Просто напишем на стенке "Надя плюс Саша
равнятся любовь". Ну!
Какабадзе протянул Надежде руку. Она отвела ее.
-- Ой, Саша, больше не могу. Ладно, давай напишем, только не приставай!
Ты слишком серьезно смотришь...
-- А это что -- плохо, да?
Он поджал губу, обидевшись, как ребенок. Прислонился к стенке, сложив
руки на груди. Склонил голову -- длинные, курчавые волосы упали на лицо.
-- Проходи, -- сказал он, не глядя на Надю. -- Я знаю, ты мной
брезгуешь. Потому что я грузин, да?
Она засмеялась.
-- Ты, как маленький. То, что ты грузин, -- самое большое твое
достоинство.
Александр посмотрел на нее с недоверием.
-- Между прочим, ты знаешь, Ягубов -- антисемит: он грузин не любит. Я
сказал это Рапу, он ответил: "Антисемит -- это звучит гордо!" Так вот, если
у тебя есть сомнение, прямо скажи!
-- Что ты, Сашенька! Я сама мечтала бы быть грузинкой! Но чтобы что-то
было, я должна к тебе относиться.
-- Как -- относиться?
-- Просто относиться, и все. А сейчас -- не отношусь. Я рыба,
понимаешь? Мороженая рыба. Филе. Зачем я тебе? Ты меня придумал, а я --
вобла. Видишь, кости торчат. Она провела пальцами по ключицам.
-- Филе, вобла, рыбный магазин! -- Саша пнул ногой тяжелый кофр. -- Я
люблю тебя, Надя. И ты будешь меня любить.
-- Нет, Саша, нет!
-- А вот увидишь! Поедем в Тбилиси, устроим скромную свадьбу, только
для самых близких друзей -- человек на семьсот, не больше.
-- Опять, Саша?
-- Ну ладно, ладно! Ждал восемь месяцев и четыре дня -- еще подожду...
Какабадзе поскрипел зубами и поднял тяжелый кофр, забитый аппаратурой
,
три четверти которой никогда не надобилось и носилось для солидности.

Распахнув дверь, он ввалился в отдел к Раппопорту.
-- Ты, Саша, -- приветствовал его Тавров, -- наиболее деловой человек в
редакционном борделе.
-- Вы меня всегда хвалите, Яков Маркыч. За что?
Не стал Раппопорт растолковывать. Вместо этого коротко объяснил что и

где снимать. Лучше всего просто сфотографировать работу на тех участках
, где
идет подготовка к ленинскому субботнику. Снимки пойдут и потом, будто он
и
сняты на субботнике. Желательно сзади видеть плакаты, призывающие туда,
куда
надо.
-- Между прочим, Саша, по редакции ходит рукопись. Ты не видел?
-- Ну и вопрос! Прямо так, в лоб, по-стариковски? Если бы я не знал
вас, Яков Маркович, я бы подумал, что вы простой стукач, а может, даже
осведомитель!
Он приветливо помахал рукой и исчез. Сироткина между тем добежала до
конца коридора. Там она едва заметно оглянулась, не смотрит ли Саша ей
вслед, и остановилась у двери с надписью "Спецкоры". Она перевела дыхание,

поправила кофточку и замерла в нерешительности: входить к Ивлеву или н
е
входить?


_26. ИВЛЕВ ВЯЧЕСЛАВ СЕРГЕЕВИЧ_

_ИЗ АНКЕТЫ ПО УЧЕТУ КАДРОВ_

Спецкор при секретариате газеты "Трудовая правда".
Родился 7 января 1935 г. в Москве.
Русский.
Партийность -- член КПСС с 1956 г. Партбилет No 6753844. Ранее в КПСС
не состоял и не выбывал. Партийное взыскание -- строгий выговор с занесени
ем
в учетную карточку.
Окончил философский факультет МГУ в 1958 г. Диплом No р-364771.
К судебной ответственности не привлекался. За границей не был,
родственников за границей не имеет. Избирательных прав не лишался.
Правительственных наград нет.
Военнообязанный, мл. лейтенант запаса. Билет No НК 4117826.
Семейное положение: женат. Жена -- Ивлева А.Д., 1939 г. рождения, сын
Вадим 6 лет.
Паспорт VII КH No 1521462, выданный 27 ноября 1965 г. 96 отделением
милиции Октябрьского района г. Москвы. Прописан постоянно: Москва, ул. Мар
ии
Ульяновой, д. 4, кв. 31. Тел. 230-01-92.

_ПОСТУПКИ И ПРОСТУПКИ ИВЛЕВА_

-- Ма, как ты думаешь, что делать, если твой товарищ говорит не то?
-- Надо его поправить, сынок.
-- А он смеется. И повторяет!
-- Да что повторяет-то?
-- Ну, понимаешь, страшные вещи -- про Сталина, и вообще...
-- Кошмар какой! Уж не Хохряков ли? Конечно, полагается по закону
сообщить, иначе ты тоже виноват. Но сообщить тоже страшно. Время такое...
Заставят дать показания... А на носу экзамены!
-- Что же делать, ма?
-- Может, перевоспитать его в коллективе? Поговорите на комитете...
Слышал от кого-нибудь да повторил...
-- Такое -- повторил?!

