У того суета, обязанности, и забот -- не

перечислить. То ли дело: отвез, привез и живи для себя. Нет, он не хотел бы
на место редактора! Да самый последний шоферюга в Москве будет дураком, е
сли
без червонца в гараж вернется.
Впрочем, у Лехи были свои стремления. И не менее важные, чем у других.


_2. ДВОЕНИНОВ АЛЕКСЕЙ НИКАНОРОВИЧ_

_ИЗ АНКЕТЫ ПО УЧЕТУ КАДРОВ_

Место работы и должность: ГОН (гараж особого назначения -- автобаза ЦК
КПСС), шофер первого класса.
Родился 8 февраля 1946 г. в селе Аносино, Истринского района,
Московской области.
Русский. Отец русский, мать русская. Родители родителей
русские.Социальное происхождение -- крестьянин.
Партийность: кандидат в члены КПСС. Кандидатская карточка No 271374.
Партийных взысканий не имеет. Ранее в КПСС не состоял.
Образование среднетехническое. Окончил военное летное училище.
К судебной ответственности не привлекался. За границей не был.
Родственников за границей не имеет. Ни сам, ни ближайшие родственники в

плену или интернированы в период Отечественной войны не были.
Ближайшие родственники: мать, отец, жена, сын, 1 год.
В центральных, республиканских, краевых, областных, окружных, районных

партийных, советских и других выборных органах не участвовал.
Правительственных наград не имеет.
Отношение к воинской обязанности: лейтенант запаса. Военный билет No ПМ

2427183. Общественная работа: секретарь комитета комсомола второго цеха
эксплуатации "Волг".
Паспорт V СК No 876 922, выданный РОМ Истринского р-на Московской
области 15 февраля 1962 г.
Прописан постоянно: Москва, ул. Плющиха, д. 19, кв. 3. Телефона нет.

_ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ ЛЕХИ ДВОЕНИНОВА_

Никанор Двоенинов возвратился с войны в деревню первым из немногих
односельчан, которые вообще вернулись. Произошло это накануне Дня Побе
ды.
Село вывалило на улицу, когда шагал он, бренча медалями, в гору к своей
слободке, поглаживая раненое бедро. Ушел он мальчишкой, а сделался
облыселым, хотя особенно его война не повредила. Повалялся в госпитале

недолго, с легоньким ранением без опаски для жизни. То ли облыселость
настала от постоянного страха, то ли волосы сопрели под зимней шапкой,

которую три года не снимал.
Весь день допоздна из соседней деревни Падиково, где у Никанора
пол-улицы родни, шли его, живого, потрогать. Попросили показать рану.
Спустил Никанор галифе, оставшись в пропитанных потом синих трусах. И вд
руг
соседская Клавка бросилась на колени, зарыдала и, обняв Никанора за ногу
,
стала покрывать поцелуями рассеченное шрамом бедро. Еле Клавку оттащил
и и
заставили выпить ледяной родниковой воды.
Но все равно в тот же вечер Никанора, обалделого от собственной
радости, всеобщего внимания и самогона, Клавка на себе женила. В застоль
е
она исхитрилась оказаться с ним рядом и уж не отходила ни на ступню. То и

дело Клавдия как бы невзначай к бедру его прикасалась. Она смотрела на не
го
влажными преданными глазами, а стоило ему слово сказать, закатывалась о
т
смеха. Созрела Клавка давно и, когда возможность открывалась, гуляла в ле
су
со случайными чужими. Но по абсолютному отсутствию в Аносине мужиков

последний период длительно пребывала на полной диете и потому была сил
ьно
активная.
Никаноровские старики, дождавшись сына, на радостях померли с
интервалом в три месяца, оставив молодым гнилую хату под соломой. Никано
р с
Клавкой сами сруб перебрали. А ровно через девять месяцев, день в день,
родила Клавдия сына. Как они его выходили, бледненького да рахитичного,

одному Богу известно. В колхозе не платили ни деньгой, ни картошкой,
заставляли вкалывать за электричество. Если не выйдешь с косой в поле,

срежут провода на столбе, и сиди впотьмах.
Клавка таскалась за две версты по святую воду из монастырского родник
а
и в ней Лешеньку купала. Сам-то Аносинский девичий монастырь свели под

колхозный гараж -- в нем заросли бурьяном две полуторки, не взятые на войн
у
в силу пенсионного возраста. Иконы из монастыря разворовали. Часть разби
того
иконостаса укрыла у себя в доме Клавкина мать Агафья, числившаяся до
разорения монастыря старшей в нем нищенкой.
-- Бога давно нету, -- разъяснял им Никанор. -- Газеты надо читать!
Клавдия верила только своим желаниям и мужика никогда не слушалась. Бо
г
ей понадобился, чтобы сына спасти, и Клавка зачастила в избу к матери, рядо
м
с ней на коленях молилась.
Над монастырскими воротами, неподалеку от двоениновского дома, повер
х
надвратной иконы Богоматери прибит был подковными гвоздями выцветший
портрет
генералиссимуса в обрамлении кладбищенских бумажных цветов. Старики
в
Аносине уверяли, что это для конспирации, и продолжали перед воротами

