Ц Переехала! Ц крикнул Дмитрицкий, Ц ты должен мне отыскать ее, слышиш
ь?
Ц Постараюсь, Ц отвечал Андре.
Ц Сейчас же! сию минуту! марш! в галоп! Андре побежал исполнять приказани
е.
Ц Впрочем для чего это? что мне в ней? Ц продолжал Дмитрицкий. Будь она по
моему вкусу, я бы съел ее, право, съел бы… а она… О, да я и теперь готов съесть
ее! Она не дает мне покою, мешает мне жить, мешает любить… Чем Амелия Коста
нская не чудо? мила, хороша, мягка как воск, тает передо мною… да нет: чего-т
о нет, не по мне, не по душе; сердце, размененное на мелкую монету. Таких можн
о нанять за три французских восклицания: «Ah! je vous aime! je vous adore
[249] Ах, я вас люблю! я вас обожа
ю (франц.).
!… Это не Саломея, перед которой надо выйти из себя от любви, заклясть
свою душу… не Саломея Ц проклятый северный полюс! ледовитое море!… А Нил
ьская?… эта еще милее… ей ужасно как хочется любить и блаженствовать; но к
ажется, что она непонятый кем-нибудь талант любви. Е
й нужен только слушатель жалоб на неверность и непостоянство
мужчин; делитель тайного горя, запавшего ей в душу; человек, который не дер
зал бы извлечь занозу, но сочувствовал бы ее страданию… Да, это не Саломея
, которая фыркнет Ц и решено. Однако ж, во всяком случае, поеду к Нильской…
Я сам теперь что-то в духе бранить женщин. Она будет бранить скверный пол,
а я буду бранить прекрасный пол; но из учтивости вместо женщины
буду говорить мужчины; это нас сблизит с ней: единство чув
ств и понятий удивительно как сближает людей. Я скажу ей: «Мужчины? о, боже
мой! посмотрите, как они исковерканы, как в них мало чувства, как мало в душ
е тишины, спокойствия, любви!… Скажите сами, видели ли вы в них эту покорно
сть сердца, эту заботливость угождать, это попечение о доме, о хозяйстве, н
аконец о детях, если хотите… Есть ли в них эта материнская любовь, и так да
лее…» прекрасно!
Заключив этим восклицанием свой монолог, Дмитрицкий отправился к Нильс
кой. Ей доложили о приезде магната Волобужа. Она вспыхнула, взглянула в зе
ркало и вышла в гостиную. Нильская была миленькое существо, уволенное са
мой судьбой от всех существенных женских обязанностей, но сохранившее в
полне истинные достоинства женщины. Ее нельзя было не любить; ее и любили
все, не только свободные сердцем, но и не свободные, не говоря уже о закова
нных в кандалы, потому что она являлась всегда как будто образцовым созд
анием женской природы.
Мария, но мы назовем ее по моде, Мери, Ц Мери была единственная дочь очень
добрых и благовоспитанных родителей. Отец ее имел крошечное наследстве
нное состояние; служил, служил, выслужил множество чинов и орденов; но не у
мел сделать службу ремеслом для приобретения достатка. Мери расцвела и,
к несчастью, стала единственной надеждой родителей поддержать свое сос
тояние выгодным замужеством дочери. Ее выдали замуж за нижеследующего ч
иновника.
Поэты и вообще писатели ужасно как много насочинили стихов и прозы о нес
частных чиновниках и за примерную честность их и благородство души поме
стили на открывшиеся вакансии героев поэм. Судя, однако же, по оригинальн
ым творениям современной литературы, на несчастных чиновников не стоит
обращать и внимания; вдохновение поэтов должно бы было обратиться на сча
стливых чиновников и, взирая на них, воспеть совершенствование благосос
тояния этого разряда человечества; воспеть, как быстро претворяется нан
ятая квартирка в райке дома в собственный бельэтаж, как в пустом кармане
образуется капитал, как бездельный крючок плодит дела, как бе
здушное существо, набирается духу, безгласное Ц голосу, как тупая голов
а начинает остриться, как самая прискорбная образина обращается в
известное лицо и так далее.
Из какого звания Степан Ануфриев сын Нильский поступил в звание чиновни
ка, нам неизвестно, тем более что Стёпа» Ануфриевич терпеть не мог даже вс
поминать, не только говорить о своих родителях, о детском возрасте и юнош
естве: без сомнения, какой-нибудь злой волшебник похитил его еще в младен
честве, посадил в бочку, засмолил, бросил в житейское море, и он плавал, пла
вал и приплыл к какому-то острову, называемому в сказках канцелярией. Вол
ны выбросили бочку на берег, дно выскочило, и вот Степан Ануфриевич произ
ошел на свет из дубового яйца, в цвете лет, во всей красоте. Один благодете
льный гений острова, по имени коллежский секретарь, принял его, неизвест
но по чьей просьбе, на свое попечение, доложил кому следует, что вот, деска
ть, на острове необходим лишний канцелярист, и потому не благоугодно ли б
удет поместить в это звание такого-то, праздношатающегося Степана Ануфр
иева сына Нильского. Степана Ануфриевича и приняли в канцеляристы. Во вс
ех графах его формуляра написано было: не имеет: родового и бла
гоприобретенного не имеет, жены и детей не имеет, словом, ничего не имеет,
кроме двадцати лет от роду. В графе о познаниях стояло: грамоте знает; в гр
афе о способностях следовало бы написать: пить и есть умеет; в графе о каче
ствах души отметить: примерной честности Ц ни на какую черноту не спосо
бен, даже не способен писать бумаги начерно.
