Молча они выпили чашечки по две. Яков Маркович пил с двойным
удовольствием, любуясь Аллой, сидящей напротив него. Допив, он кряхтя
поднялся.
-- Все, дети мои! Или завтра на работу мне не надо? И ты устала,
детка... Прощай, божество!
Он поцеловал Аллу в одну щеку, потом в другую, всю ее обслюнявив. Она
обвила руками его шею, прильнула к немy. Яков Маркович, сутулясь, двинулся
в
коридор. Болонка устало поднялась и пошла следом за Раппопортом до двер
и.
Сизиф Антонович подал ему пальто.
-- Спасибо, сиделец, -- Раппопорт ткнул его кулаком в живот. -- Ты
настоящий...
-- Ладно! Сказано в Писании: не шаркай ножкой! Такой день сегодня.
Вернее, теперь уже вчера... Разве я мог тебе отказать?
-- А какой день?
-- 17-е апреля! Нас в этот день родилось двое: Хрущев и я.
-- Поздравляю.
Раппопорт открыл дверь. Сагайдак в халате высунулся на площадку,
пошарил в отверстии почтового ящика. Все жильцы ходили за почтой вниз, кр
оме
Генерального импотентолога.
-- Он еще чего-то ждет, -- заметил Яков Маркович. -- А у меня, зека,
чувство, что я сам живу в таком ящике. Иногда открывают щель, и в щель я
вижу мир. А потом снова сижу в темноте... И читаю газеты, которые мне в него
заталкивают...
-- Иди ты знаешь куда? Спать!
-- Намек понял, -- Яков Маркович стал медленно спускаться по лестнице.
Алла постелила постель и легла. Собака спала у нее в ногах, повизгивая
во сне. Сагайдак принял душ, не надевая халата, прошлепал по комнате и
плюхнулся в постель. Алла взяла с тумбочки банку с благовонным маслом и,

налив немного себе на ладонь, стала растирать Сизифу Антоновичу тело, на
чав
с ног и медленно поднимаясь до самой шеи. Изредка она щекотала его и
целовала, а он морщился, делая вид, что ему неприятно. Дойдя до шеи, Алла,
поднатужившись, перевернула свое недвижимое имущество на живот и, налив
еще
немного масла, снова прошлась от ног до шеи. Когда процедура была законче
на,
Сагайдак открыл глаза. Алла тихо легла на спину рядом с ним и, опустив веки
,
ждала. Сизиф Антонович налил в ладонь масла и стал растирать тело жены в

такой же последовательности.
После массажа они заснули, довольные друг другом, и спали спокойно,
ровно и долго.


_55. СУББОТНИК У НАДИ_

Сироткина из последних сил боролась сама с собой. Но это каждый раз
оказывалось бессмысленным, и она сдавалась.
Утром она вставала, варила кофе, приводила себя в порядок, забегала в
парикмахерскую причесаться или положить бесцветный лак на ногти, пото
м
спешила в редакцию. Она глядела на часы и говорила себе гордо: вот прошел

еще час, а об Ивлеве я ни разу не подумала. Значит, проходит. Скоро я его
вообще забуду, встретив в коридоре, усмехнусь и подумаю: и чего в нем
особенного? Зачем он мне и я ему? Мужик как мужик, неряшливый, и рост не
длинный, а мне нравятся длинные. И эгоист, каких свет не видывал.
Встретив его в коридоре, Надежда едва заметно кивала в ответ на его
коротко брошенное "Привет!" и спешила пройти мимо, будто куда-то торопилас
ь.
Вечером у нее тоже всегда были дела: магазины, кино, подруги и, между
прочим, лекции в университете, на которых тоже иногда приходилось
показываться. Летом Сироткиной предстояло наконец защитить диплом.
Усталая, она заглядывала в комнату к отцу. Он приходил поздно и долго
сидел за столом, читал, ложился, опять вставал, бродил по комнате. Она
заходила к нему перед сном, целовала его в полысевший затылок, спрашивал
а,
не опоздал ли он утром в бассейн из-за того, что она проспала и не сварила

ему кофе. Нет, в бассейн он не опоздал. Он любил дочь, после смерти матери
любил, пожалуй, вдвойне. Он ласково хлопал ее по попке, как маленькую, и
говорил: "Ну, ступай! Я еще повожусь..."
Надежда принимала душ, мазала лицо ночным кремом, мгновение с усмешкой

