или все смеются...
-- ...или раздеваются, -- окончил Сережа Матрикулов.
-- Лева, пора домой! -- жена взяла Полищука под руку. -- Вы извините, у
нас ребенок один дома остался... Пойдем, Лева!
-- Прошу тебя, не будь ханжой! -- он потрогал языком усы.
-- Не буду, но уйдем...
Полищуки исчезли в коридоре. Надя, Катя, Люся, раздетая Инна и Анна
Семеновна взялись за руки и пошли хороводом вокруг Раппопорта, увешанн
ого
одеждой Светлозерской.
-- Сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом!..
Максим, Матрикулов, Анечкин Семен и мужиковатая Раиса молча наблюдали

за ними. Полищук, уходя, чиркнул выключателем, стало темно.
-- Что-то вы все раскисли? Давайте выпьем. О плавающих, негодующих,
страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся... -- запел Максим.

Никто тоста не поддержал, и он выпил один. -- Знаете, что сказал про вас
Камю? Для характеристики современного человека будущим историкам хва
тит
одной фразы: он совокуплялся и читал газеты.
-- Я больше не хочу читать газет! -- крикнула Инна, раскрасневшаяся то
ли от плясок, то ли от внимания, наконец-то ей уделяемого.
-- Не хочешь газет, тогда пойдем, я тебя одену. Ты меня слушайся. Я
бывший директор танцплощадки.
-- А Какабадзе, Инка? -- громким шепотом спросила Надя.
-- Я его тоже люблю. Но его же нету!
Максим Петрович, пошатываясь, снял с плеч Якова Марковича Иннину одежд
у
и, взяв Инну под руку, повел в ванную. Инна расставила руки, уперев их в
косяки.
-- Куда это ты ведешь меня, насильник?

-- О, дщерь греха! Зри белый кафель ванны.
Есть ты, есть я. Стремления гуманны.
Прими меня скорей в таинственной пещере,
В которой страсть к своей приходит мере.

Неизвестно, был то экспромт или старое сочинение Максима, уже
неоднократно использованное в обращении. Конца его никто не расслышал
,
потому что Надежда включила ужасающе громкий джаз.
Долговязая Катя, глядя, как Максим с Инной исчезли в ванной, повела
плечами:
-- Мужики гордые до тех пор, пока рассуждают о высоких материях. А
увидят женское тело -- и можно веревки вить.
-- Свейте из меня веревку, Катя, -- предложил Матрикулов, облапив ее за
талию. -- Потанцуем?..
Катя неуклюже пошла с ним, поглядывая сверху вниз, чуть иронически. За
столом ей казалось, что ее заметил Максим, и она с ним переглядывалась. Но

Закаморный скрылся в ванной и долго не выходит. В этой Инне ничего
особенного нет и лицо вульгарное.
-- Дайте кто-нибудь сигарету! -- раздался вопль Максима из ванной.
Выскользнув из объятий Матрикулова, Катя схватила на столе сигареты,

спички и побежала в ванную. Она открыла дверь и в слабом свете, доходивше
м
сюда из кухонного окна, увидела Инну, склонившуюся над ванной, и Максима,

стоящего позади нее.
-- Спасибо, Катюша, душа моя! -- сказал Максим, когда Катя сунула ему в
рот сигарету и зажгла спичку, стараясь глядеть только на сигарету. --
Спасибо, душа моя! Дай поцелую!
Макс сунул зажженную сигарету Инне, но она уронила ее в ванну.
Закаморный обнял Катю одной рукой и притянул к себе. Она без сопротивлен
ия
подчинилась ему, а когда почувствовала, что Сергей тянет ее от Максима з
а
руку, обвила руками Закаморного за шею, забыв об Инне. Сергей гладил Катю.

Инна медленными ласковыми движениями расстегивала пуговички Сергею.
В комнате между тем Люся пригласила танцевать Семена. Анечка напряженн
о
наблюдала, как Семен все крепче прижимает Люсю к себе и та не
сопротивляется. Ну как это можно, как можно? Пускай он пьяный, ему все равн
о
с кем, думала Анечка. Но Люся-то -- она ведь женщина, видела, что я с ним
пришла! Есть же какая-то женская солидарность. Или теперь уж ничего свято
го
нет? Нехорошо это, нехорошо!
-- Хочу пить! -- сказала Люся.
Они направились на кухню.
-- Семен! -- позвала Локоткова. -- Я тоже хочу пить!
-- Случайные связи только укрепляют семью, Аня, -- объяснил,
обернувшись, он. -- Ты не бойся!
На кухне, пока Люся пила, Семен погасил свет. Из ванной доносились
сопение, стоны, бессвязные слова.
-- Нет, -- говорила Люся, -- нет.
-- Почему же нет?
-- Потому что нет! Закройте хоть дверь!
Семен притворил дверь и забаррикадировал ее столом. Анечка не
выдержала, встала и последовала на кухню. Дверь в кухню оказалась заперт
ой.
Анечка открыла дверь в уборную и, присев на краешек унитаза, заплакала. И
з
ванной доносился хриплый женский голос: "О-о-о!" На краешке унитаза сидеть

было неудобно, а ломиться в дверь на кухню -- стыдно. Они там разговаривают,

больше ничего не может быть. Но слезы капали, и Анна Семеновна их не
вытирала.
Раиса Качкарева полулежала на диване и разговаривала с Надей. Раппопор
т
перед книжным шкафом сам с собой играл в игру. В полутьме он угадывал, что

за книга на полке, вынимал и убеждался, что выиграл сам у себя. Услышав
звонки, он пошел открыть дверь. Но это звонил телефон в соседней комнате.

