Да, это был грех перед народом, но и величайшая
трагедия значительной части российской интеллигенции.
Не надо, однако, думать, что нигилизм, леворадикальный террор
(тогда еще только моральный) заразил всю русскую интеллигенцию.
Конечно, нет. Многие как могли противостояли ему. Пушкин, Гоголь,
Толстой, Достоевский, тысячи других истинно русских людей
открещивались от этой духовной чумы. Тогда их объявляли
"противниками прогресса". Удивительно актуально читаются сегодня
слова Ф. М. Достоевского: "Не против прогресса мы, Боже сохрани, но
дело в том, что в прогресс-то идут стертые пятиалтынные люди, люди без
предания, с ненавистью, а ненависть есть явление ненормальное".
Прослеживая пути национальной русской мысли, невозможно
пройти мимо такого противоречивого явления второй половины XIX -
начала XX века, как религиозно-философские искания русской
интеллигенции. В этих исканиях отразились ее самые лучшие и самые
худшие стороны, желание общественного блага и разрушение
общественных устоев, сила мысли и национальная обреченность.
Давая оценку русской религиозной философии конца XIX -
начала XX века, с горечью следует отметить, что русскими в ней были
только выбор главных тем и обостренное внимание к проблемам добра и
зла, нравственным аспектам веры, сама же трактовка многих вопросов
отходила от традиций Русской Православной Церкви и носила, скорее,
западный характер, а у некоторых философов, например у В. Соловьева,
смыкалась с католическим богословием.
Нет никаких сомнений в искренности религиозных исканий,
усиленной мощью ума и глубокой эрудицией, таких философов, как В.
Соловьев, С. Булгаков, Н. Бердяев, П. Флоренский и целого ряда других;
но воспитанные и получившие образование в среде, лишенной русского
национального сознания, эти люди были духовно обречены.
Обреченность их состояла в том, что они не чувствовали органической
связи с Православной Церковью, подходили к ней преимущественно
критически и даже пытались научить ее религиозному знанию. По сути
дела, они ее не принимали, так как связывали с российской отсталостью и
реакционностью, и пытались создать своего рода новую веру для
образования слоев. Вся глубина национальной святоотеческой традиции
была отрезана от них их собственной гордыней. Религиозные идеи,
которые создавались ими, скорее, были представлениями этих философов
на то, какой должна быть христианская вера, чем отражением
святоотеческой православной традиции, переданной нам в наследие от
предков.
Русская религиозная философия этого времени отражала
духовный распад русской интеллигенции. Русская интеллигенция не
смогла выполнить свой долг перед Отечеством, а этот долг
интеллигенции в любом государстве состоит в сохранении, творческом
развитии и совершенствовании национальных основ, традиций и идеалов.
В России произошло чудовищное. Значительная часть образованного
общества была сторонниками не сохранения и развития, а разрушения
национальных основ, рассматривая их как реакционные и отсталые.
Русская Православная Церковь была главной мишенью разрушителей.
Она не подходила им из-за своей "реакционности". В этой "духовной"
обстановке и начинают возникать религиозные учения, которые в
древности назвали бы еретическими, целью которых было создать веру,
подходящую для интеллигентов, лишенных национального сознания, или
хотя бы приспособить Православие к нуждам этих интеллигентов.
Совершенным примером национальной глухоты и отсутствия
национального сознания был философ В. Соловьев. Этот философ,
несмотря на огромную эрудицию и мощный ум, никогда не понимал идей
Святой Руси, сводя их к какой-то абстрактной религиозности и
мистицизму, рабскому самоотречению и покорности. Главная причина
такой глухоты - тенденциозная католическая, западная заданность,
обесценивавшая его глубоко оригинальный ум. Преклонение
национальных русских философов Киреевского, Хомякова, Аксакова
перед Святой Русью рассматривается Соловьевым как "преклонение
перед татарско-византийской сущностью". В самом этом термине видно
его непонимание особенностей духовной культуры и истории России,
сведение их к каким-то мифическим привностным влияниям. Совершенно
поверхностна и убога его критика работ Данилевского. Она недостойна
его философского ума и только свидетельствует, на какую обочину может
быть выкинут мыслитель, лишенный национального сознания и живущий
эрзац-духовностью, занесенной с Запада.
Идеи христианского универсализма и вселенской правды в
интерпретации Соловьева - это подчинение Православия католицизму.
