--
продекламировал Ивлев.
-- Вы повторяетесь, Вячеслав Сергеич, -- заметил Закаморный. -- Я налью
еще, если позволите...
Он поднес к глазам бутылку, прикинул объем и двумя резкими наклонами
горлышка точно разделил оставшееся содержимое между Ивлевым и собой.
-- Субботник -- ограбление века! -- театрально произнес Максим. --
Выпьем же, Славик, за автора дерзновенного проекта, который скоро вытащи
т из
народного кармана миллиарды. Жаль, не для себя. Сам он останется нищим. Ем
у
даже нечем заплатить партвзносы. За Якова Марковича Тавропорта, нашего в
ождя
и учителя!
Он выпил, послонялся по комнате. Ивлев отглотнул, закурил.
-- Не будешь допивать? -- спросил Максим у Ивлева. -- Тогда я...
Он допил остаток из ивлевского стакана.
-- Быть алкоголиком -- это тебе не идет, Макс, -- заметил Раппопорт. --
Опускаешься...
-- Чепуха! Я делаю то же, что и вы, Яков Маркыч, только в другой форме.
Мы, алкоголики, ускоряем агонию и, значит, способствуем прогрессу.
-- Прервись, Макс! -- попросил Яков Маркович. -- Уж больно настойчиво
звонит.
Тавров перегнулся через стол и, сделав знак рукой, чтобы все умолкли,
снял трубку.
-- Это Яков Маркович? -- спросил грудной женский голос.
-- Ну и что? -- ответил он несколько раздраженно.
-- Я Макарцева.
-- Кто?
-- Зинаида Андреевна, жена Игоря Иваныча...
-- Ах, простите... Я сразу немножко не сообразил... Тут у нас небольшое
совещание... Как себя чувствует?..
Он чуть не назвал имя, но прикусил язык.
-- Ему лучше. Уже разрешили разговаривать. Он просил, чтобы вы заехали
к нему. Он просил, чтобы в редакции не знали... Зачем-то вы ему очень нужны.
Его сегодня перевезли с Грановского на Рублевское шоссе...
-- Ясно! Завтра буду.
-- Спасибо. Пропуск уже заказан. Машина вам нужна?
-- Нет уж, сам как-нибудь...
Раппопорт некоторое время стоял в раздумье.
-- Макарцевская жена? -- спросил Ивлев.
-- С чего вы взяли?
-- Допереть нетрудно... Что ей нужно?
-- Шеф хочет меня поздравить.
-- Только-то!
-- Разве этого мало? По коням, чекисты! По-русски говоря, шабаш!
-- "Шабаш" -- русское слово? -- удивился Максим Петрович. -- Ничего
подобного! Это слово древнееврейское и означает "суббота".
-- А в словарях -- оно русское. И это скрывают от народа.
-- С твоей помощью, Рап, оно обрусело.
-- Давайте расходиться, дети, пока пьянку не застукал Кашин.
Закаморный взял со стола пустую бутылку и сунул во внутренний карман

пальто.


_30. ХОЛОДНОЕ СТЕКЛО_

В тот вечер "свежей головой" была Сироткина. Дежурить по номеру было
для нее мучением. Надежда была общительна, а редакция к вечеру пустела.

Приходилось накапливать информацию внутри себя, держать новости до

следующего дня. И потому ей было скучно. После того как Ягубов подписал

номер в печать, все уехали, и в редакции осталась Надя одна.
На подписанных полосах в цехе кое-что доисправляли, потом полосы
увозили снимать матрицы. Полосы, теперь уже ненужные (если не произойде
т
ЧП), привозили обратно и наутро, когда они уже не могли понадобиться,
рассыпали. Матрицы шли в стереотипный цех. Чумазые стереотиперы отливал
и в
металле полукруглые щиты, и написанное на хлипкой бумаге хлипкое слов
о
обретало металлический звон. Крюки транспортера несли стереотипы в

ротационный цех. Там их ставили в ротации, подгоняли, просовывали между

валами бумагу, пробовали пускать машины. Краска ложилась неровно. Машин
ы
останавливали, стереотипы снимали, подкладывали обрывки газеты под те м
еста,
где краска легла плохо, снова ставили стереотипы на место и опять пускал
и
машины. Потом начиналась возня с совпадением второй, красной краски, кот
орой
был помечен лозунг или рамка вокруг особо важного сообщения. А драгоцен
ное
ночное время, когда надо видеть розовые сны или веселиться, пропадало.
Сироткина сидела в пустом ожидании. Даже позвонить некому, излить душу.

Все давно спят. Она сидела в просторном кресле за столом редактора. Демок
рат
Макарцев считал, что такое доверие "свежей голове" увеличивает чувство

ответственности сотрудника. Двери во второй, личный, кабинет Макарцева и
его
комнату для отдыха с отдельным выходом были, естественно, заперты. Слев
а
стоял мертвый пульт селектора: какой отдел ни нажимай, хотя и раздастся

сейчас пронзительный звонок в отделе, но там никого нет. Маятник часов

медленно толкался то в одну сторону, то в другую. Надежда старилась в
кабинете, и никому не было до этого дела.
Она стала выдвигать из стола ящики. В них лежали телефонные справочник
и
ЦК, горкома, Моссовета с грифом "Для служебного пользования", будто нашелс
я
бы на свете человек, который читал их для личного наслаждения. Пачки
буклетов и рекламных проспектов туристских фирм многих стран, в которы
е
ездил редактор, лежали тут, и Надежда без особого интереса полистала их.

