-- Подонки! Дзержиморды с
площадки Задзержинского! Да они испражнений моего друга Ивлева не стоя
т.
Неужели мы и на этот раз спустим им, Рап!.. Рап!!. Что молчишь, зека? Ну,
выступи раз в жизни основоположником порядочного почина, например: "Жги
те
газеты, не читая!" Объясни толпе подписчиков-кроссвордистов: каждый долж
ен
сжечь газету. Оборвать провод радио и телевизора. Власть станет глухоне
мой,
захлебнется в своей желчи!
Раппопорт сопел, ухмылялся.
-- Не хочешь? Тогда я сам!
-- Осторожнее, мальчик.
-- Да брось, Рап! Я с детства ссал на эту организацию.
Яков Маркович знал этот исторический штрих из биографии Максима.
-- Пойдем лучше выпьем, Макс, -- предложил Раппопорт. -- Может, легче
станет...
-- Настроения нет, извини. Пойду писать письмо на Лубяночку...
Не простившись, Максим зашагал прочь. Яков Маркович поглядел ему вслед,

поднялся и, горбясь, побрел в другую сторону. На углу, возле продмага, он
остановился.
-- Ну что, друг, по "лысому"?
Мужик, верным глазом наметивший Раппопорта в толпе, был худой и
небритый. Он вертел пальцами юбилейный рубль с изображением Ленина
-- А третий есть? -- спросил Яков Маркович.
-- Вот он, чекист, стоит с двумя бутылками, подключим его! Посуда наша,
мелочь добавишь?
-- Добавлю, чекисты, -- согласился Раппопорт.
Тот, что с бутылками, в кожаной куртке, на которой не хватало только
патронташей, уже нетерпеливо стоял в очереди. Ему передали два "лысых" и

мелочь. Втроем, не отставая ни на шаг, бригада двинулась к скверику, в
кусты.
-- Может, закусить взять чего? -- осторожно предложил Яков Маркович.
-- Интеллигент? -- уточнил чекист. -- Дома закусишь...
-- Ну, давайте, давайте побыстрей, а то я с утра не пил! -- небритый
сколупнул железку ногтем. -- Пьем из горла, так что без обману!
И первым опрокинул бутылку, забулькал. Чекист шевелил губами, считая
глотки.
-- Стоп! -- он ухватил бутылку, как рубильник, и, повернув вниз,
выключил. -- Закуси веточкой, а я пососу.
Остановился он сам. Если и обделил, то не намного. Яков Маркович
прикрыл глаза, приготавливаясь сделать, как они. Он заранее почувствова
л,
как зашевелилась у него в желудке блуждающая язва, заныла, боль пошла гул
ять
по всему животу, прихватив печень. Но отступать было некуда. Он набрал
побольше воздуха и медлил.
-- Жид, что ли? -- догадался чекист.
-- Есть маленько, -- признался Тавров.
-- То-то, я вижу, жмешься. Ну ничего, пей. Человеком станешь!
Они не засмеялись, ждали. Он снова вдохнул и стал пить. Бутылка
качалась между двух облаков, которые остановились над ним в небе. Небо бы
ло
бездонное, водка лилась сверху, и казалось, ей не будет конца. А ведь
всего-то граммов сто пятьдесят... Допив, Яков Маркович мужественно вытер

рукавом рот и вернул бутылку чекисту. Они оба смотрели на Раппопорта.
-- Добавить бы надо, -- сказал небритый. -- Ведь хорошо прошла,
добавить бы. Добавим -- будет еще лучше. Но у меня нету...
-- Нету, нету, -- сказал чекист, пристально глядя на третьего.
-- Я плачу, чекисты, -- немедленно согласился Раппопорт. -- Раз надо, я
плачу.
-- Сам-то торгуешь? -- спросил небритый.
-- Примерно...
-- Тогда плати. Дуй, чекист, за второй!
Чекист, не мешкая, умчался.
-- Не бойсь, не удерет!.. А я сразу, как тебя увидел, понял, что ты
завмаг. Вид у тебя завмага.
-- Я не завмаг, -- уточнил Яков Маркович. -- Я Раппопорт.
-- На кой мне знать твою фамилию? Я что -- кадровик? Пьешь -- и пей!
После этого они молчали минут двадцать, отвернувшись друг от друга и по

отдельности переживая одинаковое потепление организма. Потом прибеж
ал
чекист, зажав под мышкой непочатую бутылку.
-- Первым я! -- заявил Раппопорт.
-- Ox, и умный он, -- сказал небритый чекисту. -- Ну, умный!
-- Я не умный, чекисты! Я дерьмо! Дайте, я буду первый. А то вы, падло,
мне мало оставляете!
Прижав большим пальцем норму, он выпил свою часть и подождал, пока они
опорожнили бутылку.
-- Я дерьмо! -- упрямо повторил Раппопорт. -- Навоз, на котором взойдут
цветы!
-- Семью, что ль, бросил? -- сочувственно спросил небритый. -- Так им
без тебя даже лучше.
-- При чем тут семья?! Главное, жгите газеты, чекисты! Жгите, не читая!
Пожав им руки, он пошел прочь, стараясь ступать так, чтобы тротуар под
ногами не ускользал в сторону. В метро Якова Марковича не пустили. Чувств
уя,
что он вот-вот упадет, Раппопорт уговорил таксиста, дав ему вперед пять