Отсутствие национального сознания толкало Соловьева на утопический
проект соединения Православия и католичества в "свободную
теократию", в рамках которой Русский народ (который, по Соловьеву,
лишен особых талантов) должен пойти на самоотречение и признать папу
главой Вселенской Церкви. Место Русского народа в этой "теократии" -
служить другим народам и всему человечеству (чем не идея мирового
коммунизма!).
Хотя в философии Соловьева есть ряд моментов, которые
совершенно очевидно связаны с идеями Русской цивилизации. Это
прежде всего его этическое учение.
Задача человека, считает Соловьев, - в развитии добра, которое
изначально присуще ему, в преодолении всех проявлений зла и
несовершенства, являющихся следствием грехопадения и связанных с
непроницаемой вещественностью. Путь к этому идет через жертву ради
любви к Богу и цельному миру. Существуют три абсолютные ценности
благо, истина и красота, которые суть просто различные формы любви,
если под этим словом понимать "всякое внутреннее единство, всякое
изнутри идущее соединение многих". Эти абсолютные ценности
соответствуют трем ипостасям Святой Троицы, которые есть высший
идеал, достигнутый на основе совершенной любви, - Бог есть любовь.
Недаром св. Сергий Радонежский, пишет Соловьев, посвятил Святой
Троице церковь в своем монастыре, чтобы созерцающие истину
Божественного триединства монахи имели возможность сделать все, что
было в их силах, для воплощения этой истины в жизнь. Совершенное
добро, к которому мы должны стремиться, есть добро не для отдельной
личности, а для всего человечества.
Тем не менее В. Соловьев во многом был далек от Православия.
"Исповедуемая мною религия Св. Духа, - писал он, - шире и вместе с
тем содержательнее всех отдельных религий..." Такое
"религиотворчество" было свойственно не только В. Соловьеву, оно
проявлялось и у многих российских интеллигентов, лишенных
национального сознания. Собрать из всех религий все лучшее, отказаться
от всего "плохого" в Православии весьма характерно для отношения
интеллигенции к религии.
Беспочвенность рождала дикие религиозные сочетания, религия
приобретала эстетский характер, причем из нее бралось только то, что
нравилось эстету и добавлялось тоже по вкусу. "Мы зачарованы, - писал
Н. Бердяев в 1907 году, - не только Голгофой, но и Олимпом, зовет и
привлекает нас не только Бог страдающий, умерший на Кресте, но и бог
Пан, бог стихии земной, бог сладострастной жизни, и древняя богиня
Афродита, богиня пластичной красоты и земной любви... И мы
благоговейно склоняемся не только перед Крестом, но и перед
божественно прекрасным телом Венеры".
Превосходную, хорошо аргументированную критику многих
русских религиозных философов дал отец Георгий Флоровский в своей
работе "Пути русского богословия". Он совершенно справедливо
отмечал, что многим из этих философов присуще отсутствие понимания
смысла истории и церковной жизни. Он выявляет целый ряд моментов в
их трудах, которые прямо противоречат Православию, и в частности
учение о Боге как всеединстве, учение о перевоплощении, а также
софиология П. Флоренского и С. Булгакова.
Вера в трудах этих философов приобретала абстрактный
характер, создавались сложные умозрительные построения, наполненные
противоречиями. Христианские идеи приобретали абстрактно
универсальный характер, терялась качественная ткань Русского
Православия, намеренно стирались его самобытные национальные черты.
Говоря об универсальности христианских ценностей, забывали о разных
путях их воплощения у разных народов, особый путь Русского
Православия почти не рассматривался, а если и рассматривался, то только
с точки зрения отрицательного опыта.
Такая религиозная философия не могла удовлетворить
настоящего православного человека, который рассматривал ее как какую-
то заумь. Вместе с тем она и не способствовала возвращению к
православной вере русской интеллигенции. А если вообще и
способствовала возвращению к вере, то скорее к католицизму,
протестантизму или даже буддизму, настолько абстрактны,
неопределенны и далеки от Православия были умозаключения этих
философов. Даже лучшие из них, такие, как отец Павел Флоренский,
чужды православному миру. Об этом совершенно справедливо пишет в
книге "Пути русского богословия" отец Георгий Флоровский. Дух
философии Флоренского, отмечает он, по существу, западнический. Это
философия западника, который мечтательно и эстетически ищет спасения
на Востоке. В своей работе Флоренский делает, по-видимому, шаг назад,
отступая от христианства к платонизму и религии древности или в
царство оккультизма и магии. Такое обращение к другим культам и
слабое изучение духа Православия характерно было для большинства
русских философов, даже некоторых из тех, которых считали
славянофилами.