Потом пошли копии отчетов бухгалтерии о расходовании газетой средств
,
перемежаясь с поздравлениями редактору к Новому году и Дню Советской ар
мии,
еще не выброшенные Анной Семеновной. Это все Надежда отложила целой пачк
ой.
Вдруг взгляд ее упал на толстый конверт, который она вынула из стола.
Узнать, о чем редактор хочет советоваться в КГБ, она решила немедленно. Он
а
извлекла маркиза де Кюстина и тут же начала читать его, позабыв обо всем

остальном. Оторвалась она, когда было около часу. До пуска ротационных ма
шин
оставалось чуть-чуть. Надины мысли вернулись к Ивлеву. Она покраснела,

вспомнив, сколько глупостей наделала днем, и твердо сказала себе, что это
го
больше не повторится.
-- Поклянись! -- сказала она себе.
-- Клянусь! -- ответила себе она.
Тут отворились обе двери, составлявшие тамбур макарцевского кабинета,
и
появился Ивлев. В первое мгновение зрачки у Нади расширились, и она снов
а
почувствовала, что краснеет. Казалось, появись сейчас Иисус Христос,
Сироткина изумилась бы меньше. Но сегодня Ивлев значил для нее больше

Христа. Христос был для нее бестелесен, а Ивлеву она уже принадлежала, хот
я
ничего не было.
Вячеслав еще держался за ручку двери, когда Надя нашлась. Только
женщине дана эта сообразительность: превратить неожиданную ситуацию
в
обычную и даже будто бы ясную ей заранее.
-- Вам кого? -- невозмутимо спросила Сироткина, и лишь глаза ее лукаво
блеснули под настольной лампой. -- Я вас не вызывала. Вы по какому вопросу?

Он пришел сам, и наконец-то у нее есть возможность сделать вид, что он
ей вовсе не нужен, что она к нему абсолютно равнодушна. Подумать только!

Несколько часов назад она должна была быть и женщиной, и мужчиной,
преодолевать себя и его, стыдясь, добиваться... А теперь он стоял,
внимательно на нее глядя и даже вроде бы волнуясь.
-- Я помешал?
Она не ответила, похлопала глазами, проверяя, не сон ли это.
-- Вы устали и хотите спать?
Он, оказывается, глупый. Она закрыла глаза вовсе не потому!
-- Мяу!.. -- она, потянувшись, замурлыкала. -- Так по какому вопросу вы
пришли ко мне на прием?
-- По личному, -- объяснил он. -- Можно?
Вячеслав приблизился, перегнулся и положил свои руки на ее, лежащие на

холодном стекле макарцевского стола. Она почувствовала гнет его рук и

мгновенно стала безропотной, как днем у него в комнате. Все предыдущие

намерения испарились, сердце застучало чаще. Она ждала. Отпустив одну е
е
руку, он надавил пальцем кнопку настольной лампы. Стало темнее. Из окна

падал рассеянный свет, делая лицо Нади нерезким в желтоватом сумраке. О
н
потянул ее за пальцы к себе. Сироткина поднялась с кресла и плавно проплы
ла
вокруг стола, словно ведомая в неизвестном танце.
-- Да? -- спросил он.
Это "да" донеслось до нее издалека, будто долго летало по редакторскому

кабинету, отражаясь от стен и потолка, прежде чем попасть ей в уши.
-- Что -- да? -- переспросила она беззвучно, одними губами.
-- Не передумала?
Усмехнувшись краешком губ, она медленно покачала головой, осуждая его

за эти сомнения, и, склонив голову, подставила ему приоткрытый рот. Вячесл
ав
поцеловал краешки рта, все еще опасаясь запрета. А она, испугавшись, как б
ы
он не принял ее стеснительность за отсутствие желания, и вспомнив, что о
н
делал с ней днем, провела руками у него по спине, потом перевела их к нему

на грудь, отодвинула в сторону галстук, расстегнула одну за другой пугов
ицы
рубашки и просунула руки внутрь, потом резко поднялась и начала снимать
с
себя одежду; аккуратно отделяя от себя каждую часть, она протягивала ее

Ивлеву и целовала его после каждой отданной ему детали.
-- Сейчас я люблю тебя, -- сказал он.
Она кивнула, что могло означать: само собой разумеется, сейчас ты меня
любишь. Сейчас меня нельзя не любить. Но она не пошевелилась, стояла в шаг
е
от него, растерзанного и навьюченного ее вещами. Он оглянулся, ища куда б
ы
деть ее одежду, и положил на узкий длинный стол, за которым редакторы
отделов собирались на планерку. Потом он взял Надю за локти, приподнял и

