-- Солженицына печатает "Новый мир".
Я полагал, что печатается, то можно читать, и это может нравиться или не
нравиться.
-- Вы не хотите понять, -- продолжал следователь. -- Дело не в том,
нравится или не нравится. А в том, что вы, журналист, работник
идеологического фронта, поддерживаете писателя, которого хвалит буржу
азная
пресса. Вы подумали, кого и почему хвалят враги? У нас есть данные, что вы с

ним знакомы...
-- Я сказал: лично не знаком, никогда не видел.
-- А портрет -- он вам подарил?
-- Какой портрет?
-- Тот, который висит у вас в квартире.
Портрет этот переснял с маленькой фотографии Саша Какабадзе и сделал п
о
экземпляру в подарок Ивлеву и Раппопорту.
-- Что же замялись? Говорите!
-- Этот портрет я купил... Купил в подворотне возле букинистического в
проезде МХАТа...
-- У кого купили?.. Опишите внешность.
-- Такой маленький парень, с бородой, вроде студент...
-- Допустим... И все же вы могли бы рассказать больше.
Его отпустили, предупредив: будут вызывать еще. Он был очень напуган.
Он никому не сказал о беседе, даже жену решил не волновать. Но на следующи
й
день его вызвали к редактору. С глухо бьющимся сердцем он вошел к Макарце
ву.
-- Садись! -- Игорь Иванович сразу оторвался от дел. -- Ну, чего
натворил, излагай!
Ивлев пожал плечами, рассказал.
-- Дурак! -- Макарцев даже поднялся со стула. -- Мальчишка! Нужны
Солженицыну твои поздравления! А вот нас всех ты поздравил, ничего не
скажешь! И неохота, а видно, придется увольнять. Иди, буду советоваться.
Иди, говорю, чтоб глаза мои тебя не видели!..
-- Разве этого не следовало предположить, Слава? -- увидев Ивлева,
сказал Раппопорт. -- Солженицына, естественно, хотят уничтожить. Только н
е
сразу. Сперва его будут травить, кусать, смешивать с грязью, пока он не
останется один. Тогда его линчуют публично, заявив, что он один против все
го
народа. Вы вляпались!
-- Но ведь...
-- Тише, тише, не ерепеньтесь. Вы послали телеграмму, полагая, что это
смелость. А Солженицын получил ее? Предположим, да. Он и без вас знает, что

он фигура. Его, ничем не рискуя, поддерживает весь мир. Что ему ваше
поздравление? Оно только заставляет его думать, что за ним будут следить
еще
больше, раз он так популярен. Но в действительности вашей телеграммы
Солженицын и не получил. Ее накололи на шило в органах. Так?
-- Допустим. И что же?
-- Представьте, что я полковник КГБ, которому поручено этим заниматься.
Я раскладываю телеграммы по кучкам. Сорок штук -- от писателей. Ясно! В
Союзе писателей есть его единомышленники, будем следить, чтобы не печат
ать
их и не давать им выступать. Добавим в Дом литераторов стукачей. Двести

