Подчиненный

чувствует унижение, ждет, что ты будешь его прорабатывать или дашь
поручение, которое и давать-то противно, а уж делать -- просто тошнота. И
редактор решил похвалить, сказать приятное.
-- Ты не обратил внимания: у нас в редакции распространилась
необязательность? Говорим "сделаю", тут же забываем. Распоряжения спуска
ются
на тормозах, поручения не выполняются, сроки срывают, это уж как факт! Прям
о
болезнь! Единственный деловой человек с чувством ответственности, уме
ющий
работать оперативно, -- это Тавров.
Раппопорт медленно перевел взгляд со стены на редактора.
-- Ты что, собираешься меня уволить?
-- С чего ты взял?
-- Тогда у тебя личные неприятности. Чего бы тебе иначе самому звонить
мне по телефону да извиняться, что оторвал.
-- Телепат ты, Яков Маркыч!
-- Я просто апартаид...
-- То есть?
-- Партийный еврей.
-- Жаль, что я понимаю только по-русски...
-- Чепуха! Разве мы выпускаем газету на русском языке?
-- А на каком?
-- На партийном. Говори дело, не тяни...
Опять Игорь Иванович заколебался. Ну почему он меня так презирает, ведь

я же ему делал только хорошее! Он очень изменился. Был журналистом
первоклассным, умел живо подать любую скучную, но важную для руководств
а
тему. Он был интересным собеседником, Макарцев до сих пор помнил рассказ
ы о
лагерях, в которых Раппопорту пришлось, к сожалению, посидеть. Но постепе
нно
юмор его становился все более желчным, а журналистский талант упал до

откровенной халтуры. Тавров растлевал всю редакционную молодежь. Сам н
и во
что не верил и потешался над теми, у кого не было такого подхода, как у
него. Реплики Раппопорта, брошенные вскользь, не раз пугали редактора.

Конечно, это шелуха, отголоски пережитого, а в душе Тавров -- коммунист
настоящий. Но надо все же думать, что говоришь! Первым встречным он
рассказывает жуткие анекдоты. И обиднее всего -- сам насмехается над свои
ми
статьями. Он и Макарцеву не раз приводил цитаты из старых высказываний

нынешних руководителей, которые теперь звучат так, что лучше не вспомина
ть.
Макарцеву приходила мысль: а не избавиться ли от греха подальше от
Таврова? Но хваля его за деловитость, редактор не кривил душой. Макарцев

знал: когда выдвигается какой-нибудь вопрос на партбюро, Тавров, не
колеблясь, поддерживает линию редактора, в отличие от тех журналистов,

которым ничего не стоит уволиться. Больше того, именно благодаря циничн
ости
он безотказен. Что в нем еще оставалось, так это порядочность в том
конкретном преломлении, из-за которого и решил он получить совет именн
о
Раппопорта.
-- Яков Маркыч, хочу посоветоваться под партийное слово, что между
нами...
Раппопорт и бровью не повел. Он продолжал смотреть мимо, в неизвестную

точку на стене. Макарцев тоже туда глянул, но ничего не увидел.
-- Чего молчишь? Даешь слово?
Плечи Таврова чуть поднялись вверх и опустились.
-- Зачем? А дав, я не могу также продать тебя? Решил -- говори.
Раздумал -- я уйду.
-- Нет, все-таки дай слово коммуниста!
-- Ладно, -- Яков Маркович причмокнул губами. -- Возьми.
Отступать было поздно, и Макарцев подробно изложил ему историю с серой

папкой и свои подозрения.
-- И все?
Опять возникла нелепая пауза.
-- Что же, не считаешь это серьезным?
Раппопорт немного посопел.
-- Ну откуда я знаю, -- наконец выдавил он, -- серьезно это или нет?
Спроси там! Или боишься?
-- Там, там! А если бы тебе подложили?
-- Мне? Смотря что! Дай-ка взглянуть.
Поколебавшись, Игорь Иванович открыл сейф и вытащил папку. Яков
Маркович раскрыл ее на коленях, бегло глянул на заглавие, отогнул больши
м
пальцем первую страницу, прочитал имена Джиласа, Оруэлла, Солженицына.

Макарцев смотрел на него и терпеливо ждал. Лицо Раппопорта ничего не
выражало. Он перелистал еще с полсотни страниц и снова углубился в текст
.
Засопел, хмыкнул.
-- Что там?
-- М-м-м, -- помычав, Тавров вдруг прочитал вслух: "Кто скажет мне, до
чего может дойти общество, в основе которого нет человеческого достоинс
тва?"
-- Видишь? -- воскликнул Макарцев. -- А я тебе что говорил?!
Яков Маркович захлопнул папку, аккуратно связал тесемочки и протянул

