Язвительный тон, каким говорила Землячка, коробил Дубровинского. Все время получалось так, что ему приходится объясняться, оправдываться. Он пошел на открытое обострение.
— А вы что же, Розалия Самойловна, хотите этим сказать, что я фальшивый человек?
— Нет! С фальшивым человеком я не искала бы встречи,— с не меньшей резкостью, чем и Дубровинский, проговорила Землячка.— Вы просто чересчур доверчивы. Добавлю: и наивны. Еще добавлю: и честны. Лишь поэтому я надеюсь, что мы закончим свой разговор не так, как начали.
— Вы сами пожелали выйти из состава ЦК,— стараясь не сорваться вновь, начал Дубровинский.— Вы подали об этом заявление. Вы перешли в Петербургский комитет, а по Уставу...
— Не продолжайте, Иосиф Федорович! Вы повторяете формулировки Носкова. Они им были отточены до вашей кооптации в ЦК, и вы их приняли на веру. Мое заявление?.. Не было заявления! Однажды на коллегии, измученная изнурительным спором с Носковым, я воскликнула: «При таких обстоятельствах я не могу продолжать работу в ЦК!» И это оказалось записанным в протокол как мое заявление о выходе из ЦК. Разумеется, запись мне не показали. В Петербург я поехала не по своему желанию, а именно по поручению коллегии ЦК и без предупреждения, что с меня автоматически снимаются полномочия члена ЦК. Наконец, обо всем этом не поставили в известность Ленина. А он-то ведь тоже член ЦК и член Совета партии! Вы говорите: по Уставу. А я говорю: подтасовано под Устав. Точно так считает и Владимир Ильич. Но его протестом пре-небрегли. Вы все еще продолжаете утверждать, что я выведена из состава ЦК законно?
— Эти подробности мне не были известны,— с усилием выговорил Дубровинский, ошеломленный столь неожиданным для него поворотом.— Вероятно, в таком случае...
— Надо было еще побороться?— подсказала Землячка.— Боролись достаточно. Дальнейшая борьба все равно ни к чему. Центральный Комитет теперь в руках меньшевиков, а я большевичка. И не примиренка, как вы, Иосиф Федорович! Я подписала женевское воззвание двадцати двух большевиков к партии, и это наша политическая платформа. На ней мы стоим законно— слышите, Иосиф Федорович?—законно агитируя за созыв Третьего съезда! И нас поддерживает большинство. Надеюсь, этот факт вы не станете оспаривать?
— Сам факт оспаривать не стану. Оспариваю закономерность его возникновения. Так же, как вы оспариваете законность моей кооптации в ЦК.
— Не только лично вас! Но и других. Для того чтобы кооптация была законной, требовалось единогласие всех членов ЦК.
— Кооптация проведена единогласно, Владимир Ильич воздержался от подачи голоса.
— Неправда! Он не воздерживался, он протестовал.
— Совет партии признал июльское постановление ЦК законным. Общее собрание всех социал-демократов, находившихся в Женеве, также одобрило его.
— Совет партии узурпирован меньшевиками. Резолюцию общего собрания принимали одни меньшевики.
— По большинству голосов,— попытался уточнить Дубровинский.
— Нет! В чистом виде одни меньшевики. Большевики покинули это собрание.
— Не потому ли, что на собрании они оказались в меньшинстве и должны были бы подчиниться воле большинства?— Дубровинскому почудилось, что наконец-то он берет верх в споре.
— Именно поэтому!—отрезала Землячка, отнимая у него возможность торжествовать победу.— Иосиф Федорович, большинство — это не собрание эсдеков в Женеве. И не теперешний Центральный Комитет, Совет партии, Заграничная лига и редакция «Искры». Большинство — русские комитеты партии! Большинство — вся партия! Этот факт вы признали сами. И это большинство с нами, с Лениным, с большевиками, а не с меньшевиками и примиренцами.
— Однако, по вашим словам, странное создается положение,— теряясь, пробормотал Дубровинский.— Большинство — это вся партия, а руководящие органы как бы уже и не партия, поскольку они не в ее большинстве. Тогда что же они такое?
— У партии сейчас нет руководящих органов! Они порвали с партией. Признать за ними руководящее начало — значит вернуться опять к кружковщине. Отказаться от организованности. Потерять революционность. Потерять авангардную роль в рабочем движении. Отдаться во власть оппортунизма. Вымаливать покорно у предпринимателей подачки. И мечтать, что когда-нибудь и что-то само по себе образуется. Мягонькая конституция и так далее. Волки будут пасти мирное овечье стадо... Вам этого хочется, товарищ член Центрального Комитета? Ведь вы так старательно боретесь против досрочного созыва съезда партии! А только съезд единственно и может положить конец сползанию руководящих органов партии с революционных позиций. Ленин назвал это «Шаг вперед, два шага назад». Вам хочется сделать третий шаг назад? А потом и вообще повернуться спиной к будущему и, припрыгивая, побежать под гору?