любовалась на себя в зеркало (такой кадр пропадает!), надевала пижаму,
недавно для нее привезенную старым приятелем отца из Брюсселя, и, швырну
в на
подушку недочитанный "Новый мир", проскальзывала под одеяло. Открыв журн
ал,
она не читала его, а, положив на лицо, быстро вспоминала прошедший день --
плюсы и минусы. И гордилась собой: ни разу надолго об Ивлеве не задумалась
.
А стоя вечером под душем, даже не вспомнила, как они стояли под душем в
новосибирской гостинице. Значит, все проходит. День -- как год, год -- как
вечность.
Она поднимала журнал, твердо решив вникнуть в читаемое, но, прочитав
несколько строк, чувствовала, что рассеивается, засыпает и нет сил
сопротивляться сну. Надя гасила свет, и тут появлялся Вячеслав Сергееви
ч.
Нет, этого не будет! -- уверенно заявляла она ему. Но оттолкнуть его было
выше ее слабых силенок.
Теперь она боялась пошевелиться, чтобы Ивлев не исчез. Ну, может, она
позволяла себе чуть-чуть дофантазировать. Он был ласковей и активней, че
м на
самом деле (так ей хотелось), а она -- сдержанней и холодней (так у нее
никогда не получалось). И еще он говорил ей слова, много бессвязных слов. О
н
непрерывно говорил ей про нее то, что она хотела бы услышать, но о чем он
всегда молчал.
Потом он умолкал, и она почти слышала, как он сопит ей в ухо и начинает
чаще дышать. Надя сжималась в комок, подтягивая колени к подбородку, и рук
и
у нее непроизвольно помогали ему и заменяли его. И она сама начинала
стонать, очень тихо, чтобы не услышал за стенкой отец. Теперь она
поворачивалась на спину, готовая стать тонкой, как половичок у кровати.

Через несколько мгновений она возвращалась в реальность. По инерции он
а
благодарно целовала Ивлева в шею. Он приподнимался на руках, окидывая е
е
взглядом собственника, и говорил: "Мне пора".
Утром в редакции Надя сидела в состоянии анабиоза. Ивлев, конечно, еще
больше, чем она, хотел бы побыть с ней. У мужчин это всегда сильнее. Молчит

только потому, что деться некуда. В командировку его не пускают, к
Раппопорту переселился сын. А если бы они виделись, то быстрее бы прошло.

Днем Надя шла по столовой с подносом, ища свободный столик. Заметив
жующего Ивлева, она хотела, как всегда, пройти мимо и сесть отдельно, но он

отодвинул стул и пригласил ее с иронической галантностью.
-- Бурда! -- он отставил тарелку. -- Все разворовывают, хоть бы остатки
готовили по-людски!
-- Хочешь, накормлю настоящими котлетами? Сама вчера сделала. И соус из
аджики с томатом -- пальчики оближешь...
-- Где?
-- У меня дома. Глаза у него загорелись и погасли.
-- Дома? Не хватало только напороться на родителя!
-- Разве позвала бы, если б сомневалась?.. Сгоняем? Котлеты готовы...
Раздумывая, он с ненавистью поглядел на свиную отбивную, поддел ее
вилкой и поглядел на свет.
-- Видишь, прозрачная, как мыльный пузырь.
-- А мои котлеты плотные, -- завлекала она, -- рентгеном не просветишь.
Он швырнул отбивную в тарелку.
-- Поехали!
-- Пить не будем, только котлеты с аджикой, -- говорила она ему в ухо
по дороге, в такси.
Пить доставляло ему все меньше удовольствия. Возбуждение быстро
сменялось апатией, и это раздражало. Наде же хотелось, чтобы к тому, от чег
о
у нее заранее замирало сердце, ничего не примешивалось, чтобы чувство бы
ло
чистое, само по себе.
В громоздкой квартире, пока Ивлев оглядывался и снимал пальто, Надя
прошмыгнула на кухню, зажгла газ и поставила сделанные вечером котлеты
на
плиту.
-- Входи! Вот моя комната, -- она вернулась, указала Ивлеву на дверь и
стала снимать шубу и сапоги. -- Кровать не успела убрать, извини. Хотя
сегодня, между прочим, 19 апреля, субботник...
-- Вот и поработаем!
Они легли сразу, и все было, как ей по ночам грезилось.
-- О Господи, котлеты! -- встрепенулась она, едва вернулась издалека.
На кухне все было в дыму. С виноватой ухмылкой Надежда внесла в комнату

сковородку, и из сгоревших черных котлет они выкорябывали вилкой середи
нки,
мазали xлеб красной аджикой и с аппетитом уминали. А потом снова забралис
ь
под одеяло. Ивлеву стало жалко Надю и немного себя. Она была такой ласково
й
и послушной от растерянности. Будто чувствовала, что в нем для нее места

больше нет. Он понимал ее, но не мог ей помочь. Она догадалась.
-- У меня такое чувство, будто мы лежим последний раз. Каждый раз --
что последний...
-- Вот и хорошо. Значит, каждый следующий -- как подарок...
-- Да. Но страшно...
-- Наоборот, хорошо! Иначе -- занудство! Жениться хочет Какабадзе, как
только выйдет из больницы.
-- А я хочу тебя задушить, -- она обхватила его за шею и легла на него.
Приподнялась на руках так, что груди стали острыми, а потом сплющились

о его грудь. Она стала целовать ему глаза.
-- Хочу, чтобы ты ослеп и ни на кого не смотрел, кроме меня!
-- Этого хотят все женщины. Им просто нужно рожать мужчин слепых, как
котята.
-- Я схожу с ума от желания!
-- А ты положи на живот мокрое полотенце, как делают итальянки.
-- Русская я, милый! Я кладу на живот бумагу.
-- И что?
-- И пишу заявление в партбюро: он меня любил непартийными способами.
Говорят, по системе йогов женщина может усилием воли не забеременеть.
-- Тогда закаляй волю.
-- Закаляла! Пока не увидела тебя.
Она убежала в ванную, накинув халатик на одно плечо. Вячеслав поднялся

