Но когда действительно застала его н
а
кухне, вспомнила: он утром говорил, что после совещания приедет рано, а
потом снова уедет и ночевать не вернется. Она была уверена, что у него ест
ь
женщина, не может не быть. Просто он считает ее ребенком, и это скрывает. И

раньше бывало, он неожиданно заявлял, что не придет ночевать -- у него
командировка. А тут не объяснил причину -- не захотел врать. Это уже
прогресс.
-- Здравствуй, папочка!
Василий Гордеевич сидел без пиджака в белой рубашке с расслабленным

галстуком и жевал. Она обняла отца за шею, прижалась к его спине. Из Надино
й
комнаты доносилась музыка, ласковая и мягкая.
-- Это ты включил проигрыватель?
-- Да!
-- Ты что -- влюбился?
Он молча усмехнулся.
-- Выбрит тщательней, чем обычно, музыка...
-- Побрился в парикмахерской ЦК, пластинку мне подарил мой зам. Все?
-- Нет. Куда собираешься?
-- Ну, если начистоту, то на дачу, играть в преферанс.
-- Там, надеюсь, будут женщины? Давно пора...
-- Пора? -- Василий Гордеевич опять усмехнулся. -- Нет, женщин там не
будет. И что значит -- пора? Я же не говорю, что тебе пора замуж...
-- Ну, не говоришь, поскольку ты тактичный. А если бы я это сделала? У
меня есть новый парень... Так серьезно ко мне относится, просто боюсь...
-- Новый? Кто?
-- Военный. Учится в академии Жуковского -- в адъюнктуре... Как ты
считаешь?
-- Я? По-моему, раз спрашиваешь, то сама не уверена.
-- Я-то уверена, -- прошептала она ему на ухо. -- Но не знаю, как ты
отнесешься... Ведь тогда ты...
-- Тогда? С этим антисоветчиком?! Про которого ты мне тогда наврала...
Его фамилия Ивлев, и он с тобой работал!
-- Ну, вот! Сразу ругаешься. С ним давно кончено... Но если хочешь
правду, то никакой он не антисоветчик! Он перевел с французского книжку,

которую каждый смертный может взять в Ленинской библиотеке. И не в
спецхране, а просто так.
-- Дело не в этой книге, Надежда! Дело в том, что этот человек может
писать не то.
-- Это страшно?
-- Смотря для кого... Для лиц, идеологически некрепких, опасно.
Большинство народа, к сожалению, не отличает хорошего от плохого и може
т
попасться на удочку таким, как твой Ивлев. Я хотел сказать, бывший твой...
-- Ты прав, папа! Я все поняла. Хорошо, что для меня это имеет чисто
теоретическое значение.
-- Ну, вот видишь...
-- Скажи, а как тебе удалось? Неужели ты такой сильный, что можешь
посадить человека?
-- Глупости! Дело, конечно, не в личном, надеюсь, понимаешь?
-- А выпустить его можешь? Скажи -- можешь?
-- То есть как? -- Василий Гордеевич встал и затянул галстук.
-- Понимаешь, мы расстались, а его посадили. Если бы его выпустили, я б
спокойно вышла замуж за моего военного, а так... Пожалуйста! Я редко
что-нибудь прошу!
-- Нет, Надежда! Ты не понимаешь специфики нашей работы. Дело не в этом
Ивлеве. Сейчас мы не хотим изолировать всех, по тем или иным причинам
недовольных нашей идеологией. Работу ведем превентивно. Но выпустить --

значит показать, что мы слабы, что антисоветчики могут действовать. Да и н
е
я это решаю.
-- А кто?
-- Партия, народ... Когда, наконец, ты это поймешь? Лучше про Ивлева
забудь!
-- Хорошо, папочка, я постараюсь... Кстати, как у тебя с диссертацией?
-- Надеюсь, все будет xopoшо.
-- Я так рада! Знаешь, давай выпьем за то, чтобы у тебя все было
хорошо.
-- Ну, давай, если настаиваешь...
Василий Гордеевич вынул из бара бутылку экспортной водки, наполнил
рюмки, поставленные Надей. Они выпили.
Он натянул пиджак, поцеловал ее.
-- Какой ты у меня элегантный, папка! И почти совсем молодой...
Взяв гребешок, она зачесала отцу назад поседевшие волосы, курчавящиес
я
возле ушей и сзади.
-- Такой мужчина пропадает для кого-то!
-- Не дури, Надька, -- он похлопал ее по бедру.
Закрыв за отцом дверь, Надежда вошла к себе, захватив на кухне бутылку.
Она поставила на проигрыватель пластинку, налила водки.
-- За твое здоровье, папочка! -- произнесла она вслух и выпила, не
поморщившись.
Надя налила еще и снова выпила, поднялась, покружилась по комнате в
позе, будто ее кто-то держал за талию, села к роялю. Она подстроилась под
мелодию, пробрякав ее отвыкшими от этой работы пальцами, и продолжала

размышлять вслух.
-- Спасибо тебе, папочка, что сделал меня снова свободной! Я,
дурешенька, и не подозревала, что это ты. Я не просто Надя Сироткина! Нет, я