Из всех этих данных решительно, казалось бы, ничего невозможно было выве
сти для будущности; но будь человек не человек, а так, бог его знает что так
ое, да «будь у него только одна здоровая утроба Ц и этого довольно: он по и
нстинкту все переймет, все узнает, что необходимо для его утробы. Степан А
нуфриевич благородный ex officio
[250] По служебному положению (лат.).

был в сущности благо-утробным.
Ближайший начальник его Иван Федорович, человек, не терпящий ни низостей
, ни высот в природе, проповедовавший всем равнину, любил, однако же, сам ле
зть в гору. Добравшись до вершины стола
[251] До заведования определе
нным отделом канцелярии Ц столом.
, он требовал, чтоб все подведомственное, стоя у подножия, смотрело е
му в глаза, молчало и слушало, что он говорит, угадывало, что ему нужно, брос
алось со всех ног исполнять и знало время, когда он в духе и когда не в духе.

Никто не был так способен понимать, угадывать и предупреждать его потреб
ности, как Степан Ануфриевич. Несмотря на это усердие и даже постоянную ч
инку перьев
[252] До появления стальных перьев писали гусиными, для чего их нужно было за
чинивать перочинным ножиком.
для Ивана Федоровича, он никак не мог заслужить начальничьего вним
ания, потому что все это было не что иное, как наружные услуги, к
оторые не могли проникнуть во внутренность Ивана Федоровича. Иван Федор
ович считал Степана Ануфриевича просто дрянью. Что было делать Степану А
нуфриевичу? Оставалось попасть в несчастные чиновники, а потом в повесть
. Но вдруг отношения начальника к подчиненному переменились: вместо обыч
ного «дурак» сквозь зубы, Иван Федорович величает уже Степана Ануфриеви
ча по имени и отчеству. Что за чудеса? Никто не заметил, каким образом и по к
акой причине совершился этот переворот, и кому бы пришло в голову, что Сте
пан Ануфриевич приворожил начальничье сердце проклятым зельем.
Однажды, отправляясь в канцелярию, зашел он в ряды, купил табакерочку, куп
ил проклятого зелья, положил в карман, и сидит себе, как будто ни в чем не бы
вало, да переписывает бумаги.
Приходит Иван Федорович в добром расположении духа, сидит, пересматрива
ет подготовленные бумаги, преспокойно отмечает, видимо доволен усердие
м своих подчиненных; но вдруг приостановился, засунув руку в карман, пото
м перенес в другой, шарил, шарил, да как крикнет:
Ц Пьфу! забыл табакерку!… Черт знает, что это такое!
Ц Прикажете оставить эту бумагу до получения сведения? Ц спросил невп
опад один чиновник, подойдя к нему с какою-то бумагой.
Ц Какую бумагу? Ц прикрикнул Иван Федорович, Ц как оставить? Ну, где ж о
ставить? Ну, что вы говорите!… пьфу! досада! этот свинья Иван никогда не нап
омнит, что я позабыл табакерку!
Ц Не прикажете ли моего табачку? Ц вызвался вдруг Степан Ануфриевич, вы
нув из кармана табакерку и приподнимаясь с места.
Ц Поди ты с своим табаком! Я думаю, черт знает, что за табак!
Ц Костромской табак, самый лучший, зеленый.
Ц Э? неужели? покажи-ко…
И Иван Федорович сперва взглянул, потом взял щепоточку, сперва попробова
л, потом нюхнул.
Ц В самом деле хорош табак… славный табак!…
Понюхав табаку, Иван Федорович чихнул, Степан Ануфриевич поклонился, и д
ело пошло своим чередом; а между тем проклятое зелье взяло свое, подейств
овало на мозг Ивана Федоровича в пользу Степана Ануфриевича.
На другой день Иван Федорович не забыл своей табакерки, но чувствовал уж
е какое-то влечение к Нильскому. Взглянув бегло в список чиновников, как е
го зовут, он протянул к нему руку и сказал:
Ц Дай-ко, Степан Ануфриевич, своего табачку!
У Степана Ануфриевича заходила душа в теле; от радостного чувства он вск
очил, бросил перо, перо брызнуло на подписанную директором бумагу, внеза
пный испуг столкнулся с внезапною радостью, и душа замерла в Степане Ану
фриевиче. Засунув руку в карман, он окаменел и установил неподвижные гла
за на Ивана Федоровича, безмолвно, трепетно моргал, в ожидании молнии и гр
ома, которые разразят его на части.