Дубровинский выпрямился. Эти слова били больно и оскорбительно. Он испытывал такое чувство, будто сидит со связанными руками, а Землячка наотмашь хлещет его по щекам. И закричать даже нельзя. Потому что бьет она справедливо. Но только почему же она не хочет понять, что поиски средств к установлению мира, взаимодоверия в партии вовсе не отказ от революционности?
— Это жестоко, Розалия Самойловна! И незаслуженно,— сказал Дубровинский, внутренне приготовившись грубо оборвать ее, если разговор будет продолжен в таком же тоне, и уйти. Что ж, что на ее стороне много бесспорных истин, он по-своему тоже прав.— Как член ЦК, я не считаю себя самозванцем. Как член ЦК, я обязан выполнять постановления коллегии. Как член партии, я верю в политическую целесообразность решений Центрального Комитета.
— Вы знаете народную поговорку, Иосиф Федорович: «Кого люблю, того и бью»?—В холодном взгляде Землячки словно бы промелькнули теплые искорки.—Жестоко? Может быть. Незаслуженно? Может быть. Именно потому, что вы не самозванец, я й разговариваю с вами. Но для того, чтобы вы не считали себя обязанным выполнять неискренние и политически вредные постановления, я вам даю прочесть вот это.
Она поднялась, ушла в глубину комнаты и вернулась с тоненькой брошюрой. Положила ее на стол перед Дубровинским, а сама, кутая плечи в тонкую шаль, стала в стороне. Проговорила бесстрастно-ровным голосом, глядя мимр Дубровинского:
— Очень возможно, что в России вы читаете это одним из первых.
Брошюра называлась «Заявление и документы о разрыве центральных учреждений с партией». Вверху, над заголовком, стояло: Н. Ленин. Начиналась она словами: «В № 77 «Искры» три члена Центрального Комитета, говорящие от имени всего ЦК, вызывают на третейский суд тов. N «за ложное заявление с целью дезорганизовать партию». Это якобы ложное заявление сделано «через члена ЦК, не принимавшего участия в выработке декларации», т. е. через меня...»
Дубровинский жадно пробегал строчку за строчкой:
«...Я обвиняю 3-х членов ЦК, Глебова, Валентина, Никитича, в систематическом обмане партии»,
«...они употребили власть, полученную ими от II съезда партии, на подавление общественного мнения партии...»,
«...спекулируя на доверие к себе, как к членам высшего партийного учреждения, вводили в заблуждение комитеты...»
«...заявляя комитетам о своей принципиальной солидарности с позицией большинства... входили тайно от партии и заведомо против ее воли в сделку с меньшинством...»,
«...Они разрушили всякую основу партийной организации и дисциплины, предъявив мне (через т. Глебова) ультиматум о выходе из ЦК или прекращении агитации за съезд.»
А Землячка между тем холодно и бесстрастно говорила:
— Товарищ N. о котором пишет Владимир Ильич,— это я. Как со мной разделались «три члена ЦК», я вам уже рассказала. В какое положение, как член ЦК, поставлен Ленин, вы видите. Обратите внимание на некоторые цитаты во второй части
этой брошюры: цитаты из писем Носкова-Глебова к членам русской «коллегии» ЦК. Вы входите в эту коллегию. Вам известны эти письма?
Перед глазами Дубровинского плыли строки: «Обращаю внимание на выраженное желание Совета о пополнении... Придется выбрать кого-нибудь вместо Ленина, что он объявит, конечно, незаконным. Я бы предложил выбрать в Совет Дана или Дейча...»
Он поднял голову, прочел эти строки вслух. Спросил в тревожном недоумении:
— То есть как Дана или Дейча? Их тоже кооптировать в ЦК? Этих громил?
— Что вы меня об этом спрашиваете!— сказала Землячка» не двигаясь с места.— Вы член ЦК, а не я. У вас, а не у меня есть какие-то права предлагать кооптацию. Но вы почитайте дальше, что пишет Любимов-Марк Носкову...
Дубровинский с усилием читал: «По поводу декларации получилась такая каша, что трудно разобраться. Ясно одно: все комитеты, кроме Харьковского, Крымского, Горнозаводского и Донского,— комитеты большинства... Полное доверие ЦК получил от очень незначительного числа комитетов... По настроению же комитетов ясно видно, что на съезде пройдут постановления в духе 22-х, т. е. смещение редакции и нередача в руки большинства-, изменение Совета партии и т. д.»
— А вы, Иосиф Федорович, бьетесь, чтобы повернуть комитеты на свою — на чью, свою?—сторону,— говорила Землячка» угадывая, какое смятение охватывает душу Дубровинского.— В цитатах встретятся знакомые вам утешения, с которыми ЦК обратился в упрямые комитеты. Дескать, ЦК никакого меньшинства в свой состав не кооптировал. А Розанов, Крохмаль, Александрова? Входят они сейчас в состав ЦК или не входят?