посадил на стол Макарцева.
-- Босиком простудишься, -- объяснил он.
-- Думаешь, стекло на столе теплей пола? -- спросила она, поежившись.
Он попытался подложить руки так, чтобы отделить ее от стекла, на
котором она сидела. Из этого ничего не получилось. Тогда он пододвинул

толстую серую папку, лежавшую на столе. На папке Наде сразу стало теплей. О
н
грубо ощупал Сироткину, теперь ему безропотно принадлежащую, притихшу
ю,
ожидающую, и начал действовать. Надя вдруг испуганно подняла глаза:
-- Ой, он смотрит! Я боюсь.
Над столом Макарцева висел портрет чуть улыбающегося Ленина,
увеличенный фотарем Какабадзе по специальной просьбе редактора.
-- Смотри на меня, а не на него, -- предложил Ивлев.
Он схватил из кипы белья Надины трусики, влез на стол и надел их на
верхнюю половину лица вождя.
-- Так хорошо?
-- Да, так лучше...
Он стал целовать ей колени, живот, шею... Она сжалась от боли, стараясь
не застонать, и у него ничего не вышло.
-- Разве ты?.. -- он был этим удивлен.
-- Никогда, -- объяснила она. -- Ты меня презираешь? Только не уходи,
стекло уже согрелось. Мне тепло...
Он снова прикоснулся к Надежде, когда зазвенел звонок. Не поднимаясь,
Надя дотянулась до телефона.
-- Да. Сейчас приду...
Она положила трубку.
-- Жаль, если это не повторится, -- сказала она.
-- А тебе не больно?
-- Больно. Но все равно, жаль...
-- Повторится, -- он усмехнулся. -- Почему же не повторится?
-- Только не сегодня.
-- Не сегодня? -- обиделся он. -- Почему же не сегодня? А когда?
-- Всегда, когда захочешь... Пусти меня! Я замерзла. И потом, я должна
подписать номер...
-- Трусики не забудь!
Владимир Ильич в мерцающем уличном свете подмигнул им, и улыбка застыл
а
на его губах. Сироткина моментально оделась, зажгла лампу, выдвинула сре
дний
ящик, спрятала конверт с серой папкой.
-- Что это?
Надя подумала, говорить ли Ивлеву о папке, и решила не отвлекать его
внимания от себя.
-- От скуки рылась в столе, -- небрежно сказала она. -- Может, тебе
тоже одеться? Или ты решил перевестись на должность Аполлона?
Стоя посреди кабинета, он изучал ее.
-- Я все еще люблю тебя! -- сказал он.
Она подбежала к нему, опустилась на колени и поцеловала.
-- А знаешь, маленький -- он даже симпатичней! Похож на ручку от
унитаза.
-- А меня! -- сказал он. -- Поцелуй меня тоже!
-- Ты тут ни при чем! -- лукаво прошептала она.
В лифте она глянула на себя в зеркало и отшатнулась: кофточка
расстегнута, волосы взлохмачены, на щеках красные пятна, губы опухли от

поцелуев. За те несколько секунд, что лифт опускал ее в печатный цех, она

успела застегнуться, повернуть юбку, чтобы молния оказалась точно сзад
и,
пригладить волосы и сделать пальцами массаж лица, хоть немного уравня
в
румяные пятна и остальную бледноту.
В печатном уже работали все ротации, гул растекся по закоулкам,
лестничные перила, двери, оконные переплеты вибрировали, ноги ощущали ме
лкое
дрожание бетонного пола. Надя оглохла сразу. Гул вращающихся валов
навалился, придавил, лишил рассудка. Между валами со скоростью, которую н
е
способен уловить глаз, выливаясь из-под пола, текла река бумаги. Внезапно
и
мгновенно она заполнялась текстом и фотографиями, резалась, складывала
сь и
уползала наверх, в щель в потолке, готовыми номерами "Трудовой правды".
Восемь немецких ротаций, вывезенных в 45-м из Германии в качестве платы за

победу, вот уже двадцать четвертый год выполняли свою функцию в другой

пропагандистской машине и делали это с аккуратностью, свойственной и
х
создателям. Тридцать тысяч в час, миллионный тираж за четыре часа десят
ь
минут. В четыре сорок утра по графику все должно быть кончено, и в пять
тридцать последние почтовые грузовики покидают двор типографии. Докла
дная о
выполнении графика, подписанная начальником печатного цеха, ежедневн
о к
десяти утра кладется на стол секретарше редактора. Если ночь по графику
,
Анна Семеновна просто подшивает эту бумажку в папку. Если график был сор
ван,
Локоткова красным карандашом подчеркивает виновного и относит на сто
л
редактору.
На сей раз все шло по графику. Тщательно обходя ящики с мусором и
огнетушители, Сироткина дошла до стола мастера цеха. Грузный мастер, оде
тый
в промасленную спецовку, вытер руки тряпкой, смоченной в бензине, и ловк
о
выдернул из-под лапок конвейерной ленты номер газеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81