Листки густо, чере
з
один интервал и без полей, отпечатаны на машинке. "Импотентократия, --
прочел Степан Трофимович на первом листе. -- Физиологические причины
идеологической дряхлости. Самиздат, 1969". Ягубов помычал, полистал
странички, выхватив несколько положений весьма критического порядка.
-- Провокация, -- тотчас решил он, будто был к ней готов. -- Накануне
праздника.
Испуга в нем не было. Предстояло лишь оперативно проанализировать
ситуацию, найти правильное решение.
-- Анна Семенна, -- вызвал он Локоткову. -- Это вы положили?
-- Не входила я, Степан Трофимыч. В глаза не видела.
-- Ладно, я сам разберусь... Кстати, а что Игорь Иваныч? Говорят,
заглянет...
Анна Семеновна покраснела, но продолжала молчать.
-- Ясно! Раз просил не говорить, не сержусь... Принесите мне сигарет из
буфета...
Локоткова с облегчением убежала. Он взял со стола гранки передовой и
голубой конверт, открыл дверь и, убедившись, что в приемной пусто, быстро

прошел в кабинет редактора. В комнате было полутемно, как и у Ягубова: две

трети окна, расположенного симметрично с Ягубовским, занимал портрет Ле
нина
-- видно было часть плеча и гигантское ухо. Степан Трофимович положил на

стол Макарцеву конверт с рукописью, а сверху гранки. Он подошел к вертушк
е и
набрал номер Шамаева по ВЧ. Случай с конвертом был как нельзя кстати,
подтверждая тревогу Ягубова, и товарищи в Центральном аппарате посовет
уют,
как поступить.
Шамаев оказался на месте, видно, к городскому телефону он не подходил.
Он внимательно выслушал и сказал, что доложит.
Прошлое редактора Макарцева не могло заинтересовать Кегельбанова,

поскольку все было известно. Идеологическую линию и кадровую политику
,
которую вел Макарцев, знали в ЦК. Она кого-то устраивала. Оставалась истор
ия
с его сыном. Об этом Шамаев среди других вопросов кратко доложил Егору

Андроновичу, сославшись на источник информации -- Ягубова.
Кегельбанов неожиданно отставил в сторону стакан чаю с лимоном, отложи
л
бумаги и, к удивлению Шамаева, встревожился. Он вообще не любил, когда его

люди напоминали о себе без вызова. Но тут дело было в другом. Только недавн
о
товарищ с густыми бровями сказал ему про Макарцева, что это наш человек.
И
вдруг один из людей самого Кегельбанова намекает, что Макарцев -- не наш

человек! Похоже, что Ягубов чересчур торопится жить, раз хочет подсказыв
ать,
как поступать. А может быть, у него есть для этого возможности, и с
Макарцевым уже передумано? Если так, то кем?
-- На этот сигнал, -- Егор Андронович снова придвинул стакан и
отхлебнул остывшего чаю, -- пока не будем реагировать. И, между прочим, ты,
Шамаев, выясни, чей еще человек Ягубов...
-- Да вроде...
-- Не вроде, а выясни!
Телефоны Ягубова поставили на контроль. Выйдя в приемную, Ягубов
услышал, что у него в кабинете гудит селектор.
-- Степан Трофимыч, -- говорил Полищук, -- вы, конечно, уже знаете: во
всех тассовках Генерального секретаря вместо "тов." начали называть
"товарищ".
-- Давно пора, -- сказал Ягубов. -- Предупреди, Лев Викторыч,
секретариат, отделы, машбюро, корректорскую, дежурных по номеру, чтобы н
е
вышло оплошки. Перепроверьте все материалы в полосах и цитаты, а также

подписи под снимками. Это -- важнейшее указание!
-- Я так и понял, -- ответил Полищук.


_74. ЗАВТРА ПРАЗДНИК_

С утра 30 апреля Макарцев стал маяться, слоняясь по квартире. Врачи --
перестраховщики, это известно. А редакция в такой день без него не
обойдется. Важно напомнить, чтобы номер не засушили: все-таки праздник,

читатель и посмеяться должен, и отдохнуть. Ягубов значения юмора не
понимает. Главное же -- поздравить коллектив самому. Меня ведь уважают и,

думаю, любят. Стало быть, ждут, когда смогу взять вожжи. Заеду на час. В
конце концов, мне прописаны положительные эмоции! Зине объясню, что сроч
но
вызвали, а потом вернусь и все праздники буду отдыхать.
Из дальнего конца квартиры, когда Зинаида Андреевна была на кухне, он
позвонил Анне Семеновне и просил прислать машину, предупредив, чтобы ни
кому
не говорила. Анечка искренне обрадовалась, он понял. Он приедет сюрпризо
м и
сразу увидит по мельчайшим деталям, как дела в редакции.
Макарцев накапал лекарства из трех бутылочек, расставленных на
тумбочке, положил в карман нитроглицерин и что-то еще, импортное, оделся и
,
пообещав жене, что будет медленно гулять вдоль ограды стадиона "Динамо",