Умерли Сталин и Готвальд Клемент,
Настал исключительно трудный момент.
Замерли лица стальные:
Когда же умрут остальные?

-- Замолчи! -- мать побледнела. -- И дай мне честное комсомольское, что
никогда -- понял?! -- в жизни не повторишь! Я и отцу передавать не буду.
Весной 53-го любимец и надежда учителей Вячеслав Ивлев заканчивал
десятый класс. Отличник, комсорг, капитан баскетбольной команды, лучши
й
знаток международного положения, которому директор доверял читать на б
ольшой
перемене по школьному радио газету. Семья благополучная, родители оба

коммунисты. Словом, золотая медаль обеспечена. Колебание только в одном:
в
университет поступать на исторический или на философский? Вячеслав вз
ял
Хохрякова за жабры.
-- Слушай, насчет того стихотворения. Ты его еще кому- нибудь читал?
-- А что?
-- А то, что лучше заткнуться. И вообще смерть Сталина -- трагедия для
всего человечества, а ты?
-- И поговорить нельзя? Пошел ты, знаешь куда!
-- Хочешь, чтобы поставили вопрос на комитете?
-- Ставь где хочешь. Это тебе надо выслуживаться за медаль.
Вячеслав не поставил вопроса на комитете не из принципиальности. Мать

права: это может повредить ему самому. К тому же другие события заполнил
и
внимание секретаря комитета Ивлева. На первомайской демонстрации
десятиклассники, отправившиеся купить мороженого, столпились вокру
г
милиционера, и кто-то крикнул:
-- Да здравствует советская милиция!
Постового бережно подбросили вверх. Он взлетел, держась за кобуру, и
так же мягко опустился.
-- Ну что вы, ребята, я на посту!
Все это видел директор школы Крестовский. Он подбежал, вернул учеников

в колонну, а после праздников вызвал с урока Ивлева и велел на комитете

поставить вопрос об исключении участников "качания" из комсомола, что

означало белый билет для поступления в вуз и призыв в армию. Среди
исключенных оказались лучшие ребята. И Хохряков, конечно, вляпался.
Крестовский назвал его злостным зачинщиком, Ивлев получил указание иск
лючить
его из комсомола.
-- Ну вот, ма, золотая медаль в кармане!
-- Я решила: иди на философский, сынок. Марксизм-ленинизм -- это самое
прочное. Ты будешь теоретиком, и я буду спокойна.
Слава привык подчиняться авторитету матери. Ей трудно было не
подчиниться. Отец тоже ее всегда слушался, показывая тем пример сыну. Эт
о
была красивая женщина, слегка располневшая. Она тщательно скрывала, чт
о
когда-то была неистовой богомолкой. Семья была благородных кровей, а она
в
рубище пешком ходила в Сергиев за святой водой в Надкладезную церковь. Е
й
было тогда семнадцать, уже три с лишним послереволюционных года прошло
,
когда она решила податься в монастырь совсем. Долго в монастыре она не

пробыла. Его разграбили при содействии соседней воинской части. Монаше
к
изнасиловали, игуменью поставили к стенке.
Немного спустя Татьяна Савельевна стала комсомолкой, такой же неистов
ой
и верующей в Ленина. Она активно пропагандировала свободную любовь, так
ую,
какая записана в Манифесте коммунистической партии и какая будет при

коммунизме. Сергей Сергеевич Ивлев женился на ней, когда ей было уже под

тридцать. Она была весьма хороша собой, уходила от него, но вернулась. Оте
ц
Ивлева был инженером, сидел в конструкторском бюро энского почтового ящ
ика,
занимающегося атомной энергией, и никогда не рассказывал чем занимаетс
я. Он
жил размеренной жизнью: дом, работа, чтение "Правды". Говорить Славе с отцо
м
было не о чем.
Вячеслава должны были оставить в аспирантуре. Уже вытанцовывалась тем
а
диссертации: "Борьба коммунистической партии против пережитков культ
а
личности за укрепление ленинских норм партийной жизни". Правда, нормы

собственной жизни Ивлевых не изменились. Ивлев, как и мать, считал, что
иностранные продукты, появившиеся в магазинах, есть опасно: они могут бы
ть
отравлены. Некоторые дальние родственники Сергея Сергеевича между те
м
вернулись из мест заключения. Татьяна Савельевна уверяла, что партия зн
ает
кого сажать, и, видно, грехи у них были. Отец с нею соглашался, но сын вдруг
начал спорить.
Незадолго до этого Слава встретил Хохрякова. Зашли в пивную, взяли по
кружке. Хохрякову удалось скрыть исключение из комсомола и поступить
в
пединститут. Он учился на английском отделении, слушал иностранное рад
ио и
рассказал об этом сокурсникам, за что был исключен из института.
Помытарившись с полгода, пристроился в библиотеку.
-- Скоро буду выдавать твои труды, партийный философ! Но ты вроде уже
не такой голубоглазый...
Теперь Ивлев иначе воспринимал его. Они стали встречаться. С Хохряковы
м
было интересно. В одну из встреч Ивлев сказал:
-- Хохряк, ты прости школьную дурость. Я понял. Прости!
-- Простить не могу, -- отрубил Хохряков, будто ответ был заранее
готов. -- Да и на что оно тебе, прощение? А если понял, молодец. Раньше я
думал, что такие, как ты, вообще не способны умнеть.
Хохряков выбирал забавные штуки из иностранных журналов, переводил и