телеграмм от интеллигентов. Выгоним с работы, исключим из партии, чтобы

никогда не поднялись. Двести от студентов. Этих юнцов исключим публично
--
чтобы студенческая масса все это намотала на ус.
-- Ясно!
-- Погодите, старина, я не кончил. Откуда вообще, думаю я, полковник
КГБ, такая популярность у этого Солженицына? Значит, поздравленцы читаю
т
Самиздат. Копнуть это дело! Не поможет -- сажать... Выходит, Славик, своей
телеграммой вы помогли составить списки подозрительных, чтобы за ними л
егче
было следить. И телеграмма -- провокация, а вы -- провокатор...
-- Да вы что!
-- Я уж не говорю, Ивлев, что вы подводите друзей: за ними тоже начнут
следить. Если вы такой герой, действуйте другими способами.
-- Какими?
-- Удерите за границу или тихо пишите Самиздат. Только не впутывайте
товарищей!
-- Все так: молчат, а потом спрашивают, почему вокруг подлость?..
Иногда мне кажется, что Солженицына нет. Мираж, фантазия людей. Ну как може
т
один стоять против машины?
Ивлев умолк и глядел на Якова Марковича.
-- Что ж, Славик, не буду спорить, -- сказал тот и отвернулся к окну,
сделав вид, что дальнейший разговор ему неинтересен.
-- Если рассуждать, как вы, Яков Маркыч, никогда у нас не сдвинется!
Тавров обернулся, пристально посмотрел на Ивлева.
-- Сдвинется? И что вы хотите сдвинуть своей телеграммой? Советую
каяться и ругать Солженицына изо всех сил. Спасетесь -- помните: это сигнал
.
Не вляпайтесь-таки второй раз! Если не можете молчать, говорите, но в узко
м
кругу. А уж совершать поступки -- это, брат, пережиток какой-то. По-моему,
вы слишком хорошо изучали Маркса и Ленина и поняли их революционность

слишком буквально.
По делу коммуниста Ивлева Макарцев увиделся с Кавалеровым. Поехать к

нему было не по рангу, встретились на нейтральной почве, на просмотре нов
ого
фильма в ЦК. Когда-то Макарцев оказал Кавалерову услугу, когда тот был
секретарем парткома автозавода. Теперь просьбу Макарцева располневш
ий
секретарь райкома Кавалеров встретил настороженно.
-- Молодой еще! -- убеждал Макарцев. -- Хороший коммунист,
добросовестный работник. Ну, бес попутал! Талант. Талантливые люди нам

нужны.
Секретарь райкома слушал, молчал. Но усмехнулся:
-- Талант? Просто таланты партии не нужны. Партии нужны таланты,
которые понимают, чего мы от них хотим.
-- Он понимает, поверь! Ивлев много делает для газеты. В конце концов,
кто теперь решает: мы или органы?
-- Решаем мы вместе, -- сразу уточнил Кавалеров. -- Это не
мальчишество, а чехословацкие рецидивы. У них либеральничали -- и вот до

чего довели.
-- Между прочим, -- сказал Макарцев, -- Ивлев делал полезные материалы
о твоем заводе...
-- Вот-вот -- на завод его, к станку!
-- Если не погубим, будет верным работником, пригодится. Давай накажем
по партийной линии, чтобы другим неповадно было, но не до конца. Что же мы

-- хуже органов знаем свои кадры? Если что, я в ЦК поговорю...
Кавалеров не ответил. Воцарилась пауза.
-- Ладно, -- наконец сказал он, отведя взгляд в сторону. -- Из уважения
к тебе, Макарцев... А в органы сам звони.
Макарцеву показалось, что у Кавалерова опять проскользнула усмешка.

Впрочем, конечно, только показалось: секретарю райкома редактор газеты
еще
ой как понадобится! Когда Игорь Иванович вернулся в "Трудовую правду", он