настоящая роковая женщина! Каждый, кто соприкоснется со мной, будет
несчастлив. Благодаря мне убил двоих Боб Макарцев. Из-за меня до полусмер
ти
избит Саша Какабадзе. Стоило отдаться Ивлеву -- и он уже в тюрьме. Кто
следующий? Кто рискнет и поцелует меня? А ведь я еще молоденькая, ни одног
о
аборта. Еще и любить-то как следует не научилась. Научусь, то ли будет! Где

пройду -- тюрьма да смерть... Я ведьма, только еще практикантка. Я
всего-навсего дочка генерала КГБ. А вырасту -- Слава, прости!..
Пластинка доиграла, автостоп не сработал, она продолжала вращаться.
Надежда не обратила на нее внимания. Она мягко опустилась на тахту и
протянула руку к тумбочке. Наощупь она вытащила пачку барбамила, полежа
ла,
лениво прожевывая невкусные, мучнистые таблетки. Возбуждение ее прошл
о.
Говорить дальшей ей расхотелось. Она просто устала. Она подняла голову

только потому, что дверь скрипнула: там стоял Ивлев.
-- Здравствуй, -- сказала она, и блаженная улыбка поплыла по ее лицу.
Она нисколько не удивилась: не было никаких сомнений, что он придет. -- Не
стой так, будто попал не туда.
Вячеслав погрозил пальцем и стоял, не двигаясь. Наде стало весело, она
звонко и беспечно рассмеялась, перевернулась на спину и протянула к нем
у
руки, подзывая его пальцами. Он медленно дошел до постели и упал на нее, ка
к
стоял, одетый, и сразу закрылись замки ее рук и ног. Голые, без листьев,
березы зашевелили у Нади над головой тонкими ветками с прошлогодними же
лтыми
кисточками. А вокруг блестели лужи, и пятачки снега, и мягкая, старая трава
.
-- Никогда! -- воскликнула Надя, улыбаясь счастливой блуждающей
улыбкой, гладя Ивлева по плохо выбритым щекам. -- Никогда мне не будет так

хорошо, как в лесу, на мокрой земле, под березами! Так много хочется для
счастья. Но в действительности для счастья не нужно почти ничего.

_71. РАСПЛАТА_

Выйдя с небольшим рюкзачком, повешенным за обе лямки на одно плечо,
Закаморный по зековской привычке глянул направо и налево. Никто у подъе
зда
газет не читал, от стен не отделился и за ним не последовал.
В вестибюле редакции Максим сдал рюкзачок на вешалку. Он постоял спино
й
к вахтеру, делая вид, что ожидает, пока ему закажут пропуск. И когда вахтер

отвернулся, Максим резво скрючился и на четвереньках прополз под столо
м,
едва не коснувшись ног дежурного, как делал это в молодости в лагерях. В

коридорах он постарался ни с кем не встречаться, и ему это удалось. Из
пустой комнаты Закаморный позвонил Анне Семеновне:
-- Анечка! В буфете дают салями...
Вскоре Анна Семеновна пробежала мимо, и он вошел в приемную. Замены
себе Локоткова не оставила, и Закаморный понял, что Ягубова в кабинете не
т.
Максим вытащил из кармана тюбик синтетического клея, отвернул колпачо
к и,
приставив горлышко к замочной скважине кабинета Ягубова, резким движе
нием
выдавил в отверстие весь тюбик. Замок схватит намертво, придется ломат
ь
дверь. Закаморный спустился к Кашину, приложив ухо к двери, прислушался.

Завредакцией сидел у себя в кабинетике, запершись. Максим вытащил еще тю
бик
клею и повторил операцию. Только бы Кашину не понадобилось сейчас выйти
,
пока клей не успел схватить.
Повеселев от первой удачи, Максим Петрович с рюкзачком на плече приеха
л
на Белорусский вокзал. Он взял билет до Звенигорода и в полупустом вагон
е
электрички положил ноги на противоположную скамью. Солнце сияло и пекл
о,
зелень вдоль дороги вдруг вся сразу распустилась, пошла острыми листик
ами,
и, где не видно было мусора и плохо одетого народа, красота брала душу в
блаженные объятия, и ничто не раздражало глаз, утомленных превратностя
ми
судьбы.
В Звенигороде он долго шагал по краю шоссе, пока не миновал стен
Саввино-Сторожевского монастыря. Он повспоминал на ходу основателя его
князя
Юрия Дмитриевича, сына Дмитрия Донского, подумал, как усложняется жизнь,
но
тут же сам и отверг собственный тезис, решив, что ничего не осложняется, вс
е
осталось простым и пошлым. С высокого берега открылись Максиму петли

Москвы-реки, пространство полей и лесов с залысинами да кустарниками, ст
оль
полное воздуха и света, что он на мгновение позабыл, для какой-такой цели

