Но тут бред кончился. Его, согнутого в три погибели, втянули в люк
вертолета.Пришел он в себя в госпитале. Проболтался Двоенинов на волна
х
тридцать шесть часов. О нем сообщили командующему Прибалтийским военн
ым
округом. Тот доложил в Москву главнокомандующему объединенными силами
стран
Варшавского договора маршалу Гречко. Москва дала шифровку на береговы
е
военные базы ГДР. Оттуда и был послан вертолет.
С диагнозом галлюцинаторно-бредовый психоз Двоенинова отвезли в
Павшино, под Москву, в госпиталь Министерства обороны для офицеров с
заболеваниями психики. У Лехи была бессонница, он чувствовал голод даж
е
после еды, постоянные головные боли и страх. Страх упасть, страх смотреть
из
окна вниз, страх оставаться в палате одному. По ночам он кричал, и более
здоровые соседи по палате трясли его за плечо. Лечили его покоем, химией,

снимающей страхи.Родителям еще ничего не сообщили. Те были уверены, что с
ын
служит. Леха и до этого редко писал. А он лежал почти что рядом с домом: от
деревни Аносино до Павшино можно рвануть на велосипеде.
Выписав из госпиталя, Двоенинова комиссовали. Он примирился с тем, что

жизнь надо устраивать по-другому, и даже был рад этому. Клавдия поревела,

поахала, но беды были позади, и слава Богу!
Командиров у Алексея не стало, приходилось думать самому. Первое, что
он сделал на гражданке, -- женился. Немедля, как отец, с бухты-барахты.
Женился на Любе, подружке школьного приятеля, который работал слесарем
на
автокомбинате. Приятелю Люба надоела. Она сама чувствовала, что ничего н
е
получится, и позвала на танцы в парк культуры демобилизованного Лешу. Лю
ба
жила с отцом и матерью в Москве, в старом доме на Плющихе, в коммуналке, в
комнате шестнадцати метров. Она сразу объяснила, что если бы прописать к
ним
в комнату еще одного человека, то поставили бы в очередь на новую квартир
у.
Леша замирал, когда прикасался к Любе, и согласился. Одна Клавдия была
категорически против.
-- Окрутила она его, неопытного! -- жаловалась она соседкам. -- Ох,
окрутила!
-- Ан прописку получает московскую! -- возражали ей соседки.
-- Прописка? Да его любая прописала бы, офицера! Ведь погулять мог,
выбрать первый сорт! А то, что ни попадись, первое! И живут как? Еще когда
ее дадут, квартиру-то? А счас спят -- кровать к кровати с родителями. И не
повозишься. Срамота!
Лехин друг уступил ему не только Любу, но и свое место работы.
Начальник цеха спросил у Алексея биографию.
-- Это же, выходит-значит, герой вроде как?
Двоенинов пожал плечами:
-- Ну какой герой? Герой -- это который сам... А я что? Получилось...--
Нет! Другой бы, может, к врагам попал или утонул, а ты... Самолет не смог
спасти, зато лодку надувную спас. Не своя ведь лодка,
государственная!Непонятно было, шутит начальник или серьезен, но это ст
ало
Леше приятно. Алексей совсем поправился, послесарив, окончил курсы шофе
ров.
Фотографию его повесили на доску "Лучшие водители гаража". А скоро троих

лучших водителей вызвали в райком партии и предложили перейти в особы
й
гараж. Зарплата тут была выше, а работы меньше.
Лешу закрепили за редактором "Трудовой правды" Макарцевым, и тот был им

доволен. Работа Алексею нравилась, но люди кругом добивались большей

зарплаты, новых квартир, покупали хорошую мебель. А у них с Любой (она
училась в финансовом техникуме на последнем курсе) ничего не было. Тепер
ь
же, когда сын родился, стало еще трудней. Все использовали связи для
добывания благ, а Леша не умел. Понял он: выгоднее делать вид, что ты
поглупее. Тогда спросу с тебя меньше и легче жить. Но, читая газеты в
ожидании редактора, он все чаще вспоминал свой героический поступок и

размышлял, как бы его приспособить к делу.
Однажды на Минском шоссе Двоенинова остановил водитель тяжелого
рефрижератора. Леха только что отвез Макарцева на дачу и не спешил, дал

шоферу свечной ключ. В перекуре разговорились. Рефрижератор шел из Венгр
ии.
-- Каждый раз чего-нибудь привезешь. Не то что на советские бумажки!
Лучше бы, конечно, в капстраны ездить, но и соц тоже для начала неплохо.
-- А попасть к вам как?
-- Вступай в партию. Без этого и говорить не станут. Ну, и руку
ищи...Леша загорелся перейти на работу в "Совтрансавто". Но устроиться
оказалось туда еще сложнее, чем мужик рассказал. Партийность партийнос
тью,
но берут со стажем работы, только семейных и только шоферов первого клас
са.
Леша специально окончил курсы на первый класс. В гараже сделался активн
ым
комсомольцем, и вскоре его избрали секретарем. Это был шаг в кандидаты

