Это он испытал на себе. А сейчас даже несколько сожалеет, что много времени понапрасну упустили своей чрезмерной осторожностью...
— Ну, ну, это уже бросок к другой крайности!— перебил Дмитрий. И дружески похлопал Иосифа по плечу.
— Никогда не следует жалеть о сделанном,— добавил Радин.— Анализировать минувшее, извлекать из него практические выводы на будущее весьма полезно, а вздыхать не надо!
— Словом, речь вот о чем,— снова заговорил Владимирский.— Марксистские кружки сейчас возникают повсюду, по всей России, возникают сами по себе, как веление времени. Это крепкая основа, но она станет и еще значительней, прочнее, действеннее, если повести это дело организованно.
— Михаил Федорович, вот и меня давно уж томит именно эта мысль!— Дубровинский не выдержал, вскочил, с шумом отодвинул стул.— Но как? Как все это сделать? Каким способом?
— Да вот примерно таким, как вы добиваетесь сейчас у себя в Орле. Поставили перед собой твердую цель и решительно к ней идете. Был один кружок — стало два. А третий возможен?,
— Ну, конечно!
— Вот видите. Это и есть организационная работа. Кружки создаются не сами по себе, а под влиянием вашим. Правда, этого для наших дней уже маловато — только создавать новые кружки и проводить в них занятия. Очень быстро они окажутся опять-таки «сами по себе». Надо руководить,—Владимирский нажал, на слово «руководить»,— развитием в кружках революционной мысли, не просто просвещать рабочих, а воспитывать в них борцов за свои права. Надо объединять кружки в союзы!
— И мы просим вас поехать с этой целью в Калужскую губернию,— вмешался Дмитрий Ульянов.— Поехать с тем, чтобы создать крепкую надежную социал-демократическую организацию. Калуга весьма интересна — рабочая среда, пролетариат. У вас же имеется опыт.
— Соглашайтесь!—сказал Владимирский.
Иосиф стоял ошеломленный неожиданностью предложения. Ему отчетливо представилась огромная разница между тем, что он делал до сих пор, и тем, что предстоит делать. Дать согласие — значит стать ответственным за широкое развертывание марксистской пропаганды, за организацию рабочих кружков, рабочего союза в целой губернии. И ответственным перед собственной совестью, когда твой какой-либо нечаянный промах может,
губительно отразиться на судьбах многих товарищей. Новые места, неизвестная обстановка. Хватит ли сил, умения? Но ведь ему доверяют. Для этого разговора пригласили в Москву. На ветер такие слова не бросают. Что может быть выше доверия товарищей по общей борьбе? И что менее всего достойно революционера, как не сомнения и колебания?
— В Калуге я совершенно никого не знаю,— помедлив, ответил Иосиф таким тоном, который был равнозначен словам: «Да, я согласен».
— А мы не только дадим адреса, мы поможем устроиться и на службу. Ну, допустим, в земскую управу,— сказал Радин, поглядывая на Иосифа дружелюбно. Хлопнул опять в ладоши:— Прихватите с собой кого-нибудь еще из орловских своих друзей. Хорошо, когда рядом с тобой испытанный в деле товарищ.
— Похоже, вам все-таки что-то мешает принять немедленное решение,— проговорил Владимирский, тоже вглядываясь в порозовевшее от волнения лицо Иосифа.— Леонид Петрович полагает, что вы уже согласились, но я не слышу от вас утвердительного ответа. А недомолвок между нами быть не должно. Трудно расстаться с домом, с семьей?
— Нет,— сказал Иосиф.— Я давно уже приготовил себя к атому. Уехать из дому для меня даже лучше.
— Жаль оставлять начатое в Орле дело?
— Нет. Родзевич-Белевич и Русанов поведут его не хуже меня.
— Так что же?
— Согласен!— Он как-то невольно проверил: застегнут ли ворот рубашки.— Единственно... Поступил я в дополнительный класс реального училища. Хотелось продолжить образование.
— Революционер всегда должен учиться. Всегда и обязательно,— вдруг задумавшись, сказал Дмитрий.— Но разве дополнительный класс реального училища — единственный и самый лучший источник образования? А книги, книги? Море книжное! И воля, тяга к знаниям. Впрочем, мы тогда не настаиваем.
— Согласен,— с твердой решимостью повторил Иосиф.
— А я иду к Марии Николаевне Корнатовской,— заявил Радин.— Кажется, я безбожно опаздываю. Но зато я смогу похвастаться своим таким интересным знакомством с вами, дорогой товарищ Иосиф.