молиться. Клавка тоже, если Никанор не видел, осеняла себя крестом, чтобы

Господь не забывал про ее Алешеньку.
Вырос Алеха, хотя и хиловатым, но почти что здоровым да радостным,
наперекор голоду и нищете, будто жили в Аносине так, как показывают в
кинофильмах, которые крутят в клубе -- бывшей монастырской гостинице. Сок
ов
своих родители и бабка Агафья для него не пожалели: один-единственный он
у
них так и остался. Никанор, правда, еще хотел изготовить детей: картошку

огород давал, прокормили бы. В Германии, рассказывал он, у всех без
исключения родителей заделано по трое. Но Клавка заболела каким-то женс
ким
изъяном, и врач в больнице в Павловской Слободе сказал Никанору, что у не
е
вообще не может быть детей. Как она изловчилась сродить -- это для медицин
ы
остается загадочным явлением. Что уж там доктор у Клавдии выглядел, Ника
нор
не уразумел, а только она действительно больше не забеременела, видно, вс
я в
первый раз выложилась.
Когда подоспел призывной возраст и забрил военкомат ее Лешеньку,
Клавдия убивалась, плакала под веселые марши духового оркестра, будто

предчувствовала.
Из-за военной малой рождаемости в 64-м в армию был недобор, и здоровье
у всех призывников от послевоенного голода слабое. Но поскольку, как
объяснял Никанор, срочное развитие реактивной авиации и атомного подво
дного

флота для защиты от американского империализма требовало кадров, медиц
инские
комиссии строгость временно сбавили. Так что Алексей оказался здоровя
ком
экстра-класса, сильно годным, и попал в авиационное училище летчиков дл
я
сверхзвуковых МИГов.
Леша Двоенинов приспел к воинской службе в эпоху, когда людей уже
перестали считать винтиками. И они стали просто самыми передовыми и сам
ыми
сознательными в мире советскими людьми. Взлеты их и падения, поступки и

проступки, победы и поражения, их прямые, параболы и эллипсы, то есть вся

геометрия их жизни зависела от Родины, которая вычерчивала Лешину крив
ую и
орбиты всех других леш. Гагарина вывели на орбиту, на орбите его приняли
в
КПСС, и он прилетел и был встречен со славой. Но его могли не принять и не
встретить, или не сообщать ничего, или не сделать его героем, -- все решала

Родина, у которой, согласно песне, все леши вечно в долгу.
Двоенинов об этом не задумывался и принимал судьбу как данность. Хотя в

училище была дисциплина тугая, как натянутая тетива, ему даже нравилось,
что
за все его решения отвечали другие. Жизнь твоя принадлежит не тебе, а
советской Родине. Леша этим гордился. Ему нравилось летать, но видел он

только побеленные баки для горючего на военных аэродромах да склады бом
б за
колючей проволокой, а остальное скрывали облака. Такой он представлял с
ебе
Советскую страну: взлетно-посадочные полосы, склады бомб да еще деревн
я
Аносино и двоениновскоий дом-пятистенка на бугре возле самой чистой в м
ире
реки Истры.Однако либо недодумали чего конструкторы Микоян и Гуревич, л
ибо
схалтурили работяги на авиазаводе -- почтовом ящике 4134, а только вскоре
после прибытия для прохождения службы в Прибалтийский военный округ
у
лейтенанта Двоенинова произошел сбой. В полете вдруг резко упали оборо
ты
двигателя. Алексей -- в соответствии с инструкцией -- немедленно сообщил о
б
этом на командно-диспетчерский пункт.
-- Уточни координаты, -- потребовали с КДП.
Двоенинов заложил вираж возле шведского острова Эланд и пошел к
побережью Польши, чтобы затем свернуть на Калининград. Поступил прика
з
руководителя полета:
-- Выясни причину, мать твою перемать!
-- Выяснить не удается, -- доложил Двоенинов. -- Не удается...
-- Сейчас запросим штаб... Наступила долгая пауза. Обе стороны
действовали в строгом соответствии с инструкцией, но даже это не помога
ло.
Двигатель замолчал, наступила тишина.
-- Выполнение боевого задания командир отменяет, -- услышал Двоенинов в
шлемофоне. -- Сбрось фонарь и запасные баки.
По двум мелькнувшим самолетам иностранных авиакомпаний Алексей поня
л,
что вошел в зону гражданских рейсов. Он продолжал терять высоту.
Леше стало холодно не от близкого конца -- от мертвой тишины. Лучше бы
погибнуть в грохоте, в лязге металла, когда сам не слышишь своего последн
его
гортанного крика. Обидно, что не отгулял отпуска, не съездил в Аносино к