рублей, довезти свое расплывающееся тело в Измайлово. Но не таков был
журналист Тавров, чтобы просто заснуть.
С трудом попав ключом в скважину, он первым делом, не снимая плаща,
прошел в комнату и стал двигать шкаф. Накренив шкаф набок, Яков Маркович

вытащил из-под него толстую серую папку, а потом еще несколько листков --

отдельно. Листки он бросил на пол. В ванной он развязал тесемку, чиркнул

спичкой и поджег первый лист сочинения маркиза де Кюстина. На горящий ли
ст
Раппопорт положил еще, потом еще, и скоро в ванне полыхало пламя, копоть

застлала потолок. Тавров начал неистово кашлять от дыма. Задыхаясь, он до
жег
рукопись до конца, пустил воду, чтобы остатки перестали дымиться, и
вывалился из ванной. Он помнил, как сел на пол в комнате, не в силах
добраться до тахты, и тут память ему изменила.
Глаза он открыл, когда почувствовал, что его трясут за плечо. Яков
Маркович долго не мог сообразить, чего от него хотят. Во сне его дважды
арестовывали, и он считал, что в этом ему везло: спросонья совершенно не

волнуешься. Он боялся только физической боли, а пальцы так впились ему в

плечо, что он застонал.
-- Не надо, -- жалобно попросил он, -- не надо меня бить...
-- Да ты что, пап? Проснись! Тебе плохо? Перед ним на коленях стоял
Костя.
-- Сын... -- не открывая глаза, произнес Яков Маркович. -- Мне очень
хорошо. Только голова болит...
-- Вижу, отец. Счастье еще, что ты не угорел.
Константин вошел в незапертую дверь и увидел отца, раскинувшегося
навзничь на коврике возле тахты. На животе у него спали, свернувшись, обе

кошки. Испугавшись, Костя мгновенно представил самое худшее и все, что з
а
этим худшим следует. Но тут же сообразил, что тогда кошки на нем не грелис
ь
бы. Отец причмокивал и время от времени повторял: "Жгите газеты, не читая!"

Водкой несло даже от кошек. Подложив отцу под голову подушку, Костя уселс
я
за стол читать листки, брошенные на пол.
Листки оказались сочинением, написанным журналистом Тавровым в жанре
,
который он открыл и назвал клеветоном. Это был клеветон Таврова на самог
о
себя. Яков Маркович писал за всех и обо всех, о нем же (если не считать
доносов) не писал никто и никогда. Поэтому Тавров решил заранее, на тот
случай, когда это понадобится, самолично подготовить о себе статью, чтоб
ы ее
в любую минуту могли опубликовать. А то ведь, если сам о себе не
побеспокоишься, сделают хуже, недостаточно профессионально. Клевето
н
"Газетный власовец" был создан в лучших традициях отечественной партий
ной
печати. В клеветоне был использован полный набор ярлыков из раппопортов
ского
конструктора: двурушник, предатель Родины, растленный тип, внутренний

эмигрант, продавшийся сионистской разведке, злобный отщепенец, грязны
й
провокатор.
-- Что это, пап?
-- Это? -- Яков Маркович сел, опершись спиной о тахту. -- Кто знает,
сынок? Может, это скоро понадобится...
-- А ты не хотел бы уехать, отец?
-- Я?! Ты хочешь вызвать меня на предотъездовское соревнование? Нет,
сынок. Ты молодой -- у тебя еще есть слабая надежда. А я...
-- И тебе не надоело?
-- Ox, как надоело, Костик! Но я уж досмотрю это кино до конца! Иногда
мне кажется, что евреи любят эту страну больше, чем русские. Они больше
думают о ней, меньше ее пропивают. А живут они на этой земле, начиная с
хазар, то есть не меньше русских. И по чистой случайности в свое время стал
и
насаждать здесь византийскую религию, а не иудейскую. Русские привыкл
и
заселять чужие земли. Так что логичнее им эмигрировать. К монголам, от
которых частично произошли. А евреи останутся. Только карлов марлов бол
ьше
не надо... Меня тошнит, Костя.
-- Зачем ты напился? Чтобы стать националистом?
-- Меня тошнит от того, что происходит...
-- Сам же говорил, отец, что на перстне царя Соломона были
выгравированы мудрые слова: "И это пройдет..."
-- Говорил! Мало ли что я говорил! Да если бы у меня был перстень, я бы
выгравировал на нем: "И это не пройдет!"


