое видение реальности: убеждение в том, что в ходе выбо-
ров сталкивались не силы Добра и Зла, а всего лишь "грешные" земные
интересы, каждый из которых законен. Далее, представление о том, что
общественная жизнь не представляет игру с нулевой суммой, при кото-
рой благополучие одной стороны покупается ценой обездоливания дру-
гой. Наконец, уверенность в том, что политические победы и поражения
не являются окончательными: следует просто потерпеть до следующих
выборов. Ясно, что такой культуре чужд "эсхатологический роман-
тизм": предчувствие конца мира, кануна "величайших переворотов" и
"окончательных развязок" истории. Этот тип ментальности тяготеет к
"срединному" времени, равноудаленному от варварских стихий "начала
истории" и от кульминационного напряжения ее "позднего часа".
В пространственном отношении эта культура центристская: ее оли-
цетворяет "партия середины", которую в других политических культу-
рах склонны считать "презренной". Электорат обеих крупнейших пар-
тий тяготеет к центру. Например, республиканцы, представляющие в
США правый спектр, тяготеют к нему справа, а демократы, представ-
ляющие аналог европейского умеренного социал-демократизма, — слева.
Поэтому и партийная политика балансирует вокруг центра: всякое
смещение позиций в духе правого или левого радикализма угрожает
политическим вакуумом; по краям политического спектра массовый
избиратель "не водится". В отдельные моменты истории традиция цен-
тризма может прерваться, в американской политической лексике это
обозначается как "смена рубежей". Но если взять долговременный мас-
штаб, то доминанта политического центризма не вызывает сомнений. С
этим связана высокая преемственность различных периодов американ-
ской истории: приход новой администрации, столь же близкой к центру,
как и предыдущая, не нарушает размеренной ритмики, не порождает
ожиданий "нового мира" и "нового человека".
Характеризуя континентально-европейскую политическую культуру,
Амонд указывает на ее смешанный или переходный - между традици-
8*
227
онным и современным обществом - характер. Наряду со светским вос-
приятием политики как борьбы групповых интересов здесь сохраняет
влияние ее понимание как борьбы идеалов, столкновения Добра и Зла.
Эта традиция накладывает свой отпечаток на массовое восприятие по-
литического процесса как "борьбы титанов", как космогонии, рождаю-
щей новые миры. Электорат здесь резко поляризуется на левых и пра-
вых при явной малочисленности центра. Поэтому и политическим лиде-
рам невыгодно демонстрировать центризм, ибо это угрожает утратой
массовой социальной базы и рождает презрительное неприятие с обеих
сторон. Здесь имеют шанс на победу только партии и коалиции с ярко
выраженной правой или левой доминантой. Поэтому и политическое
время в континентальной культуре отличается выраженной циклично-
стью, прерывностью. Каждая победившая партия пытается начать на-
циональную историю "сначала", "переиграть" и переиначить ее.
К политическому противнику относятся как к злому искусителю -
похитителю рая, с которым компромиссы неуместны. Поэтому важней-
ший из демократических принципов, касающийся охраны прав полити-
ческого меньшинства, здесь постоянно ставится под вопрос в качестве
помехи для прометеевых амбиций победившего "авангарда". Но тем
самым в историю закладывается механизм цикла - побежденная сторона
ждет своего часа, чтобы развернуть движение истории в противополож-
ном направлении. Так, французский политолог А.Пейрефит подсчитал,
что между 1789 и 1958 гг. Франция пережила 16 режимов (средняя про-
должительность каждого - 10 лет и 5 месяцев)1. И после каждого пере-
ворота французы чувствовали себя помещенными в "новую историю".
Только в последние годы французская политическая культура демонст-
рирует тенденцию к центризму. Переизбрав в свое время на следующий
срок Миттерана, французы продемонстрировали непривычный для их
политической традиции вкус к сочетанию гетерогенных начал: прези-
дента-социалиста вкупе с кабинетом, проводящим "правую" политику
экономического либерализма.
