Он быстро вырулил на Волоколамско
е
шоссе и, нарушая правила, по осевой линии, минуя ряды грузовиков, помчался
в
свое Аносино.
Там в минувшее воскресенье схоронили бабку Агафью. Алексей с Любой тож
е
были, конечно, на похоронах, приехали с пятницы, после того как Клавдия
обнаружила бабку замершей в согнутом положении, лбом об пол перед иконо
й.
Умерла Агафья ни от чего, просто от своих восьмидесяти двух. До последнег
о
дня она работала в огороде и курей держала семнадцать штук, если считать
с
петухом.
Сперва думали везти Агафью отпевать в Звенигород, но Леша сгонял на
мотоцикле соседа в церковь и сговорился со священником провести меропр
иятие
на месте за тридцать целковых. Узнав, что Агафья была в Аносинском монаст
ыре
старшей нищенкой, священник пять рублей скинул.
Кладбище в Аносине лежит на горе, со всех сторон видное, хотя и в
деревьях. Могилу бабушке вырыли на краю кладбища, между двух железных

частоколов (каждый русский человек могилу своих родных старается повы
ше
огородить, чтобы не затоптали и не загадили, да еще колючки воткнуть, чтоб
ы
не лазили). Вырыли яму неглубоко -- земля еще не оттаяла и Агафью принимать

не хотела. Поминки были тяжелые, шумные, одних бутылок из-под водки надо

теперь снести в магазин девятнадцать штук, а еще семь четвертинок и от

портвейна две набитых кошелки. Всю посуду нa поминках опростали до дна,

чтобы спокойно лежалось бабушке Агафье и земля на ней была легче пуха.
По дороге Леша решил сперва закатить в Покровское, в правление колхоза

имени Ленина, попытать счастья попасть к председателю. Так и так, родная

бабка умерла, надо на внука переоформить ее собственность -- дом. Дом все

равно никудышний, гнилой, под соломой, а я наследник законный, если что, у

нотариуса мигом оформлю, я ж работаю сами знаете где.
За три дня, прошедшие с похорон бабки, Леша уже навострился, что он
пристройку для себя к родительскому дому не станет поднимать, а деньги
и
силы вложит в Агафьин дом и будет иметь собственную дачу -- это и снилось-т
о
не всякому.
К правлению Двоенинов подкатил с шиком и поставил машину так, чтобы
задний номер "МОС", да еще нулевик, из окна председательского кабинета был
о
видно.
Председатель оказался на месте. Никанора Двоенинова он знал с
послевоенного времени, а все ж инициативы не поддержал. Права правами, н
о
Леша в Аносине давно уж не прописан. А участок на хорошем месте, отдадим ег
о
члену артели. Дом поставят новый, чтобы зажиточный уровень колхоза, если
кто
из начальства мимо по шоссе проезжает, не срамить. Так что ничего не выйде
т.
-- Ну, что там у вас в ЦК слышно? -- председатель сменил тему.
-- У нас все нормально, -- сказал Леша.
-- Нормально? Это хорошо, -- сказал председатель. -- Вообще-то, если
посоображать, есть один путь...
Он подумал, что такие шоферы, как Двоенинов, на дороге не валяются. И
если бы его возил шофер, который раньше работал в ЦК, это выглядело бы
неплохо.
Получив приглашение вернуться в колхоз, Леха, конечно, в душе
усмехнулся, но виду не показал.
-- Если б дом обстроить, да семью к селу приучить, -- ответил он
уклончиво, -- тогда подумать можно. А с другой стороны, дом ведь Агафьин,
нельзя же его просто...
-- Просто нельзя, -- согласился председатель. -- Но владелица имущества
умерла, а земля не твоя и не моя, она колхозная, хоть под домом, хоть
вокруг. Так что можно.
Тут вдруг Двоенинова-младшего осенило:
-- А если мать с отцом разведется, дом на мать записать можно? Она ведь
колхозница!
-- Из-за этого разводиться?
-- Не из-за этого. Давно собирались.
-- Ну, это как суд решит.
По дороге в Аносино Леша притормозил возле магазина и взял без очереди