с тахты, пошатался по комнате, разглядывая безделушки из разных стран и

неизвестные ему флакончики. Он примерил на себя Надин лифчик. Сироткина
не
возвращалась, и он направился искать ее.
В большой Надиной квартире (сейчас таких и не строят) с лепными
потолками и дверями с матовыми стеклами Вячеслав сориентировался без т
руда.
Он босиком прошлепал в гостиную, заглянул в еще одну дверь -- это был
кабинет, какие теперь увидишь разве что в музее. Одну стену сплошь, от пол
а
до потолка, занимали книги. Ивлев прошелся вдоль полок -- множество
роскошных альбомов репродукций, старые энциклопедии, тисненные золото
м тома
монографий прошлого века. Лесенка стояла раскрытая -- и на ней две книги,

снятые или не положенные на место. В обеих оказались стихи с ятем, имен
поэтов Ивлев и не слышал. Поперек комнаты, изголовьем к полкам, стоял узки
й
диванчик; на полке, возле него, -- пепельница с окурками, маленький
транзистор, телефон. Лицом к окну распластался большой письменный сто
л
резной работы на ножках-лапах, заваленный с одного бока книгами и журнал
ами
на английском, как выяснил тотчас Ивлев, и на немецком. Он полистал их.
Переводы вложены в журналы -- полный сервис. Психология, философия,
психиатрия... Занимательный набор. А это? Это оккультные науки, если Ивлев

правильно понял, телекинез, телепатия...
Он корректно не стал читать рукописных листков, разбросанных по столу.

Глаза, скользнув, вырвали из всего обилия три толстых тома, переплетенны
е
нефабричным способом в ярко-красный коленкор. Ивлев открыл обложку, в уг
лу
страницы прочитал: "Совершенно секретно".
Тут уж он не смог удержаться, ознакомился с названием: "Сироткин В.Г.,
генерал-майор госбезопасности. К вопросу о возможностях управления

мыслительными процессами в идеологической борьбе. Диссертация на соис
кание
ученой степени кандидата философских наук". Слава хмыкнул, хотел начат
ь
читать, но услышал в коридоре шаги. Он поспешно захлопнул обложку и двину
лся
к двери, но она сама открылась.
-- Простите, я, кажется, помешал...
На пороге стоял плечистый человек лет шестидесяти в добротном сером

костюме. Он намеревался войти, но, увидев обнаженного Славу, растерялся.

Некоторое время оба они молчали, не зная как поступить и какой предложит
ь
другому выход. Они просто разглядывали друг друга. Наконец, человек
произнес:
-- Вы не могли бы мне объяснить, что это значит?
-- Разрешите мне сперва одеться, -- с достоинством выдал ему текст
Вячеслав.
-- Пожалуй! А где, черт возьми, Надя?
-- В ванной... С подругой, -- не моргнув, пробормотал Ивлев, боком
проходя через коридор в Надину комнату.
-- С какой подругой?
-- Со своей. То есть с моей. Извините!..
Только Надиного отца ему и не хватало! Очутясь в комнате у Надежды,
Ивлев схватил в охапку белье, бросился в ванную.
-- Отец!
-- Где? -- зрачки у Нади расширились. -- Раньше он не приезжал днем!
-- Не трать времени, одевайся.
-- Знаешь, -- прошептала Надя, -- ему позвонила соседка! Она
шизофреничка, на пенсии, бывший майор. У нее, когда в дверь позвонишь соли

занять, свет вспыхивает. Стоишь, как на допросе. Она к отцу после смерти
матери зачастила, а теперь за мной следит.
-- Ясно. Я смоюсь, если смогу. Учти: я здесь с твоей подругой. А ты
почему молчала, кто он?
-- Об этом все знают, кроме тебя. А ты что, мне меньше верил бы?
Он пожал плечами.
-- Противно!
-- Мне тоже. Но он -- мой отец!
-- А в смысле трепа дома?
-- Наоборот, дурачок! Если уж придут к нему, так в последнюю очередь.
-- Конечно, папочка тебя в обиду не даст.
Она прижалась к нему.
-- Он хороший, -- сказала она. -- Меня любит и дает деньги. Презираешь?
Застегни лифчик!
Слава погладил ее по голове и выглянул в коридор. Там было пусто, и он
поспешно выбрался на лестничную клетку. Надя отправилась на кухню.
-- Ты?! -- она изобразила удивление, увидев отца.
Он хлопал крышками кастрюль.
-- Приехал поесть котлет, которые ты мне вчера приготовила... Кстати, а
где твоя подруга с этим нудистом?
-- Они ушли.
-- Так я и думал. Даже не познакомились!
-- Не смейся! -- сухо сказала Надя. -- Им негде встречаться.
Отец смотрел на нее внимательно, колеблясь, взорваться или сдержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81