снова вызвал Ивлева. Тот вошел хмурый, готовый к худшему.
-- Вот что, -- сказал Макарцев. -- Считай, что ты родился в рубашке.
Коллектив тебя отстоял. Партийное собрание соберем на днях. Что говорит
ь --
знаешь?
-- Понимаю.
-- Еще бы ты теперь не понимал! А что касается работы, тут уж придется
делом... Принимайся-ка за толковую статью о непримиримости двух идеологи
й.
Автор -- секретарь райкома Кавалеров. Напиши с душой, зря что ли тебя
философии учили?
Ивлев спустился к Раппопорту счастливый.
-- Поздравляю! -- оживился Яков Маркович. -- Собрание -- это для
проформы. Честно говоря, не думал, что так легко отделаетесь. Я в свое
время...
-- Времена меняются, Яков Маркыч!
-- Возможно...
Это произошло накануне нового 69-го. А в первых числах января, перед
партсобранием, Ивлеву снова позвонил следователь и вежливо просил при
йти
опять на улицу Дзержинского. Пропуск заказан.
-- Значит, подумали и поняли, что Солженицын -- просто приманка для
слабых? -- спросил он. -- Ну и правильно. Сами посудите -- для чего вам
портить себе биографию? Мы и не сомневались, что телеграмма -- случайность
.
Но поскольку сделали ошибку, придется вам как коммунисту доказать, что в
ы ее
осознали. Вы журналист, умеете писать, вам это нетрудно...
-- А что я должен?
-- Дело несложное, и вы сами убедитесь, что Солженицын -- личность
ничтожная, целиком продавшаяся за немецкие доллары...
-- Марки, -- уточнил Ивлев.
-- Вот именно, -- усмехнулся следователь. -- Вы ведь пишете рассказы.
-- Плохие... Сам их забраковал...
-- Это не страшно. Возьмите рассказы и поезжайте в Рязань к
Солженицыну.
-- Я?!
-- Чего вы испугались? Дорогу мы оплатим. Скажете, что пришли
посоветоваться как начинающий писатель... Можете и поругать кое-что, есл
и
надо.
-- И что?
-- Ничего! Познакомитесь с надеждой русской литературы, как вы в
телеграмме выразились. А вернетесь, позвоните мне.
Ивлев молчал, наклонив голову. Из-под бровей осторожно поглядывал на
следователя. Он ждал чего угодно, только не этого. Он кивнул, чтобы не
рассердить следователя, а сам судорожно думал о том, что сейчас отказать
ся
нельзя.
-- Согласны?
-- Простите, я не понял. Для чего мне знакомиться с Солженицыным?
-- Вы коммунист? Вот и считайте это партийным поручением... А мы вас в
состав совещания молодых писателей включим.
-- Видите ли, у меня есть недостаток. Я, бывает, рассказываю лишнее, не
то, что надо.
-- Это не страшно.
-- Я проболтаюсь...
-- Нельзя говорить, что мы просили поехать!
-- Дело в том, что я невзначай... Знаете, я не могу взяться! Никак!
-- Ладно! Значит, все ваши раскаяния -- одна видимость. А партийное
собрание еще не состоялось...
Капля пота стекла со лба на переносицу и потекла по щеке.
-- Вы меня не так поняли, -- сказал Вячеслав. -- Я бы согласился, но
испорчу дело.
-- Ну, вот что. Подпишите бумагу, что за разглашение нашего разговора
вам грозит наказание по статье 184 УК. Пока можете идти!..
Партийное собрание, как и обещал всемогущий Макарцев, объявило Ивлеву

строгий выговор с занесением в учетную карточку и предупреждением, что
при
еще одном нарушении он будет исключен из партии. Что касается поручения,
от
которого он отказался, пока его не тревожили. Возможно, подобрали более

достойную кандидатуру.


_27. ЧЕГО ВЫ БОИТЕСЬ?_

Надя стояла перед дверью с надписью "Спецкоры". За ручку она взялась не
сразу. Снова взглянула на письма, которые держала в руке, перебрала их,
поправила волосы и, решившись, отворила дверь. Ивлев, сидя за столом, что-т
о
подсчитывал, переворачивая листки календаря. На Сироткину даже не взгля
нул.
-- Вы заняты, Вячеслав Сергеич? -- тихо спросила она. -- Тогда я
потом...
-- Письма? -- он не повернул головы. -- Оставь...
Просто оставлять их Наде не хотелось, потому что после не будет повода