бутылку водки. Как только мать, суетясь, поставила на стол еду, Алексей
плюхнул бутылку, сам же пить не стал.
Бутылка быстро опустела. Никанор предложил моментом сбегать за второй
,
раз такой внезапный праздник, но сын тут невзначай сказал, что встретил

председателя и тот обеспокоен судьбой Агафьиного дома. А выход есть.
Развестись с Никанором ради интереса Лешеньки мать, все смекнув,
согласилась немедленно. Отец же заплакал.
-- Я же воевал, Леха! Разве я за это воевал?
-- Молчи! -- гавкнула на него Клавдия. -- Для семейной же пользы!
Молчи, коли соображенья нету!
Никанор вроде как согласился, но слезы текли.
-- Боязно все же, боязно.
-- Да после опять сойдемся, дурень, -- спокойно объяснила Клавдия. -- А
пока незаконно поживем... У тебя уж давно и не дымится. Главное, материн дом

оформить на себя, чтоб не отобрали.
Она стала рассказывать Алексею, как прибиралась в Агафьином доме посл
е
похорон.
-- Хламу вынесла гору, да еще осталось. Посмотри, может сгодится чего.
-- Пешком или доедем?
-- Можно и пешком, ноги не усохнут, но далековато...
Ей хотелось, чтобы Лешенька провез ее по деревне. Они поехали. Леша сам
отпер замок и вошел в дом, оглядев его свежими глазами и примериваясь, ка
к
они с Любой приедут сюда на лето. Нужных вещей в тряпье не оказалось.
-- Пожечь это все, только и разговору, -- решил Алексей.
Всю стену и угол до окна занимал иконостас, во время оно спасенный
бабкой из монастыря. Двоенинов сразу стал иконы снимать и посреди комна
ты
складывать. Клавдия молча глядела, понимала и не вмешивалась.
-- Во! -- назидательно сказал Алексей, закончив работу. -- И просторней
будет, и пыли меньше!.. И мое положение все же надо учитывать. Давай, батя,
все в огород!
-- Давно пора! -- заявил Никанор, беря свое за поражение в вопросе
развода и торжествующе посмотрев на мать. -- А я чего говорил!
Они стали таскать тяжелые, окованные медью иконы и складывать на
грядку, еще влажную от только что дотаявшего снега.
-- Как бы беды не было, иконы все-таки! -- бормотала Клавдия, ходя
следом...
-- Если в чем не понимаешь, дак молчи! -- наставлял ее Никанор. -- Не
то после разводу на другой женюся.
-- Кому ты нужен, рухлядь? На ногах еле стоишь!
-- А это неважно. Помоложе найду, не бойсь! Я себе цену знаю.
Настроился он вдруг озорно и иконы из дому в огород таскал бегом,
подбадривая сына. В кучу с иконами Леша навалил старую одежду, две
поломанных табуретки, подсунул подо все пачку старых газет и, вынув из

кармана красивую ронсоновскую зажигалку, подарок Макарцева, подпалил. Т
ряпки
после жара сухих газет сразу затлели, задымили. Табуретки начали
обугливаться. Иконы же потрескивали, но, покрытые краской и металлом,
загораться не хотели.
Если бы все это затеял Никанор, Клавдия огрела б его чем ни попадя, а
иконы из огня вынула. Уж ежели не дома, дак пускай в сарае лежат,
сохраняются. Мало ли чего? Все-даки Бог! Но сынок сам все соображает, коли

офицером был, а сейчас работает в такой организации, главней которой и н
а
свете нету. Уж он знает, что делает. Может, снова приказ был церковное
уничтожать, а может, иконы ему чего подпортят, если кто донесет. В прошлом