назад.
-- Ты ее тоже держал?
-- Нет! -- отрезал Тавров. -- За слово "держал", которое можно
истолковать как "хранение", -- до семи лет.
-- Знаю!
-- А за слово "тоже" добавят нам с тобой строгий режим -- групповое
дело. И еще по рогам -- пять.
-- Как -- по рогам?
-- Не будешь иметь права выбирать депутата Макарцева в Верховный
Совет... Мне-то чихать! Ну, вернусь в зону, потеряв две сотни зарплаты, на
которые все равно ничего не купить! А тебе...
-- Хорошо, Тавров, допустим, мне действительно больше терять... Как бы
ты поступил на моем месте?
-- На твоем? -- Раппопорт захохотал. -- Но ты все равно так не
сделаешь!
-- Сделаю, скажи!
-- У тебя есть друг? Ну, редактор какой-нибудь газетенки?
-- Есть, и не один...
-- Так вот... Поезжай к нему, поговори о чем-нибудь, а уходя, случайно
забудь папку на столе.
-- Шутишь! -- разозлился Макарцев. -- А я серьезно. Выходит, сидел, а
мудрости не набрался.
-- Посмотрю, чего ты наберешься, посидев с мое!
-- Я? -- глаза у Макарцева стали злыми.
-- Ладно! -- смягчился Раппопорт. -- Все просто: отдай папку мне.
-- Тебе?
-- Конечно! Я, в случае чего, признаюсь, что без разрешения взял в
кабинете почитать. А ты ее в глаза не видел!
Макарцев изучающе смотрел на Якова Марковича, пытаясь понять степень

серьезности предложения на этот раз.
-- И не боишься?
-- В третий-то раз меня, авось, не посадят...
-- Чушь! -- произнес редактор, понимая, что его согласие, очень
удобное, неприемлемо. -- Исключено!
-- Пожалуй, ты прав, -- согласился Раппопорт. -- Все равно это
распространение антисоветской литературы через твой кабинет, та же

семидесятая статья... А ты, Макарцев, лучше, чем я думал...
-- Неужели? -- усмехнулся тот, польщенный.
-- Серьезно! Я ведь редко кого хвалю. Только ты всегда боишься: вдруг
подумают, что ты и в самом деле лучше, чем ты есть. Ты в положении собаки в
известной загадке.
-- Какой?
-- Как заставить собаку съесть горчицу? Если дать -- она есть не
станет. А если помазать ей горчицей зад, слижет без остатка. Слизывай!
-- Если так, -- нахохлился Макарцев, -- то правильно делают, что этих
мазателей горчицей сажают.
-- Вон как запел! Речь-то о собаках. А люди -- любят лизать горчицу. Ты
что ли будешь решать, что им есть и от чего воздерживаться? А кто хочет
горчицы -- того, значит, сажай! Сейчас стесняются. Но погоди! Вот-вот
начнется новый культ, и тогда...
-- Постой-ка! Почему начнется?
-- А культы у нас всегда начинаются на крови. Культ Ленина -- после
гражданской войны. Сталина -- после уничтожения кулачества, а второй цикл
--
после войны. Кукурузника -- после подавления танками Венгрии. Нынешнего...

-- Думаешь -- после Чехословакии?
-- Само собой!
-- Тогда можешь считать, что культ начался, -- нахмурился Макарцев. --
Размер фотографий рекомендовали увеличить и давать их чаще.
-- Понятно! Я все думаю: чего тебе, Макарцев, не хватает, чтобы стать
настоящим тиранозавром? Не любишь крови? Чепуха, полюбишь, когда
понадобится... Они все из глухомани -- во владыки мира, а ты -- интеллигент,
петербуржец? Нет, и не такие курвились! Ты не антисемит? Неантисемиты
делятся на две категории. Одни не замечают, еврей или нет, другие ждут
погромов, чтобы помочь евреям. Ни к той, ни к другой категории тебя не
причислишь, поскольку ты ответработник. Если партия прикажет -- станешь
и
антисемитом.
-- Я?! Да я ни одного еврея не уволил!
-- Не кипятись. А сколько взял?.. Считаешь себя на девяносто процентов
честным? Но это значит, ты лжив на все сто!
-- Чего ж мне, по-твоему, не хватает, Тавров?
-- Если догадаюсь, срочно сообщу. Ты успеешь: тиранозавры миллион лет
вымирают.
-- Ладно, не будем об этом, -- кисло улыбаясь, прервал его Макарцев. --
Думаю, все же из ЦК виднее, чем снизу. Оттуда на многое смотришь иначе. И не

так все просто. Давай лучше думать о конкретных вопросах жизни.
-- Конкретные вопросы? Игра!
-- Но большая игра, Тавров! И пока такие правила игры, будем играть по
этим правилам. Правила изменятся, будем играть иначе.
-- Кто же, по-твоему, должен изменять правила?
-- Видишь ли, что касается меня, то я, между нами говоря, готов
проводить любую демократизацию и зайти как угодно далеко. Но пусть мне

позвонят и скажут, что это можно. И хватит об этом... Лучше скажи, что
делать сейчас?
Он и раньше чувствовал: Яков Маркович презирает его. Утешало только то

обстоятельство, что Раппопорт презирает всех, в том числе и себя.
-- Слушай, Тавров! А что, если мне просто сделать вид, что я папку не
заметил?
-- Не поверят.
-- Сам знаешь, каково на крючке. Ты просто обязан уметь поступать в
подобных случаях!
-- Вот пристал, ей-Богу! Ну ладно, скажу, чтобы отпустил. А то работы
много. Не мудри, сделай просто. Значит, так...
И в нескольких словах Раппопорт растолковал редактору, что тот должен