вышел за ворота, дабы лифтерша не заметила, как он садится в машину.
Леша мчался за Макарцевым растерянный. Утром он успел сгонять в свое
Аносино и выяснил, что родителей развели без всякой волокиты, едва Клавд
ия
сказала, что муж ее пьет беспробудно и бьет ее смертным боем. Никанор
поморщился, покряхтел, но признался, и пришлось ему заплатить 35 рублей за

развод. Это, конечно, тоже обидно с его пенсией 12 рублей в месяц. С
оформлением дома, однако, дело осложнилось. Клавдия еще накануне развод
а
пошла в правление колхоза. Там бухгалтер объяснил, что она теперь чужая.
С
полгода уже, как она устроилась работать в цех, где склеивали картонные

коробочки для часов. Платили там до ста тридцати в месяц -- вдвое больше,
чем в колхозе. А теперь цех перевели на баланс часового завода, и из члено
в
сельхозартели Клавдию вычеркнули. Стало быть, бабкиного дома не видать,
как
своих ушей. Разводиться, конечно, не следовало, но старики боялись наруши
ть
указание сына и довели дело до конца.
Сегодня отец распустил нюни, все канючил: "Ты мне скажи, Леха, когда
нам сойтись опять можно? А разрешат?" Ну, Леша поорал на него, хотя что
предпринять, не знал. "Да регистрируйтесь опять, сколько хотите, --
отмахнулся он. -- А может, гульнешь, батя? Чего бы тебе не гульнуть?" Это
отца развеселило. Он стал на эту тему размышлять вслух, и Алексей уехал.

Леша удивился, увидев хозяина, ожидающего на улице. Макарцев улыбался,

медленно усаживаясь в машину, боясь сделать резкое движение.
-- Сигарета для меня есть? -- Игорь Иванович пытливо посмотрел на Лешу
и открыл бардачок.
-- Вам же нельзя теперь...
-- Сам знаю, что нельзя! -- Макарцев захлопнул ящик. -- А поговорить-то
о куреве можно?
-- Отчего не поговорить? -- рассмеялся Двоенинов. -- Куда вас?
-- В редакцию, да быстрей.
-- Само собой! -- Леша уже вырулил на дорогу, огибающую стадион
"Динамо", и в левом пустом ряду помчался к Ленинградскому проспекту. --
Вроде не собирались до праздников... Как сердце-то?
-- Да ну его в пи..! -- Макарцев неожиданно для самого себя
демократично выругался, чего вообще не позволял. -- Лучше о своих делах,
Леша, скажи...
-- У меня что? Вот, Игорь Иваныч, разве это правильно? Я с боевого
самолета прыгал, в гараже на доске почета вишу. А когда нужно бумажку, мне

говорят: герой ты или не герой -- это в точности неизвестно.
-- Ты о чем?
-- Все о том же, о "Совтрансавто". Ходил я туда, рассказал биографию.
Говорят, хорошо бы из Министерства обороны документ, удостоверяющий

героический поступок. Ну, я в Министерство на прием. А там мне полковник

прямо сказал: "Героизма не вижу. Если бы ты вместе с самолетом сгорел -- тут

уж сомнения никакого. За это орден Красного Знамени посмертно, и лучше

всяких подтверждающих бумаг. В твоем же случае военная техника погублен
а, а
сам живой. Хорошо, что жив остался, но как так получилось? Кто виноват? Если

сам, так тебя судить надо военным трибуналом". Я ему: "Проверьте, я виноват

или не я. Я ведь жизнь для родины сохранил, не для себя". А он мне: "Если
все из самолетов будут выбрасываться, мы никакую войну не выиграем. Так ч
то
иди себе работай на гражданке, а по линии Министерства обороны на справк
и не
претендуй!"
-- Ладно, Алексей. Попался дурак-полковник. Нетипичный случай! Я обещал
-- позвоню.
-- Спасибо, Игорь Иваныч. Вы себя теперь берегите. Зинаида Андревна без
вас с ног сбилась. А уж в редакции не дождутся.
-- Мне, Леша, теперь надо учиться пешком ходить.
-- Это как?
-- Да так... Решил в ЦК ходить пешком. Не сразу, конечно. Сперва
квартала два, потом полдороги...
-- Я могу рядом ехать, на первой скорости.
-- Прохожие могут неправильно понять. Будешь ждать в условленном месте.

После майских начнем.
-- Может, вы в бассейн ЦСКА утром, с генералитетом, как Ягубов?
-- Ягубов -- молодой, пусть плавает. А я пешком, Лешенька, пешком...
Флаги и полотнища с призывами по обеим сторонам улиц сливались в
красные полосы. "Вкуса недостаточно, не знают чувства меры, -- подумал
Макарцев. -- Ведь средства вкладываются огромные. Надо воспитывать вкус..."