— Входят,— как ученик учителю, ответил Дубровинский. И снова вслух прочел: — «...если говорить об уступках, то они могут быть только со стороны меньшинства и должны заключаться в отказе от фракционной полемики ЦО, в распущении тайной организации меньшинства, в отказе от кооптации членов в ЦК... Только при этих условиях возможно восстановление мира в партии...» — Дубровинский отодвинул брошюру.— Розалия Самойловна! Это письмо Центрального Комитета мне знакомо. Но ведь именно так и я понимаю, пропагандирую идею примирения в партии. То есть, оставаясь на принципиальных позициях большинства...
— Иначе говоря, Иосиф Федорович,— перебила его Землячка,— вы полагаете, что Центральный Комитет ведет честную и открытую борьбу в тех коренных интересах партии, которые отстаивает большинство?
- Только так! Никакого заигрывания с меньшевиками!
Землячка подошла, перевернула в брошюре страничку.
— Читайте еще: «...Предстоит на днях собрание всего ЦК вместе с нами, и затем мы назначаем конференцию наиболее близких комитетов... Мы, конечно, вполне уверены, что овладеем ЦК и направим его как нам желательно...» Не глядите на меня так растерянно, Иосиф Федорович! При вашем грозном «никакого заигрывания с меньшевиками» они уже тем временем овладели ЦК, и вы работаете совсем не на мир в партии, как вам кажется, а на всемерное укрепление сил меньшинства. Так с кем же вы, Иосиф Федорович? Я вынуждена в упор поставить вам этот вопрос!
Поглаживая усы, Дубровинский молчал. Все, чем он жил увлеченно последние месяцы, рушилось. Мир в партии, который был ему так желанен и виделся как нечто вполне реальное и зависящее лишь от малых уступок со стороны Ленина, оказался фальшивой приманкой меньшевиков. Разговаривая о мире, они тем временем любыми путями захватывали ключевые позиции в руководстве партией. А он слепо верил Носкову, Гальперину, Красину. Как же они-то попались в ловушку? Или и они теперь полностью на стороне меньшинства?
— Положение сейчас таково,— продолжала Землячка, понимая, что немедленного ответа от Дубровинского на свой вопрос она не получит,—все руководящие органы партии в руках меньшевиков, подавляющее большинство комитетов, а значит, всей партии — с большевиками. Если промедлить, печатная пропаганда «Искры», директивы ЦК, старания всех его представителей, как вы, капля за каплей, начнут отравлять и комитеты. Вы понимаете? Боевая революционная партия пролетариата постепенно перестанет существовать. Рабочее движение будет предано.
— Какой же выход теперь? Именно теперь?—Дубровинский поднял на Землячку страдающие глаза.— Отбрасываю все, что было!— Он ребром поставил ладонь правой руки на стол и сделал движение, словно бы отрезал нечто лишь ему одному видимое.— Как член ЦК, я отныне не подчиняюсь июльскому постановлению, я буду вести и в ЦК и в комитетах агитацию в пользу созыва съезда. Но вдруг этого мало! Что могут значить мои старания, когда между всеми руководящими органами партии и самой партией легла такая глубокая пропасть! Да и в Центральном Комитете даже один я погоды не сделаю.
— Там есть еще Квятковский и Сильвин,— заметила Землячка.— Но, разумеется, этого недостаточно. Работайте! Работайте с такой же энергией на укрепление партии, с какой вы работали на ее разрушение. А что касается успеха в агитации за созыв съезда, этот успех все равно теперь не будет зависеть ни лично от вас, ни от Центрального Комитета в целом. Могу заявить вам: ныне создано Бюро большинства и принято решение об издании большевистской газеты «Вперед». Владимир Ильич
возглавляет всю эту работу. А одним из членов Бюро являюсь ли я. В нашем распоряжении достаточное количество комитетских резолюций, чтобы от имени большинства комитетов, как это положено по Уставу, объявить о созыве съезда. И мы это вскоре сделаем! Вам, как члену ЦК, разумеется, никаких указаний я дать не могу. Но от вас никаких указаний тоже не приму. На этом, если хотите, можем расстаться.
Дубровинский поднялся, медленно подошел к двери, где, зацепив за какой-то гвоздик, при входе повесил пальто, и стал одеваться. Чуть наклонив голову к плечу, Землячка молча наблюдала за ним.
— Прощайте, Розалия Самойловна!— сказал Дубровинский, вертя в руках шапку.— Сегодня вы мне открыли глаза на многое. Указания, как члену ЦК, я сам себе сделаю. Но мне хотелось бы услышать от вас просто дружеский совет: где и в чем я мог бы принести наибольшую пользу? Мне подумалось, мы расстаемся единомышленниками.
Землячка приблизилась, подала ему руку.
— Я боялась, что вы уйдете, не произнеся этих слов. Но теперь к тому, что было мною сказано, я могла бы, пожалуй, добавить следующее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124