снова зайти. И она будет опять считать дни. Сироткина переминалась с ноги
на
ногу. У него сейчас плохое настроение, уговаривала она себя, уйди. Все
испортишь, не навязывайся... Я и не навязываюсь. Просто он сейчас такой
одинокий и беспомощный, как никогда. Подойди к нему. Положи руку на голову
.
Или хотя бы скажи что-нибудь. Ну, найдись!
-- У вас дел много? Может, помочь?
Она сама испугалась того, что сказала. Сейчас он засмеется, и тогда
лучше никогда в жизни ему не попадаться.
-- А как помочь?
Он перестал листать календарь и, заложив пальцем страницу, посмотрел н
а
нее внимательно, приподняв брови, будто первый раз увидел. Она была слишк
ом
тоненькая. Но все же кое-что было, и теперь, когда он разглядел это кое-что,

оно -- Надя сразу поняла -- его заинтересовало.
Надя спокойно ждала, пока он оглядит ее, и не боялась этого. Прическу
она сегодня сделала в парикмахерской, из-за чего опоздала на работу. Ресн
ицы
тщательно покрасила в уборной французской тушью. Замшевая юбка ей шла, э
то
все девчонки говорили. А из кофточки со стоячим воротником, круглым выре
зом
на груди и дырочками вокруг выреза шея ее, тонкая и длинная, видна была вся
,
и любознательный зритель мог усмотреть даже больше, чем положено для пер
вого
раза. Он хмыкнул, и она поняла, что понравилась. Наконец-то!
-- Не смотрите на меня так! -- надув губы, сказала она, чтобы по его
ответу убедиться в своей победе.
Она кокетничала изо всех сил.
-- Нельзя?
-- Нельзя! -- вынесла приговор она и теперь могла себе позволить
покривляться и сменить тему. -- Что это вы считаете?
-- Возраст.
-- И что выходит?
-- Выходит, мне остается еще пять лет на то, чтобы поумнеть.
-- А вам сколько?
-- Тридцать три.
-- Как Иисусу Христу! Всего-то! Вы старше меня только на девять лет. А
я думала...
-- Что?
-- Вы выглядите старше.
-- Десять лет в школе и пять в институте забивают голову, чтобы отучить
думать. А чтобы забыть все, нужно еще пятнадцать. Мне осталось пять.
-- Зачем вам еще умнеть? Будет только трудней.
-- А легче -- скучно.
-- Завидую! Я кончу журфак, мне поумнеть не удастся: во мне ничего нет.
Она посмотрела на него и вдруг, не осознавая до конца что говорит, тихо
произнесла:
-- Я уйду, если я вам не нужна.
-- Ну почему же?
Надежда покраснела и повернулась к нему спиной, чтобы хоть как-то
спастись. Голос стал ватным, непокорным.
-- Хотите, книжки вам буду приносить? Не наши... У отца хорошая
библиотека. Могу кормить или стирать...
-- Для этого у меня есть жена.
"Не заметно", -- подумала она, но не сказала. Надя не хотела обидеть
его жену.
-- Ей ведь некогда, у нее ребенок. Вашему сыну сколько?
-- Шесть.
-- Жаль! Долго ждать, а то бы вышла за него замуж. Прогоните меня, я
идиотка!
-- Ну что ты!..
Она все еще стояла к нему спиной. Он поднялся из-за стола и, чтобы
успокоить ее, положил руки ей на плечи, и, ощутив под тонкой кофточкой
горячую кожу, повел руки вверх, к шее. Ивлев почувствовал, как у него под
пальцами пробежал комок, -- она глотнула и резко повернулась, уткнувшись

носом ему в плечо.
-- А дверь! Дверь, сумасшедшая девка! -- проговорил он, целуя ее в шею,
в ухо, в щеку.
-- Заприте! -- она развела его руки и стояла, закрыв глаза, не
шевелясь, только улыбалась рассеянной, нагловатой улыбкой.
Повернув ключ в скважине, он потряс головой, чтобы прийти в себя. Зачем
это ему? Для чего добровольно нарываться на сплетни? Она прилипнет, не
отвяжешься, будет ходить хвостом. С таким простодушием, как у нее, с ней
просто страшно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81