сюда прибыл. Купола церковные сияли, восстановленные из тлена. Постояв,

Максим поправил рюкзак, двинулся берегом до моста и перебрался по шатки
м
доскам на другую сторону Москвы-реки, где было низко и неподалеку шла
дорога. Решил он идти, сколько можно будет, до зеленых заборов, за которым
и
вылизаны дорожки, да раскрашены купальни, да посажены на цепь моторные

катера. И царские особняки в соснах стоят и глядят не на вас.
Тут где-то, помнил Закаморный, должен был оставаться карьер, из
которого брали песок на строительство особняков и дорог к ним. Через пол
часа
путник действительно до него добрел. В карьер на чистый песок был навале
н
строительный мусор.
-- Даже здесь гадят, возле правительственных особняков, -- сказал вслух
Максим. -- Поистине, страна-помойка! Это облегчает мою совесть, прости,
Господи, грешного!
Он присел, развязал рюкзак, вынул из него мотки фотопленок, несколько
книг, обернутых в газету. В полиэтиленовых мешках, тщательно заклеенных
,
побросал он это на дно котлована.
Вынув из кармана красную повязку, Закаморный нацепил ее на рукав,
придав себе административный вид, а рюкзак положил под куст. Сам сел на

обочину, стал ждать. Людей тут не было, да и машин не было: утром и вечером
прокатывали лихо хозяева особняков да их родня. Максим Петрович, однако
,
знал, чего ждать. И дождался. По дороге медленно полз тяжелый ЗИЛ с мышиног
о
цвета цистерной. Закаморный поднялся с обочины, директивно махнул руко
й с
красной повязкой.
-- Полный? -- со знанием дела спросил он шофера.
Тот, притормозив, подтвердил.
-- Значит, приказ такой: спускать в этот котлован. Здесь будет
проводиться научный эксперимент по регенерации и аэрации. Да не бойсь!

Останешься не в обиде. На это дело отпущены средства. Спускай экскремент!..

Шофер подчинился. Выскочил, сбросил толстый шланг, включил насос, и
жидкость забурлила, потекла на дно котлована, заполняя окрестность удуш
ающим
запахом сконцентрированных человеческих испражнений. Максим равноду
шно сел
на обочине, задремал.
-- А расчет когда? -- спросил шофер, едва цистерна опорожнилась.
Максим вялой рукой вынул пятерку.
-- Сейчас еще подвезу, -- заспешил шофер, пряча деньги. Этого золота в
дачах тут не перевесть. А не хватит -- из Звенигорода могу!
Нелегко было сидеть полдня, охраняя правительственные испражнения.

После десятой машины, когда финансы иссякли, Максим решил, что в карьере

накоплено достаточно. Он спустился к самому краю зловонного моря и выры
л
норку. В нее положил другую коробочку, извлеченную из рюкзака, и закопал е
е,
протянув по краю жижи тонкую проволоку. Он полюбовался делом рук своих,

вскарабкался вверх и, накинув на плечо рюкзачок, потопал по дороге назад
к
Звенигороду. Тут, возле почты, нашел он телефон и, опустив монету, набрал

заветный номер, который давно выучил наизусть. Трубку обмотал носовым

платком для искажения голоса, а за обе щеки положил по черствой сушке с

маком.
-- Мне, извиняюсь, начальника, -- сказал Максим. -- Ах, слушаете! Я сам
коммунист, персональный пенсионер. Зарубин мое фамилие. Вначале хотел

доехать к вам лично, сообщить, а после думаю, не успею...
-- В чем дело?
-- Дело в том, что я обнаружил склад антисоветской литературы и мой
долг помочь органам...
Он кратко объяснил, как проехать.
В продмаге он купил хлеба, банку частика в томатном соусе и бутылку
минеральной воды. Больше ничего в магазине не было. Закаморный направил
ся
вдоль высокого берега, застроенного сараюшками и хибарками, перереза
я
напрямик незагороженные и незасаженные еще картошкой грядки. Вскоре

облюбовал он сарай возле нежилой дачи, проник в него с оглядкой, отвел в

стене его плохую доску и возле нее уселся на бревно. В щели перед ним
открылась полоса Москвы-реки и на другом берегу, внизу, возле дороги,
карьер, подготовленный для научного эксперимента. Максим развязал рюкз
ачок,
вынул бинокль. А рядом на земле расставил воду, хлеб, консервы и стал,
сполоснув минеральной водой руки, со смаком закусывать, деревянной щепо
чкой
вынимая из банки частика в томате. Обед его прервался. На дороге внизу
показалась черная "Волга". Она остановилась. Из нее выскочил бодрый челов
ек
в спортивной куртке и пошел вдоль обочины. Машина за ним медленно поехал
а.
-- О, да я вижу, вы серьезно к прогулке отнеслись! -- удовлетворенно
проговорил Максим, приставив к глазам бинокль.
Наподалеку от первой "Волги" остановились еще две. В последней рядом с
шофером сидел офицер: погоны были видны хорошо, а звездочки и бинокль не

помог разобрать. Первый человек, который выскочил из машины, замахал рук
ами.
И вот все три "Волги", носы в зады, остановились возле карьера. Дверцы
захлопали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81