носил их по редакциям, немного подрабатывая к скудному библиотечному

прокорму. Он привел Ивлева к Раппопорту. Философа Ивлева взяли
литсотрудником в "Трудовую правду". Вокруг шаталось, бродило. Ивлев не мо
г
понять что. Резьба у винта снашивалась постепенно, колечко за колечком, п
ока
гайка не соскочила. Этому способствовали и спецкоровские командировк
и.
Накануне Дня Советской армии его послали на учения Северного флота.
-- Славик, что с тобой? -- первой спросила машинистка Инна
Светлозерская, когда после командировки он диктовал ей материал. -- У теб
я
виски поседели...
-- Да я на ученьях был военных...
-- На ученьях ведь, не на войне!..
Эсминец, на котором спецкора Ивлева вывезли на учения, получил
сообщение, что условный противник находится в зоне досягаемости.
-- Ракетными снарядами -- огонь!
Выстрела, однако, не последовало. Снаряды заклинило. Ничего нельзя
сделать, кроме как выбивать их кувалдой.
-- Кто пойдет добровольно? -- спрашивает командир.
Желающих не нашлось.
Взял он сам в руки зубило и кувалду. Мгновенно вся команда легла на
палубу. Ивлев тоже лег со всеми.
-- Чего вы боитесь, кретины? -- обернулся командир. -- Если взорвется,
все равно никого не останется!
Он начал легкими ударами осторожно выбивать ракеты, застрявшие в
полозьях.
Все обошлось. Эсминец, так и не приняв участия в учениях, вернулся на
базу. Здесь выяснили, что взяли ящики с ракетами другого калибра.
-- Кто грузил? Судить!
-- Как же так! -- удивлялся Ивлев в разговоре с командиром. -- А
случись настоящая война?..
-- Наивный вы человек! А в овощной магазин идешь -- там капуста гнилая
бывает?
-- Ну, бывает...
-- Почему же на овощной базе может быть бардак, а на военной нет?
Люди-то те же!
В очерке Ивлева "На страже наших рубежей" все было написано как надо:
эсминец, наголову разгромив условного противника, с победой возвращалс
я к
родным берегам. Могучие советские ракеты готовы в любую минуту поразит
ь
любого врага. Слава съездил в военную цензуру на улицу Кропоткина и пост
авил
штамп "Печатать разрешается". Материал хвалили на летучке. А спецкор Ивле
в
долго не мог забыть железный пол палубы эсминца, на котором он лежал, закр
ыв
руками голову.
Над сомнениями Славы Яков Маркович только посмеивался. Он дал Ивлеву

Солженицына. Раппопорт довел до кондиций то состояние, которое пошатну
л
Хохряков. Слава отряхнулся от гипноза прошлого, который мать тщательн
о
поддерживала в нем, от философского факультета. Он увлеченно уверял дру
зей,
что Солженицын -- это настоящая литература, все остальное -- вода в ступе.
Узнав, что 12 декабря 68-го Солженицыну исполняется пятьдесят, Вячеслав
отправил телеграмму в Рязань: "Поздравляю Вас, надежду и гордость русско
й
литературы. Ивлев". Он рассказал об этом Раппопорту. Тот похвалил его, но

как-то вяло. "Климу Ворошилову письмо я написал, а потом подумал -- и не
подписал", -- продекламировал он.
-- Я подписал! -- возразил Ивлев.
-- И зря, дружище...
Недели через три Ивлев получил повестку явиться на улицу Дзержинского
,
дом 16, в Управление КГБ по городу Москве и Московской области. Особняк был

старинный, с лепкой на стенах и потолках. В кабинете, куда его провели,
сидел приятный молодой человек комсомольского возраста, радушно улыба
ющийся.
Спросив некоторые анкетные данные у Славы, он поинтересовался:
-- Вы знаете Солженицына?
-- Знаю...
-- Давно знакомы?
-- Не знаком.
-- А встречались?
-- Нет, не встречался.
-- Тогда назовите общих знакомых.
-- У меня нет с ним общих знакомых.
-- Неправда! Незнакомым не посылают поздравительных телеграмм.
-- Он известный советский писатель, поэтому...
-- Что вы читали?
-- Я читал... -- Вячеслав Сергеевич сразу отсек то, что он читал в
рукописях, -- читал "Один день Ивана Денисовича", "Матренин двор"...
-- "Раковый корпус"?
-- Нет...
-- Но вы знаете, что Солженицын ведет деятельность, которая на руку
врагам нашей партии. Выходит, вы его поддерживаете?
-- Возможно, я неясно выразился, -- сказал Ивлев, стараясь незаметно
сжать руки в кулаки, чтобы не дрожали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81