партии, и Двоенинова приняли как человека с героическим прошлым и
добросовестным настоящим. Алексей надеялся на биографию, но помнил, чт
о
нужна рука. Однажды он набрался нахальства и, когда Макарцев был в хороше
м
расположении духа, попросил.
-- Не нравится меня возить?
-- Что вы, Игорь Иваныч! Вас возить хорошо, но и мне расти надо, так
ведь?
-- Я пошутил. А как у тебя с партией?
-- Порядок! Кончается кандидатский стаж.
-- Вот видишь, мы с тобой оба кандидаты. Ты в партию, я в ЦК партии...
Ладно! Позвоню во Внешторг. Готовься.
Алексей Никанорович подготовился. Но осуществление мечты откладывал
ось.


_3. КЛАССИЧЕСКИЙ ИНФАРКТ_

Макарцев открыл глаза, жмурясь от белизны. В окно светило солнце, от
которого он за зиму отвык. Сколько он пробыл в забытьи, выяснить невозмож
но.
Он лежал плашмя на спине и хотел поднять руку, чтобы взглянуть на часы, но

рука была привязана к кровати, и он почувствовал, что часов на ней нет.
Возле кровати стояла капельница, трубочка с тонкой иглой уходила в вену
его
руки. Дышалось хорошо, в носу чуть слышно сипел кислород, выходя из друго
й
трубочки.
Он повел глазами от капельницы на потолок, усеянный зайчиками, выяснил,

что они отражаются от склянок, стоящих на стеклянном столике, и от экран
а
телевизора в углу. Глаза устали работать, и он закрыл их.
-- Больно? -- послышался хрипловатый женский голос.
Значит, он был не один. Снова приподнял он с усилием веки и увидел
пухлогубую девушку в белом халате и шапочке.
-- Число? -- спросил он.
-- Двадцать седьмое. Вам что-то нужно?
-- Телефон.-- Ой, что вы! -- медсестра всплеснула пухлыми руками и
поправила ему кислородную трубочку. -- Телефон нельзя! Вас ночью опять в

реанимацию возили. Завотделением сказала, чтобы вы лежали и думали о
чем-нибудь приятном...
-- Болит.
Язык плохо поворачивался и приходилось говорить коротко.
-- Где болит?
-- Плечо. Живот. Спина.
-- Это вам кажется. От сердца.
-- Сердце не болит.
-- И хорошо! У вас классический инфаркт. Сейчас сделаю обезболивающий
укол...
Она повторяла слова врачей. Приподняв край одеяла, сестра оголила ему

ягодицу.
-- Ой! -- сказал Игорь Иванович, как маленький, почувствовав боль от
укола. -- Пить!
Она поднесла ему чашку с продолговатым носиком, вода потекла между губ,

пролилась со щеки на подушку, но и в рот попало.
-- Приезжала ваша жена, -- вспомнила сестра. -- Сказала, дома все в
порядке, на работе тоже. Завтра опять приедет. Отдыхайте. У нас все
отдыхают... Я пойду. Если надо, нажмите кнопочку...
Макарцев лежал, прислушиваясь к сердцу, в полузабытьи. Зачем я здесь?
-- плыло в сознании. Долго ли придется лежать так глупо и бесполезно? Где
жена -- неужели не могла пробиться сюда? Я даже не знаю, что поставили в
номер...
Сестра попала в точку. Как многие партийцы его положения, лежавшие в
этой палате до него, он не умел ни болеть, ни отдыхать. В отпуск не ходил.
Жена ездила сперва с сыном, а когда тот вырос и ездить с ней отказался,
сидела в цековских санаториях одна. Игорь Иванович всегда действовал.
В наружном пласте это означало: принимать участие в подготовке решени
й
высшей инстанции, узнавать эти решения, нацеливать на их выполнение, сле
дить
за выполнением и докладывать о проделанной работе. Напряжение существо
вало
постоянное, особенно на первом и последнем этапе. То, что было посередине
,
то есть выпуск газеты, являлось производной функцией первого и делалось
ради
последнего. Людям, стоящим ниже, понять и тем более оценить разумную
строгость и четкость партийного аппарата практически невозможно: для э
того
надо самому находиться на определенной высоте над уровнем моря.
Внутренним пластом, на котором держался наружный, стелились личные
связи, встречи, банкеты, поездки. На каждом этапе обговаривание того, что н
е
пишется, а часто (по важным соображениям) утверждение противоположного т
ому,
что заложено в документы. Этот пласт дел был так же серьезен, как первый. Н
е
меньше. Но и не больше. Те, кто считал, что личные связи важнее, обычно
сгорали преждевременно. У Макарцева на чашах весов стояли одинаковые ги
ри.
В обоих пластах деятельности были свои формы поведения, своя
ответственность за каждое поручение тебе и твое указание, официальное
и
личное. Иначе -- легко и оступиться. Партийный деятель ранга Макарцева
всегда должен думать о том, что будет, если оступишься, и как обогнуть
опасный участок. Оступившемуся на идеологической работе не удается