Яков Маркович уселся во вращающееся кресло.
-- С кем вы желаете говорить?
-- Мне нужен Тавров.
-- Игорь Иваныч?! -- изумился ничему не удивляющийся Тавров и на всякий
случай оглянулся. -- Ты откуда?
-- Все оттуда же, Яков Маркыч. К сожалению...
-- Как ты меня нашел?
-- Да просто: "свежая голова" в редакции подсказала... У вас там
весело?
-- Не знаю... -- замялся Раппопорт. -- В целом весело... Как твое
самочувствие?
-- Медленно все... Вот, выходить разрешили -- двести метров в день. Ну,
лечебная гимнастика -- лежа... Устал я...
-- Болеть устал? Это мне понятно!
-- Нет, Тавров, не болеть... Что Ягубов творит? И ведь его
поддерживают! Надо бы задушить, да сил пока нет.
-- Еще навоюешься!
Установилась пауза, которая заполнилась джазом, долетающим из столово
й.
Макарцеву трудно было, и Раппопорт его не торопил. Не добившись никаких

результатов, Зинаида в отчаяньи поделилась с мужем.
-- Мой сын убийца? -- крикнул ей Игорь Иванович. -- Нет у меня сына!
Вся жизнь кувырком...
-- Есть, -- холодно возразила она. -- Твои позы никому не нужны и, тем
более, мне. Ты обязан поправиться хотя бы для того, чтобы спасти Бобочку!
Такой бледной и жесткой Макарцев жену никогда не видел. После того как

она ушла, он мучился, скрипел зубами, кряхтел, не в силах совладать с собой,

и наконец решился звонить Якову Марковичу. А позвонив, молчал.
-- Может, мне о пенсии подумать, Тавров, как считаешь?
-- Ты для этого звонишь?
-- Нет, Яков Маркыч... Чего крутить? С сыном, брат, плохо.
-- Понимаю...
-- У тебя нет каналов -- надавить? Был бы я здоров, мигом нажал. Но я
временно вне игры...
-- Попробовать могу...
-- Попытайся. Ведь у тебя самого сын!
-- Эмоций не надо.
-- Ну, извини, Тавров, что оторвал от стола.
-- Пустяки, я домой собрался. Поправляйся, все будет в порядке.
-- Думаешь?
-- Уверен!
Дверь ванной открылась. Там происходила перемена декораций. Максим,
застегивая рубашку, жестом пригласил Раппопорта:
-- Присоединяйся к нам!
-- Рад бы, ребята, да нечем...
-- Вечно ты прикидываешься старше, чем есть, Яша!
Яков Маркович отечески потрепал Закаморного по шее, прошлепал по
коридору и тихо притворил за собой дверь.
-- Рап ушел, -- рассеянно сказала Надежда.
-- А ты все надеешься на Славку? -- изрекла Раиса грубоватым
прокуренным голосом.
Сироткина придвинула к себе подсвечник в виде человека и машинально

гладила его выступающую часть, облипшую мягким стеарином, стекшим со св
ечи.
Пламя покачивалось от движений рук.
-- Гладь, гладь, -- сказала Качкарева, -- если больше гладить нечего.
Раиса обняла Сироткину за плечи, прижала к себе и стала гладить ей
плечи и грудь. Надежда размякла, расслабилась, прижалась к Райке, и они
поцеловались в губы.
-- Счастливая ты, Надежда! Для твоего возраста их полно. А моих война
да лагеря уволокли. Я одна росла -- и за бабу, и за мужика. Только с
подругами и целовалась.
-- Я понимаю.
-- По мне, так без мужчин даже лучше. Хоть бы они все передохли! От них
радости -- одни аборты...
Перевернув Надю набок, Качкарева подмяла ее под себя, задышала часто,
прижала к животу ее бедро и стала остервенело целовать Наде шею и плечи.

-- С ума сходишь, Райка, пусти.
Надежда вырвалась и села, поправляя кофточку.
-- Я лучше, -- сказала Райка обиженно.
Пошарив на столе, она нащупала пачку сигарет, но в ней было пусто.
Качкарева смяла пачку и с остервенением запустила комок в противополо
жный
угол.