годе к бабке заходил один дачник, художник. Иконы эти, говорил, старые,
семнадцатого века, что ли. Предлагал за каждую по восемьдесят рублев. А ик
он
у Агафьи десятка полтора. Он бы и более дал, но бабка сказала, что иконы
монастырские, продать их -- тягчайший грех. Клавдия и не стала теперь про

это говорить от греха подалее. Лучше уж пущай горят. Все же огонь есть
стихийное бедствие, а деньги -- одна корысть.
Алексей с отцом пошли в избу, поговорить о ремонте, прикинуть, сколько
потребуется досок, да где бревна совсем осели от гнили и надо заменить.

Решили все делать сами, никого не нанимать.
-- На майские праздники и начнем. Только надо вам скорее съездить
развестись.
-- Ладно, Лешенька, ладно! -- согласилась Клавдия. -- Завтрева же и
поедем. Только какую причину называть развода-то?
-- Скажи, пьет... Алкоголик, мол, и все.
-- Я -- алкоголик? -- возмутился отец. -- Ну, это ты, Леха, загнул!
Выпить, конечно, могу, но алкоголик -- это совсем уже который того... А я?
-- Что ты, батя, как маленький? Я, я! Тебе-то не все едино?
-- Не слушай ты его, Лешенька! Несет глупости, ей-Богу! Страмота!
-- Для бумажки же только, -- пояснил Алексей.
-- А, ну, если для бумажки тока, дык тогда конечно!
Когда Двоениновы опять вышли в огород, иконы уже вспыхнули. Заполыхали

они после долготерпения чистым оранжевым пламенем, без чада и дыма. От вс
его
остального золы уже навалило много кругом.
-- Удобрение будет, -- заметил Алексей, посмотрев на часы.
-- Как там начальник-то твой, -- спросил отец, -- из больницы
выкарабкался?
-- Сегодня как раз беру.
-- Значится, выкарабкался. А то в больнице и остаться можно. У меня
нога раненая тоже чтой-то заплетаться стала.
-- Пей меньше, -- объяснила Клавдия.
-- Врач говорит, слово какое, забыл...
-- Тромбофлебит, -- произнесла, не запнувшись, жена.
-- Вот, самый он! Можно слечь в больницу. А чего ее ложиться, когда я
хожу? Не смогу ходить, дак лягу, правильно я рассуждаю, сынок? Лечись, не
лечись -- что в организм ни входит, все выходит раком.
-- Кто ее знает! -- сказал Леша. -- Вообще, надо лечь, обследоваться...
-- Еще чего не хватало, обследоваться! Им только дайся, уж такого
найдут, что прямиком на погост. А нам дом ремонтировать.
-- Ну, я поехал, -- Алексей собрался. -- На майские с Любкой завалимся
на все три дня, если дежурить не заставят. И продуктов захватим.
Алексей вышел за калитку, и черная "Волга" сразу помчалась так, что
исчезла за лесом прежде, чем Клавдия успела до забора добежать. Двоенино
в
опаздывал, но полагал, что в такой радостный день ругать его не станут.
Зинаида Андреевна уже спустилась на улицу, ждала. Она волновалась и все