подняться. Несмотря на весь гуманизм нашей системы, такого не случалось
.
Правда, тут у Макарцева была твердая уверенность, что с ним этого произой
ти
не может.
Мысли сами собой бежали по кругу, сложившемуся за десятилетия
руководящей работы. Пластинка, поставленная в юности, играла, иголка был
а
еще острой, исправно держалась в борозде, мелодия привычная, выученная

наизусть. Но каждый раз, едва она доходила до определенного места,
происходил сбой, и следовало бесконечно повторяющееся сочетание:
фаркт-ин-фаркт... Инфаркт возник ниоткуда, незапланированно, как некая сил
а,
которой в принципе, с точки зрения нормального, то есть материалистическ
ого,
мировоззрения появиться не могло.
Самым страшным, страшнее смерти, для Макарцева всегда было неправильн
о
угадать генеральную линию в конкретном преломлении к обстоятельствам.
И вот
оказалось, что он жив, ни в чем не ошибся и тем не менее отстранен. Инфаркт

не согласовывал свой поступок ни с ним самим, ни с ЦК. Весь вчерашний вече
р
и целое утро Макарцев не держит руку на пульсе партийной жизни. Все там, а

его нет. Там зреет, решается, проводится в жизнь -- без него. Если бы там
тоже пока остановилось -- так нет же, идет! Инфаркт -- только у него. Он --
необходимое звено в живой цепи -- выпал, и цепь соединилась -- без него!
Когда же руки снова разожмутся, чтобы его принять?
Много наслышавшись про инфаркты у других, сам он был уверен, что у него
иммунитет. И теперь еще он не хотел признать, что ошибался. Нет, без него
обойтись не смогут. Он столько сделал, столько еще сможет сделать. Руки-т
о
без него сцепились, но скоро ощутят нехватку одной человеческой силы. Хо
тя
он лишь кандидат в члены ЦК, но потому его и ввели на ХХIII съезде в состав
кандидатов, что в ЦК необходима макарцевская голова.
Надо, чтоб как можно скорее его подняли на ноги. Где профессура? Особые
врачи? Чем они все занимаются? Почему не научились лечить инфаркты быстр
о,
хотя бы в важных случаях? Неужели не понимают, что ему нужно быстрее
поправиться, начать руководить отсюда. Пусть хоть телефон включат!
-- Прошу, Зина, -- промямлил он, полуживой, вялыми, непослушными губами
жене, как только ее на минуту к нему пустили. -- Поменьше распространяйся,

что у меня инфаркт. Говори лучше, что было подозрение и не подтвердилось.

-- Конечно, Гарик, я что, дура? Поверят ли?
Она не сказала ему, что из больницы сразу сообщили в ЦК, а оттуда в
редакцию, в Союз журналистов, везде.
-- Не поверят? Это их личное дело. А от нас пусть услышат то, что нам
надо!
-- Разумеется, Гарик, не волнуйся...
Она тихо вышла.
Как же у него мог произойти инфаркт, да еще классический?.. Это хорошо
или плохо? Наверно, хорошо. Уж классический-то лечить научились, надо
полагать! А отчего он случился -- знают? Сердце у него всегда было здоровое,

не молодое, но ведь и не старое! Нужна причина. Ведь в целом все было
нормально. Если бы это было хоть в малой степени не так, Игорь Иванович не

получил бы указания готовить анкету и прочие документы для получения

дипломатического паспорта по новому постановлению Совмина.
Он и до этого, согласно специальной справке, один представлял собой
делегацию, проходил через специальный проход, досмотру его багаж не
подлежал. Теперь его сможет ожидать персональная машина прямо возле тр
апа.
Но позволит ли здоровье ехать? Нет, ему необходима причина! Пока врачи
копались, Игорь Иванович решил сам проанализировать свои дела и устано
вить
эту причину, чтобы знать, с каким врагом бороться и как его победить.


_4. МАКАРЦЕВ ИГОРЬ ИВАНОВИЧ_

ИЗ СПРАВКИ (ТАК НАЗЫВАЕМОЙ "ОБЪЕКТИВКИ"), ЗАПОЛНЯЕМОЙ ДЛЯ ВЫЕЗДА В
КАПСТРАНЫ

Занимаемая должность: главный редактор газеты "Трудовая правда".
Родился 24 июля 1912 г. в Санкт-Петербурге (ныне Ленинград).
Менял ли фамилию, имя, отчество? Когда и причина изменения. Изменение
имени Ганс на Игорь в соответствии с существующим законодательством (С
вид.
Бюро ЗАГСа г. Москвы No 80714 от 26.IV.1941). Причина смены -- исправление
ошибки родителей.
Русский.
Социальное происхождение -- служащий.
Член КПСС с 1933 г. Партбилет No 00008242. Партийных взысканий не
имеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81