_50. ДОЖДЬ_

Дожди в апреле в Москве редки, и мелкая водяная пыль, липнувшая на лицо
и руки, заставляла Раппопорта цедить сквозь зубы несправедливые обобще
ния. К
тому же освещение на улицах почти совсем погасло: экономили электроэнер
гию.
Яков Маркович спотыкался на трещинах асфальта, ступал в выбоины, заполне
нные
водой, и обобщения местами переходили в обычную брань.
Он шел по улице в поисках автомата. Стрелки близились к часу ночи. В
будке первого автомата провод болтался, а трубка была оторвана. Яков
Маркович протопал еще полквартала. Шляпа промокла, вот-вот отсыреют боти
нки,
и тогда заноет спина. У второго автомата трубка была на месте, но когда
монета упала, раздались короткие гудки. Монету автомат не вернул. Трети
й
автомат, рядом с предыдущим, признаков жизни не подавал. Несправедливы
е
обобщения иссякли, остались одни ругательства. Тавров двинулся дальше,
но
теперь ему не попадалось никаких автоматов, даже поломанных.
Он и при свете-то плохо видел, а теперь просто шагал наугад. Ориентиром
служила огромная светящаяся надпись на крыше дома: "Мы придем к победе

коммунистического труда!" Первые две буквы в "победе" отсутствовали.
Поделиться открытием было не с кем, а беречь в памяти не имело смысла, ибо

жизнь всегда своевременно подбросит нечто более остроумное, когда над
о. И
когда не надо, тоже. А вообще-то вверх, на крышу, задирать голову было
неудобно. Журналисты -- кроты, вспомнил Раппопорт измышление Закоморного
. На
свет смотреть им нельзя, ослепнуть могут. Сидят в газетных норах до ночи,

корябают подлости, ночью вылезают довольные собой, а утром спят сном
праведников и, что делали вчера, во сне не вспоминают.
Автомат отыскался наконец. Двушек больше не было, пришлось опустить
гривенник. С третьего раза он застрял, и номер набрался.
-- Сизиф? Не спишь?
-- Кто это? -- ответил голос. -- Плоховато слышно! Перезвоните.
Мгновенно перевернув трубку, Яков Маркович стал орать в наушник:
-- Сизиф! Алло, Сизиф! Не вешай трубки! Автомат, в рот его долбать, не
фурычит!
Он снова быстро перевернул трубку и прислонил к уху.
-- Рапик? Это ты, роднуленька? Откуда?
-- Говорю же, из автомата, -- он уже приспособился быстро передвигать
трубку от рта к уху. -- Надо увидеться, Антоныч! Дельце есть.
-- Увидеться? Лучше бы безо всякого дельца. Но в крайнем случае можно и
по делу. Приезжай!
-- Сейчас? -- Раппопорт покосился на часы. -- А спать я когда буду?
-- В нашем возрасте можно не спать.
-- Это смотря кому...
-- Что? Приезжай, говорю! Тяпнем по рюмке чаю!
-- Еду! -- гавкнул Яков Маркович и швырнул трубку в угол автоматной
кабины с такой яростью, что пробил бы стенку кабины, если бы она не была
сделана из обрезков танковой брони.
Опять он побрел пешком вдоль самого края тротуара, то и дело
оглядываясь, не промелькнет ли такси. Он не любил ходить пешком. Я, ребята,

уже находился, наездился, налетался и наплавался по самые завязки, говор
ил
он. Ну, а путешествовать с моей анкетой, вы сами понимаете. Единственное,

что мне еще приходится делать, так это кое-как передвигаться. Передвигая
сь
между огромных луж, он остановил такси.

_51. САГАЙДАК СИЗИФ АНТОНОВИЧ_

_ИЗ АВТОБИОГРАФИИ_

Я родился на баррикадах 1905 года в семье пламенного
большевика-ленинца. Мой отец, Антон Сагайдак, русский революционер, друг
и
соратник Ленина, погиб, защищая Советскую власть. В качестве представит
еля
рабочего класса я был направлен учиться в медицинский институт, по оконч
ании
которого стал сексопатологом. С тех пор вся моя жизнь посвящена борьбе
с
сексуальными болезнями трудящихся.
В Коммунистическую партию вступил, чтобы своим трудом способствоват
ь
быстрейшему строительству социализма. Будучи доктором медицинских н
аук,
профессором, много внимания уделяю общественной работе и пропаганде с
реди
населения марксистского сексуального образования.
Являюсь основоположником новой отрасли советской медицины --
импотентологии, автором ряда исследований, используемых в народном

хозяйстве, в частности фундаментального труда "Теоретические основы

импотентологии" (Медгиз, 1967 г. Для служебного пользования).
Верный и преданный сын Коммунистической партии, считаю ее вдохновител
ем
и организатором всех своих побед.

Примечание Сизифа Антоновича в домашнем экземпляре автобиографии:

Родился без баррикад. Отец -- крещеный еврей, коммивояжер, убит при
попытке перейти границу с Польшей. Была ли мама, неизвестно. Беспризорни
к.
Воровал, затем за две буханки хлеба выменял диплом об окончании Саратовс
кого
медицинского института. Диссертаций сам не писал, но защищал лично. По

профессии -- зека. В партию вступить заставили: без этого не присуждали
степень доктора. Знания пропагандирую только за наличный расчет, хотя и
не
обязательно деньгами. Основоположником новой науки стал благодаря низ
кому
уровню науки в стране. Однако то обстоятельство, что партия вдохновляет
меня
на исследования в области импотенции, -- это святая правда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81