Там и сям мелькали портреты первого и нынешнего вождей, реже -- полного
состава Политбюро. Макарцев представил себя висящим с краешка, как внов
ь
принятый в Политбюро, и поморщился. Нет, ему это не только не грозит, но и
не хочется. Он труженик партии, вол, тянущий воз. А сливки славы пускай
снимают те, кто без этого не может обойтись.
-- Что-то они молодые больно, -- Леша скосил глаза на портреты.
-- Ладно! Ты скажи лучше: ты своей бабе изменял?
-- А вы? -- мгновенно отреагировал Двоенинов.
Макарцев вопроса не ожидал.
-- Ну, я... другое дело. У меня времени, сам знаешь, в обрез...
-- Ясно... "Партия -- наш рулевой!" -- прочитал Леша, когда они
остановились у светофора, вплотную за мусороуборочной машиной.
-- А ты что, сомневаешься?
-- Я-то? Не-а! Партия, так партия... Наше дело -- баранка, Игорь
Иваныч.
Мусоровоз резко тронулся с места, и несколько мятых газет вылетело из

бункера. Одна шлепнулась на стекло макарцевской "Волги", перевернулась,

распласталась и в потоке воздуха улетела вбок. "Известия" -- успел прочитат
ь
Макарцев.
-- Раззява! Да ведь он всю улицу оставит грязной! Обгони-ка его,
Алексей, да скажи: пускай задержат.
Чувство пролетарской солидарности забрезжило на дне сознания
Двоенинова, но не сформировалось. Он притормозил возле инспектора, приот
крыв
дверцу, показал большим пальцем назад и покатил дальше. В зеркало он увид
ел,
как инспектор, выставив палку, приказал мусоровозу остановиться.
Подъезжая к редакции, Макарцев помолодел. У него ничего не болело. Он
был здоров и вернулся в строй. Двоенинов побежал впереди к лифту,
раскручивая пропеллер с ключами. Он шепнул вахтеру, что за ним идет сам

главный, чтобы не возникло недоразумения. Новый вахтер еще не видел
редактора и вытянулся перед ним. С Макарцевым радостно здоровались,
поздравляли с наступающим праздником. У лифта молоденькая прыщавая

корректорша посторонилась было пустить вперед редактора, но он галант
но
предложил ей войти первой, в лифте пожал руку, и она вовсе покраснела. На

своем этаже он уже двигался в свите. Редакторы отделов подбегали, спраши
вали
о самочувствии, трясли руки. Значит, меня действительно любят, я не ошибся
.
И мне дороги все они, мои товарищи по работе. Что я без них? Раппопорта,
тоже оказавшегося тут, в коридоре, Игорь Иванович взял за рукав, отвел в

сторону.
-- Ну, как то дело, Тавров? Замялось?
Ощущение опасности улетучилось за давностью времени, и он спросил это

так, больше для порядка.
-- А как же иначе? -- прохрипел Яков Маркович. -- Не волнуйся. Я все
сжег, на всякий случай. На нет и статьи нет...
-- Спасибо! -- Игорь Иванович пожал ему руку. -- С наступающим тебя!
-- Ладно! -- Раппопорт прищурился. -- Вообще-то, ради детей, надо было
наоборот.
-- Каких детей? Как -- наоборот?
-- Сжечь газету и оставить серую папку.
-- Нехорошо шутишь! -- Макарцев пошел к приемной, на ходу снимая плащ.
Едва в дверях возник Леша, Локоткова вскочила и, повернув на место
юбку, побежала к двери редакторского кабинета -- открыть его нараспашку,

чистый, проветренный, со стаканом чаю, совсем некрепкого и негорячего, н
а
столе.
-- Привет начальству! -- Макарцев, войдя в приемную, поклонился ей,
тряхнув седыми волосами.
-- Ну, как вы? -- с тревогой и радостью спросила она.
-- Здоров как бык! Мы, большевики, народ крепкий...
Взяв Анечку за локти, Макарцев поцеловал ее в губы. Она прижалась к
нему на мгновение, но ничего не ощутила. Может, оттого, что это было у всех

на виду. Абсолютно ничего, хотя ждала этого мгновения без малого девять л
ет.
И губы у него были холодные и безвкусные, а ей всегда казалось, они горячи
е
и с привкусом американских сигарет, запах которых Анечке очень нравилс
я.
Локоткова вошла следом в кабинет, плотно закрыв обе двери от всех
любопытных.
-- У вас печальный вид, Анна Семенна. Праздник ведь...
Слезы у нее появились мгновенно, но не потекли, а повисли.
-- У меня муж ушел, Игорь Иваныч... Не обращайте внимания.
Она не хотела ему говорить, само вырвалось.
-- Как ушел? Почему?
-- Собаку у нас сбила машина, и ушел...
-- А собака при чем?
-- Сказал, собака нас связывала... Ну, что непонятного? Ушел к молодой,
а собака -- повод...
-- Ox, Анечка! -- он погладил ее по голове, как маленькую. -- Я всегда
говорил -- надо любить пожилых положительных мужчин. Как я, например!
-- Как вы? -- Анечка от удивления перестала плакать и уставилась на
него. -- Что-то я не помню, чтобы вы мне такое говорили...
-- Значит, думал.
-- Шутите, Игорь Иваныч...
-- Ну, ладно, еще поговорим... Сколько до планерки?
Локоткова взглянула на крохотные потертые часики на руке, по которым

девять лет жила редакция "Трудовой правды".
-- Тридцать пять минут.
-- Вот и хорошо. Пусть пока не входят, сделаю несколько звонков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81