мамке с отцом, что никто в деревне не видел его в офицерской форме. Жизнь,

если разобраться, не так уж и дорога. Отпуск жалко. Ну, и еще долга своего
не выполнил.
Долг -- это Леша сознавал. Раз учили, значит, нужно. Самолет,
доверенный ему партией и правительством, он обязан сберечь. Но как это

сделать, когда машина уже перестала слушаться?
-- Катапультируйся! -- услышал он приказ.
Катапультировался он на тренажерах дважды. Оба раза благополучно, есл
и
не считать рвоты и головокружений от легких сотрясений мозга, что необхо
димо
было тщательно скрывать от начальства. На этот раз он ощутил сильный тол
чок
вверх -- его выбросило вместе с сиденьем. Выбросило, не покалечив (зря он
матюгал Микояна, Гуревича и работяг почтового ящика 4134). Кратковременную

потерю сознания из-за отлива крови от головы можно в расчет не брать.
Двоенинов повис в сырой массе, которая залепила стекло гермошлема. Судя
по
высотомеру, на который он взглянул перед катапультированием, до земли,

верней, до воды оставалось всего ничего. Лехин МИГ-21 исчез, растворился в

облаках, будто и не было вовсе.
-- А я живой! -- заорал Алексей Никанорович в веселом бреду. --
Живой!Едва тучи пропустили лейтенанта сквозь себя, увидел он сплошную с
ерую
массу и ничего больше. Лешу затрясло, замотало на стропах. Тут шел сильны
й
косой дождь. Верней, не шел, а опускался вместе с Двоениновым. Серая масса

снизу набегала, вбирала его в себя. Волна накрыла его, поволокла вниз, но

сама же вытолкнула из пучины. Лейтенант нажал на клапан баллона со сжаты
м
воздухом, и оранжевая лодка размоталась, быстро напузырилась и встала

вертикально. Он повалил ее и лег плашмя, раздвинув для баланса ноги.
-- Живой! -- опять повторил Алексей, проверяя себя.
Лодка то взбиралась на гребень волны, то ухала вниз. Он мог только
предположить, что находится в двух третях расстояния между островом Эла
нд и
польским берегом, и неосознанным чувством ощущать, что его относит то ли
на
юг, то ли на юго-запад. То и другое хорошо: в Польше -- свои, в ГДР -- тоже
наши. Остается ждать.
Двоенинов стащил с головы гермошлем, в нем было тяжело, а без него
холодно. Сначала он придерживал шлем в лодке рукой, потом устал, и шлем
унесло водой. Наверное, свои уже ищут. Леша распечатал ракетницу,
приготовился подать сигнал, но в округе никого не было, стрелять бесполе
зно.
Он прислушивался к звукам и ничего не слышал, кроме плеска волн. Мотало ег
о
изрядно, поташнивало. Паек НЗ он проглотил и пил дождевую воду, повернувш
ись
лицом к небу и сгребая ладонью влагу со щек и со лба в рот. Сквозь дрему
Леша услышал тарахтение мотора. Он и не сомневался, что его найдут. Первы
й
выстрел не получился -- ракетница дала осечку. Он подумал, что отсырела. А

во второй раз услышал шипенье, и веер красных огней рассыпался над морем.

Его заметили. В сумерках Алексей различил борт рыбачьего судна.
-- Пан тоне? -- спросил голос, усиленный рупором. -- Кто есть пан?
-- Я русский! -- орал Леша. -- Потерпел аварию!.. Помогите!
Наши люди -- они протягивают руку помощи всему миру, и любой человек на
земле с гордостью встречает наших, это же как пить дать!
-- Рюсски? -- переспросил человек на сейнере. -- Совьетски?
-- Советский, советский! -- бормотал Двоенинов и встал в лодке на
колени, чтобы его, советского, лучше увидели.
-- Совьетски нада езжать назад. Езжать на большевик. Пускай он будет
помогать. Прошу, пане!
Человек на сейнере опустил рупор и ушел в рубку.
-- Эй, -- кричал ничего не понявший Алексей Никанорович. -- Постойте! Я
же здесь болтаюсь больше девяти часов...
Звук мотора стал громче и перекрыл двоениновские слова. Сейнер исчез.--

Вот фашист! -- пробурчал Алексей. -- А ведь мы их освободили!..Он дрожал
мелкой дрожью. Сжимал зубы, шевелил руками и ногами, чтобы сохранить тепл
о,
но сил шевелиться не было. Наступила ночь. Алексей забылся, а очнулся от

боли в позвоночнике. Он застонал, открыл глаза. Фильм крутили в обратную

сторону. Двоенинов снова висел над серой массой воды с белыми барашками,
и
ветер мотал его из стороны в сторону. Бесконечная серая масса воды
удалялась. Ногу стянуло стропой парашюта, и Леха попытался высвободить
ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81