сделать.
-- А ведь действительно хороший ход! -- обрадовался Макарцев. -- Я и
сам должен был сообразить. Ай да Тавров!
Редактор повеселел, напряжение спало. Раппопорт взялся руками за
подлокотники, чтобы помочь своему немощному телу подняться. Макарцев же
стом
остановил его.
-- Погоди еще минуту. Все не хватает времени спросить про личное. Живу,
как лошадь на цирковом манеже. А как твоя жизнь? Чего одиночествуешь? Мог б
ы
жениться... Тебе и ребенка снова еще не поздно завести... С жильем я бы
помог...
-- В порядке компенсации за совет? Нет уж, я-таки доживу в своей старой
норе вдвоем со "Спидолой", слушать которую мне ничто не мешает, кроме
глушилок. Что касается детей, то поздно.
-- Да что ты корчишь из себя старика, Яков Маркыч? Я старше тебя -- и
то чувствую себя молодым!
-- А я чувствую себя старым. Евреи вообще старятся рано. Ты русский --
тебе повезло!
-- Хм... Ну ладно -- жены, дети... А мечта у тебя, Яков Маркыч, есть?
-- Что?.. -- переспросил Раппопорт и уставился на Макарцева, будто тот
действительно стал цирковой лошадью.
-- Мечта, спрашиваю, -- Макарцев откинулся на спинку кресла, снял очки,
плавно кинул их на стол и по-детски заморгал глазами. -- А я вот последнее
время мечтаю. И только об одном...
-- О чем, интересно?..
-- Мечтаю жить на озере, где-нибудь далеко... Чтобы дороги туда не
было. Чтобы в траве стояла лодка. И туман... А на крыльце крынка молока.
Кто-то ее приносит каждое утро. Кто, не знаешь. Может, молодая стеснительна
я
женщина. Принесет и сразу уходит, не догнать. Да я и не гонюсь. Главное,
озеро, нет дороги...
-- И туман? -- уточнил Тавров.
-- Да, обязательно туман... Как считаешь, реальная мечта?
-- Нет. Для тебя -- нереальная.
-- Нереальная, -- согласился Макарцев. -- А знаешь, как мечтать
приятно!.. Неужели ты ни о чем не мечтаешь?
-- Только об одном. Чтобы не писать и не читать дерьма.
-- Ну! Это уж совсем нереальная мечта!
-- Совсем нереальная...
Тавров резко поднялся, будто вдруг оказался моложе, и, не глядя на
редактора, вышел, оставив открытой внутреннюю дверь. Макаров потянулся
,
расправив затекшие части тела, и нажал кнопку. Вбежала Локоткова.
-- Принесите мне большой плотный конверт. Самый большой, какой найдете
в отделе писем.
Она выбежала. Он потер руки, придвинул к себе папку, развязал ее,
поглядел, полистал. Взгляд его остановился вдруг на абзаце, который
показался ему раньше, ночью, оскорбительным для чести его страны. Теперь
он
перечитал его снова. А ведь правда это, если честно, то правда. Но это
ненужная правда -- вот в чем дело!
Анечка появилась снова и положила на стол белоснежный конверт с крупно
й
надписью сверху "Трудовая правда. Орган ЦК КПСС".
-- Планерка будет у вас?
Она положила на стол план очередного номера газеты, им уже
утвержденный. Он взглянул на часы -- до планерки оставалось десять минут.

-- Конверт срочно отправить, Игорь Иваныч?
-- Спасибо, не нужно. Можете идти...
Конверт вздулся, плохо закрылся, но папка влезла. Макарцев взял ручку и

не очень крупно написал на конверте: "Сообщить в Комитет госбезопасност
и,
посоветоваться о принятии мер". Надписанный конверт он взвесил, слегка

подбросив, на руке. Тяжелая ноша, а выход придуман легкий! Если что -- я был
готов проявить инициативу. Правда, дела отрывали --более важные партийны
е,
государственные дела... А если свои положили папку, пусть она полежит. Он,

Макарцев, доносить не собирается. Выдвинув средний ящик стола, вынул отт
уда
старую газету и, положив в ящик тяжелый конверт, сверху газетой прикрыл.

Будто он случайно позабыл сообщить о серой папке в суете.
Макарцев откинулся на спинку кресла, вдохнул как можно больше воздуха

и, закрыв глаза, стал медленно его выпускать. Он где-то прочитал, что это
лучший способ успокоиться.
-- Я хочу похвалить вас. Решение правильное!
Игорь Иванович вздрогнул, открыл глаза: к нему приближался маркиз де
Кюстин. Он был, как и прежде, элегантен и распространял запах дорогого
одеколона.
-- Это опять вы? -- с изумлением и испугом спросил редактор.
Шпага Кюстина брякнула, задев о паркет, и маркиз придержал ее пальцами,

а садясь на стул, поставил ее между колен и облокотился на рукоятку.
Макарцев подумал, что сейчас зайдет секретарша, увидит странного
посетителя, и весть о нем разнесется по редакции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81