У К. Леонтьева, например, по мнению Г. Флоровского, была
религиозная тема жизни, но вовсе не было религиозного мировоззрения.
В работах К. Леонтьева чувствуются западные, латинские мотивы, его
тянет к католичеству, он близок к идее Соловьева о мировой теократии. В
национальном смысле Леонтьев был далек от русского Православия, так
как не верил в идею преображения мира, христианство было для него
религией конца. К. Леонтьев сводит религиозно-культурные корни России
к некоему упрощенному византизму, которые, по его мнению, - Царь
плюс Церковь.
Большая заслуга К. Леонтьева в том, что он понял великое
значение учения Данилевского о культурно-исторических типах.
Углубляя это учение, Леонтьев подчеркивает, что существование разных
культурных типов есть признак жизненности человечества;
невозможность создать новый, смешение всех типов в один средний -
есть признак приближения человечества в смерти. Если
космополитические философы так же, как В. Соловьев, говорят о
соединении всех цивилизаций в одну всемирную как показатель
прогресса человечества, то К. Леонтьев справедливо видит в нем его
конец. Предсказывая новый этап движения Русской цивилизации и даже
правление "социалистического Царя" - Сталина, К. Леонтьев
справедливо порицает "самодовольное" развитие технических наук,
которые, по сути дела, выражают духовную деградацию человечества.
"...Допустивши даже, - писал Леонтьев, - что будут еще (до
неизбежного и надвигающегося светопреставления) один или два новых
культурных типа, мы все-таки не имеем еще через это права
(рационального) надеяться, что этот новый культурный тип выработается
непременно весьма уже старой Россией (900 лет с крещения! И больше
1000 лет с призвания князей!) и ее славянскими единоплеменниками,
отчасти переходящими (как болгары и сербы) прямо из свинопасов в
либеральных буржуа, отчасти (как чехи и хорваты) давно уже насквозь
пропитанными европеизмом. И мне бы очень хотелось хоть с того света
увидать этот новый и пышный (четырехосновный - по Данилевскому)
культурный всеславянский тип! - Но увы! Признаки благоприятные
есть; но они так слабы и так еще мелки... И неблагоприятного со всех
сторон так много, что мне, признаюсь, все чаще и чаще представляется
такого рода печальная картина: это национальная и религиозная реакция,
которая теперь довольно сильна в русском обществе, не есть ли это одна
из тех кратковременных реакций к лучшему, к здоровью и силе, которые
иногда испытываю на себе и я (например) в моей старости? - Таких
малых реакций, небольших обратных течений на старой почве было в
истории много (постарайтесь припомнить); но все это не было реакцией
вековой на новых основах; примерами последних были: Византийское
Православие, потом через 400-500 лет для Запада - феодализм и
папство; а для Востока мусульманство и буддизм (привившийся в Китае и
Тибете).
Хорошо - кабы так; иногда я думаю (не говорю мечтаю, потому
что мне, вкусам моим это чуждо, а невольно думаю, объективно и
беспристрастно предчувствую), что какой-нибудь русский Царь, - быть
может, и недалекого будущего, - станет во главе социалистического
движения (как Св. Константин стал во главе религиозного - "Сим
победиши!") и организует его так, как Конст(антин) способствовал
организации христианства, вступивши первый на путь Вселенских
Соборов. - Но что значит "организация"? Организация значит
принуждение, значит - благоустроенный деспотизм, значит -
узаконение хронического, постоянного, искусно и мудро распределенного
насилия над личной волей граждан. Поэтому либерал (по выводам своим
дурацким, а не основам, вполне верным) Спенсер с ужасом видит в
социализме новое грядущее государственное рабство. И еще
соображение: организовать такое сложное, прочное и новое рабство едва
ли возможно без помощи мистики. Вот, если после присоединения
Царьграда небывалое доселе сосредоточение Православного управления в
Соборно-Патриаршей форме (разумеется, без всякой теории
"непогрешимости", - которую у нас и не потерпят) совпадет, с одной
стороны, с усилением и усилением того мистического потока, который
растет еще теперь в России, а с другой - с неотвратимыми и
разрушительными рабочими движениями и на Западе, и даже у нас (так
или иначе), - то хоть за две основы - религиозную и государственно-
экономическую можно будет поручиться надолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154