Ц Что, или забыл табакерку? Ц спросил Иван Федорович, держа уже два паль
ца клешней, наготове взять щепоть табаку.
Ц Никак нет-с… капнул немножко, Ц отвечал Степан Ануфриевич дрожащим г
олосом, вынимая табакерку.
Ц Эх, брат!… Ну, да это ничего, можно подчистить, Ц сказал Иван Федорович,
взглянув на кляксу и нюхая табак…
И вот первый успех Степана Ануфриевича по службе. Это значит подействова
ть на утробу человеческую.
В вознаграждение заслуг Иван Федорович рекомендовал его как надежнейш
его чиновника для исправления должности заболевшего смотрителя строит
ельных материалов.
Вступая в эту должность, он не за порядком смотрел, потому что для этого ну
жно быть человеком, а искал беспорядков, потому что для этого можно быть п
росто ищейной собакой. Старый смотритель был честный, добрый и знающий с
вое дело человек; исправлял свою должность не с математическою точность
ю, по которой не текут и светила небесные, но как бог велел; по совести, его н
е в чем было упрекнуть; но по притязанию в отступлении от точности можно б
ыло взвести на него горы. Этой-то точностью, которой нельзя отыскать в сам
ой природе вещей, и ссадил его Степан Ануфриевич и Ц как говорится Ц «со
кол с места, а ворона на место». Напуганная притязаниями команда его, по ка
кому-то инстинкту, во избежание черного глаза Степана Ануфри
евича, огородила себя от внезапности его нашествий, как стадо журавлей с
торожевым журавлем. Только что Степан Ануфриевич крадется из-за угла, ма
хальный и подает голос: «Степка идет!» Ц и всё, как по команде: «смирно» пр
инимает вид математической точности.
Но стоит ли долго толковать о Степане Ануфриевиче и рассказывать, каким
образом он дослужился до значительного чина, как нажил состояние, и проч
ая, и прочая. Все это он сделал по известной форме, которая ведома всем, кто
принимает жизнь за торговую площадь, отношения людей за торговые оборот
ы, и не только золотую и серебряную монету, но и отчеканенные в ходячую мон
ету совесть, честь, правду и справедливость Ц за товар, который можно вым
енять на все удобства жизни. Достигнув до почетного звания, Степан Ануфр
иевич озаботился жениться. Для этой вещи он также сделал надлежащие сооб
ражения. Изрядненький чинок есть, порядочное состояньице есть, чего ж не
достает? Надлежащего почета в свете, связей, как говорится. Об этом и подум
ал Степан Ануфриевич и обратил особенное внимание на Мери, которой мать
была урожденная княжна, а отец в некоторой зависимости от него по службе.
Удвоив эту зависимость обязательным предложением небольшой суммы дене
г взаймы, Степан Ануфриевич сделал другое предложение.
Отец и мать Мери подумали: «Такой чин… занимает такое место… имеет состо
яние… кажется, такой хороший человек… отчего ж не отдать?»
Но Мери едва взглянула на него и только что не вскрикнула: «Ах, какой отвра
тительный!»
Покуда девушка не больна еще потребностью любить, она, как дитя, по инстин
кту чувствует, кто добр, у кого светлая душа и кто чем-то страшен. Так и для
Мери Степан Ануфриевич казался чем-то страшным, нечистым, тошным. Природ
у ее можно было назвать совершенством без малейшей порчи; светское образ
ование украсило ее; но все это образование было подготовлено для счастли
вой жизни, для любви, для дружбы, для взаимности, для чувств отрадных, для с
феры светской, а не для горя, не для лишений, не для зависимости от жестоко
й, грубой, беспощадной воли и себялюбивого невежества. Ее учили верить, и э
той же верою воспользовались, чтоб победить в ней отвращение к жениху; ее
же заманили к замужеству против сердца всеми приманками и соблазном чув
ств. Во все время, покуда она была невестой, ее воображение занимали роско
шью нарядов, свободой покупать все на свой вкус, произволом делать все по-
своему, угождением всем малейшим ее желаниям. Жених едет к ней с подаркам
и, подруги ахают перед роскошными, серьгами, браслетами, фермуарами. Мать
ухаживает за ней; модистки поминутно приезжают с кордонками, примериваю
т на ней платья, чепцы, шляпки, наколки, мантильи; восхищаются ее талией, ее
головкой; дивятся, как к ней все пристало, как все к лицу, как все на ней trи
s distingu? [253] Весьма
изящно (франц.).
. Отец также похаживает около дочери, посматривает, похваливает; но
есть в нем тайное чувство, которое отзывается что-то не весело на душе: жа
ль сбыть такую хорошенькую девочку за выходца из тьмы кромешной! Да что д
елать!
И мать часто посмотрит на жениха, да вздохнет и скажет мужу:
Ц Mais au moins, mon ami [254]
Но по крайней мере, мой друг (франц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90