_70. РОКОВАЯ ДЕВОЧКА_

В сберкассе на старом Арбате стояла очередь, извиваясь по стене:
старики и старухи ожидали пенсию. Сироткина попросила предупредить, что
она
последняя, отошла к стойке и, открыв отцовскую сберкнижку на имя Северов
а
Гордея Васильевича с правом для дочери пользоваться вкладом в течение
трех
лет, заполнила листок. На счету было две с половиной тысячи с лишним. Отец

не трогал их после смерти матери.
Мелочь Надежда не стала трогать, а две с половиной тысячи, отстояв в
долгой очереди, забрала. Ей велели расписаться три раза -- Надя волновалас
ь,
и подпись каждый раз получалась отличной от предыдущей. В конце концов е
е
заставили предъявить паспорт. Только после этого Сироткина получила же
тон с
номером, отдала его кассирше, и та отсчитала деньги. Сколько -- Надя не
могла видеть из-за высоченного прилавка, но пересчитывать не стала. Она

отошла к стойке, вынула из сумочки редакционный конверт со штампом "Труд
овая
правда", вложила в него деньги и заклеила.
До метро "Университет" Надежда ехала с решительностью, которая
несколько убавилась, пока она поднималась по эскалатору. Обычно, когда Н
адя
провожала Ивлева, он не хотел, чтобы она шла с ним до самого дома; она
оставалась внизу, и лестница уносила вверх его одного. Но иногда он
заговаривался, не замечал, что она уже стоит на ступеньке, и ей удавалось

проводить его до самого выхода из метро. В такие дни Надя была счастлива.

Теперь Сироткина вошла в подъезд. Она поднималась по лестнице не ища,
будто сто раз приходила в дом Ивлева. Она хотела встречи с Антониной
Дональдовной и боялась ее. Это была какая-то игра, которую Сироткина сам
а
себе предложила, сойдясь с Ивлевым. Антонина Дональдовна была ее педагог
ом в
38-й музыкальной школе. Надя девочкой любила ее и быстро забыла, как и всех

других своих учителей, но вспомнила, когда узнала, что спецкор Ивлев -- ее

муж. Учительница в свое время о нем рассказывала (какой он умный и
незаурядный человек, -- кажется, про это), и Наде, когда она на него в
редакции посматривала, сделалось любопытно.
Когда игра и полудетские расчеты стали серьезными, Сироткина не
заметила. А заметила только, что она любит Ивлева и ей не только хорошо от

этого, но и плохо. Она так и не сказала ему, что знает его жену.
-- Сироткина?! -- удивилась Антонина Дональдовна, открыв дверь и сразу
узнав Надю.
Она стояла в пестреньком халате с посудным полотенцем не первой
свежести в руках и, узнав, все еще продолжала разглядывать Надю, тщательн
о,
с иголочки одетую.
-- Я на минуту, Антонина Дональдовна...
-- Да входи же. У меня кавардак, извини... Раздевайся, я сейчас...
Пока Надя снимала плащ, Тоня в ванной напудрилась, чтобы хоть немного
скрыть следы синих припухлостей от бессонной ночи и слез. Она скинула ха
лат,
натянула брюки и кофту, провела два раза гребешком по голове и вышла из

ванной.
-- Я все знаю, -- сразу произнесла Сироткина, чтобы не вертеться вокруг
да около.
-- Что -- все?
-- Мы ведь с Вячеславом Сергеевичем вместе работаем. Ну, то есть я в
редакции мелкий технический работник. Он ни в чем не виноват, я уверена. Он
и
должны его выпустить! Просто обязаны!
Тоня ничего не ответила. Она отрицательно покачала головой, и только
слезы покатились вниз, оставив два следа в наспех положенной на щеки пуд
ре.
-- Точно знаю, Антонина Дональдовна! Газета за него заступится, а к
мнению газеты прислушаются... Скоро из больницы наш главный выйдет,
Макарцев. Он к Ивлеву хорошо относится, понимает, что это талантливый
человек. Он позвонит и все такое... Вот увидите!
-- Куда позвонит, Надюша? Ты осталась такой же наивной девочкой, как
была!
-- Нет! -- запротестовала Сироткина. -- Может, я и наивная, но не
такая, как вы думаете! Верьте, это главное!..
-- Постараюсь...
-- Да, чуть не забыла, а то б ушла... Я привезла гонорар вашего мужа --
в бухгалтерии просили передать...
Сироткина поспешно вынула конверт, положила на стол. Ивлева не
взглянула.
-- Ну а ты-то как живешь, Надя?
-- Я? Замечательно. Весело! Такой круговорот -- некогда оглянуться.
Учусь в университете, на вечернем, кончаю. В общем, порядок...
-- Тебе можно позавидовать...
-- Мне многие завидуют. Даже стыдно, когда у тебя все так хорошо... А
как ваш сын?
-- Сейчас у бабушки, растет...
-- Ну, я пойду, -- поднялась Надежда. -- Извините, что ворвалась без
приглашения.
-- Наоборот, Надя, я очень рада. Посиди, чаю попьем...
-- В другой раз... Загляну, как только что-нибудь узнаю.
Закрывая за Надей дверь, Тоня ощутила знакомый запах духов. Запах этот

раздражал ее давно, однако она не придавала ему значения. Только теперь

слабая догадка пришла к ней, но она не позволила этой мысли развиться и

поразить ее сознание неожиданным открытием.
На улицу Надя выскочила вприпрыжку, довольная собой. Тоненькая и
устремленная, улыбаясь, она спешила к метро, и прохожие смотрели ей вслед
.
Она предчувствовала, что отец дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81