подгоняла Лешу. Игоря Ивановича обещали отдать в четырнадцать часов, по
сле
консилиума. Из холла Зинаида позвонила мужу.
-- Почему так поздно? -- спросил он.-- Я жду не дождусь...
-- А тебя выписали?
-- Давно выписали, я уже одет, -- сказал Макарцев, хотя врачи оставили
его недавно и он только что снял пижаму и надел брюки.
Ему помогала сестра, чтобы он меньше двигался. В холле он появился с
заведующей кардиологическим отделением, которая поддерживала его под
руку.
Макарцев сам пошел вперед, к жене, поцеловал ее в губы, слегка подкрашенны
е.
Она заморгала часто-часто, чтобы слезы не выступили.
-- Господи, да неужели все кончилось? -- радостно проговорила она.
-- Еще ничего не кончилось, -- сказала заведущая. -- Игорю Иванычу
предстоит войти в норму. Режим во всем: питание, отдых, прогулки, сон, ни в
чем никаких излишеств, -- она посмотрела на Зинаиду Андреевну.
-- Понятно, понятно! -- Макарцев слегка развел руками. -- Уж какие
могут быть излишества!
-- Вы не отшучивайтесь, Игорь Иваныч! На работу вам нельзя. В санаторий
на месяц-полтора.
-- Бросьте, бросьте! -- отговорился он. -- Вы уже достаточно меня здесь
отдыхом помучили! Для меня лучший санаторий -- работа.
-- Если не послушаетесь, Игорь Иваныч, я позвоню к ЦК, пожалуюсь на
вас...
-- Ладно, ладно... На недельку хоть домой, а там и в санаторий...
-- И дома режим больничный, приеду проверять...
-- Вот деспот, а!
Зинаида Андреевна подала мужу пальто, сама проверила, укрывает ли шею

шарф, хотя на улице было тепло и солнечно, застегнула пуговицу. Выскочив и
з
машины, Алексей открыл хозяину дверцу, ждал, улыбаясь.
-- Здорово, молодец! -- весело сказал Макарцев и как мог крепко пожал
Двоенинову руку. -- Небось, думал, я не выкарабкаюсь, крышка?
Макарцев хохотал. Он был счастлив.
-- Ну что вы, Игорь Иваныч! Немножко приболели, и все. Бывает! У меня
отец тоже вот с тромбофлебитом... А ничего!
-- Знаешь, Зин, как он перепугался, когда я упал? -- говорил Макарцев,
кряхтя усаживаясь на переднее сиденье и повернув голову назад, к жене. Ру
кой
он открыл бардачок. -- Ну, Леша, где сигареты для меня.
-- Гарик! -- Зинаида Андреевна просительно положила руку ему на плечо.
-- Ну зачем?
-- Во, видишь, брат, домашняя диктатура пролетариата. То нельзя, это
нельзя! Теперь начнется... Несчастную сигарету и то не выкуришь. Придется,

Алексей, нам с тобой курить только в дороге, потихоньку, чтобы никто не
видал.
Ему нравился этот демократический разговор с шофером, а Леша гнал по
кольцевой дороге, чтобы через Ленинградский проспект выскочить к "Динам
о", к
дому Макарцева, а потом ехать в редакцию, рассказать новость с
подробностями, как да что.
-- Я для тебя меню выписала из какой-то книги, Игорь Иванович, --
вспомнила Зинаида Андреевна. -- Как питается американский миллионер. В

девять -- овсяная каша без молока и сто граммов вареной телятины. Чашка
зеленого чаю. В двенадцать тридцать -- триста граммов вареной глубоковод
ной
рыбы без соли, пять сырых перепелиных яиц, чашка кофе, ломтик сыру. В пять

-- полстакана крепкого бульона, слегка обжаренная дичь, пятьдесят граммо
в
икры с лимоном, два абрикоса. В двадцать тридцать -- вечерний чай...
-- Где же ее возьмешь -- глубоководную рыбу? А где коньяк? Или я
прослушал, а, Леша?
-- Коньяк отдельно, потихоньку, Игорь Иваныч, как сигареты...
-- Ты почему не говоришь насчет Боба, Зина? -- вдруг, перестав играть,
сухо спросил Макарцев. -- Когда?
-- Я не хотела тебе напоминать, Гарик. Вчера звонили, разрешили сегодня
приехать.
-- Сегодня?! Какого же черта молчишь?
-- Я думала, привезу тебя домой и съезжу за ним, -- она закрыла глаза,
рот расплылся в улыбке. -- Такой сегодня у меня день -- одни хлопоты.
-- Нет, так дело не пойдет. Едем вместе!
-- Тебе нельзя!
-- Положительные эмоции -- можно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81