Можно сказать, что политический центризм, принципы плюрализма,
готовность защитить права политического меньшинства - это не что
иное, как инструмент борьбы с цикличной, "бумеранговой" историей. В
самом деле, чем безусловнее победа одной стороны над другой, чем
безраздельнее ее господство сейчас в настоящем, чем последовательнее
возводится однопартийная "воля" в общеобязательный закон, тем силь-
нее скажется в будущем эффект бумеранга, ударяющего по нынешним
победителям или их наследникам. И наоборот, признав права и интере-
сы другой стороны, сегодняшние победители расширяют горизонт пред-
1 Peyrefitt A. Le Mal fran$ais. P., 1976. P. 61.
228
сказуемой и преемственной истории, предотвращая ее трагическую
цикличность.
Таким образом, сопоставление англо-американской и континенталь-
но-европейской культур является достаточно содержательным, чтобы
быть принятым во внимание у нас, вырабатывающих стратегию полити-
ческой модернизации и сопоставляющих различные ее модели. Однако
дихотомия Алмонда должна быть переосмыслена. Нам представляется
культурологически более содержательной дихотомия протестантской и
католической или, в более широком смысле, реформационной и орто-
доксальной религиозных традиций. В странах, не имеющих опыта рели-
гиозной реформации, противопоставление высших мироспасательных
целей и повседневных забот, общего интереса и индивидуальной пользы,
' великих учений и массового обыденного сознания продолжает довлеть
] над людьми, принимая каждый раз новые, в том числе светские, формы.
; В свете сравнительно-политического анализа, пожалуй, французская
1 политическая история отмечена для нас знаком "коммуникационного
; избранничества": постижение ее обогащает нас новым знанием самих
себя. Как и наша страна, Франция не имела полноценного опыта рели-
i гиозной реформации. Результатом этого опыта является особая
' "релятивистская" парадигма мышления, отрицающая возможность точ-
' ных разгадок "конечного смысла" и "плана" истории. Поэтому револю-
i ции, если они и совершались в протестантских странах, не выходили за
\ рамки земных, эмпирических целей: ликвидации зримых, очевидных
•; препон, сковывающих предпринимательскую инициативу или политиче-
ские свободы граждан. Разительно отличаются от этого амбиции преоб-
разующего Разума в странах, в свое время не преодолевших теократи-
ческое искушение католической доктрины. На месте всезнающей пап-
ской церкви здесь неизменно возникают "великие учения", претендую-
щие на постижение смысла истории, конечного назначения человека и
; других трансцендентных сущностей. И Франция здесь - наиболее яркий
пример. Французская революция осознавалась ее живыми участниками
как эпоха обретения земного рая, построения истинных, основанных на
Разуме форм жизни.
Столь же разительны отличия, касающиеся собственно политических
последствий революций в протестантских и католических странах. На-
пример, в США буржуазная революция выступала как акт высвобожде-
ния гражданского общества из-под опеки государства (к тому же чужо-
го, английского). Во Франции, напротив, якобинская диктатура ставила
целью завоевание созданным в центре революционным государством,
представляющим "передовое меньшинство" нации, консервативного
гражданского общества ("несознательного" большинства).
229
На основе этих дух типов революции сложились и два разных пони-
мания демократии. "Протестантская" политическая традиция видит в
ней систему представительства и защиты различных групповых интере-
сов; общее благо (интерес) здесь понимается как сбалансированная
сумма групповых интересов, что предполагает принятие решений на
основе консенсуса. Якобинская традиция связывает с демократией в
первую очередь принцип подчинения меньшинства большинству. И во-
лю большинства трактует в духе политического гегемонизма - как аб-
солютную, "возведенную в закон" и не нуждающуюся в консенсусе.
Это - до боли знакомая нам картина, которая, кстати, позволяет де-
мистифицировать понятие тоталитаризма. В современной трактовке
этого понятия присутствует старый мотив избранничества, только с об-
ратным знаком. Еще недавно мы были без ума от собственной истории,
теперь нередко шарахаемся от нее в ужасе. Но "французский преце-
дент" помогает нам понять, что наш тоталитаризм - это радикализиро-
ванная версия якобинского этатизма, доведенная до предела, до
"логического завершения". Только при таком понимании тоталитаризм
лишается мистического ореола "великой тайны", необъяснимой загадки
истории и открывается возможность цивилизованной будничной работы
по его демонтажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75