— Мария Николаевна будет искренне рада,— сказал Дмитрий. И объяснил Дубровинскому: — Это наш добрый друг, шаль, что не случилось вам сегодня встретиться с ней здесь.
— Это все еще впереди,— успокоил Радин.— Когда-нибудь после, будете наезжать из Калуги, я сведу вас в дом Анны Егоровны Серебряковой. Не посчитайте меня за отчаянного женолюба, но этих двух милых женщин я нежно люблю.
— Вместо «милых женщин», Леонид Петрович, правильнее бы сказать «умелых подпольщиц»,— улыбаясь, поправил Радина Дмитрий.— Какое о них мнение может сложиться у Дубровинского?
— Тогда уж «фанатичных революционерок»! — с шутливым пафосом провозгласил Радин.— Пусть это определение острее всего врежется ему в память. Идемте!— Он подхватил Иосифа под руку. И отпустил.— Идемте, но не вместе. Переждите некоторое время после моего ухода. Конспирация только тогда конспирация, если она всегда конспирация!
Радин многозначительно поднял руку, подмигнул и вышел. Из-за переборки послышался его сочный раскатистый смех и тихий, словно бы виноватый голос Екатерины Даниловны. А Дуб-ровинский стоял, глядел ему вслед и видел перед собой дорогу, бесконечную дорогу. Такую, которая предстала перед ним с особенной отчетливостью в ночь переезда их семьи из Курска в Орел.
С тех пор как в России угрозой безопасности монархов стали не внутренние дворцовые заговоры, а народные, революционные движения, и не только угрозой их личности, но и самому трону, с тех пор все коварнее, хитрей и бесчестнее стали складываться и формы уничтожения противников самодержавной власти. Добавлением к обычной полиции, «блюстительнице порядка», сделался Отдельный корпус жандармов и окутанные особой тайной охранные отделения. Добавлением к приговорам обычных судов сделались административные постановления, для внешнего эффекта скрепленные ссылками на «высочайшие повеления». Донос стал почитаться проявлением истинного патриотизма. Скрытное хождение по пятам, именуемое «филерством», превратилось з профессию. А осквернение чистого слова «товарищ» путем двоедушного провокаторства оказалось столь высшим видом «служекия отечеству», что одарялось с особой щедростью.
От времен Шешковского и Бенкендорфа тайный полицейский сыск все совершенствовался. Но неизмеримо быстрее росли а совершенствовались в искусстве конспирации революционные силы, хотя и загнанные в глубочайшее подполье. Тайному сыску уже недостаточно стало трех китов, на которых он прежде держался,— доносительства, филерства и провокаторства. Нужен был «кит четвертый» — больший размах. Острый ясный ум, который направлял бы все это.
И вот в московское охранное отделение, издавна стяжавшее себе мрачную славу дьявольской кухни, вытеснив туповатого служаку Бердяева, пришел Зубатов. Человек жесткой воли, направленной к одной заветной цели — стать самому первостепенным государственным деятелем и освободить наконец монарха, прави-
тельство, господствующие классы от чувства гнетущего страха перед революцией. Освободить... Но как? Зубатов рассуждал. Нужно еще более укрепить действующую машину розыска. Заимствовать в этом смысле лучший опыт Европы. Опутать незримой сетью агентуры всю Россию и не оставить вне своего поля зрения ни одного революционера, пытающегося укрыться за границей. Тратить деньги на это следует не скупясь, ибо только тогда и можно требовать преданной службы от агентов—службы, которая ой не сладка! А меру совести для них оставить одну — результат поиска.
Но бессмысленно реку вычерпывать ложкой, если нужно направить течение в другое русло. Пусть сама вода пробивает себе дорогу. Рабочие... Пролетариат... Эту главную силу революции, без которой любые марксистские идеи задохнутся немедленно, как рыба на воздухе,— эту главную силу, источник, питающий смертельные опасности для самодержавия, как подчинить, как взять в свои руки? Можно выловить сотни, тысячи революционеров и засадить в тюрьмы. Весь рабочий люд России — рабочий класс! — в тюрьму не посадишь. Стало быть? Надо в массе привлечь пролетариев на свою сторону, видеть в рабочих не врагов самодержавия, а надежных союзников в защите его. Точнее, пусть это — союзника верного своего — видят в охранном отделении, в Зубатове, сами рабочие...
Последняя неделя перед рождеством всегда заполнена особыми заботами. Следует решить окончательно, кого непременно пригласить к себе, от приглашения кого похитрей уклониться и, наконец, к кому именно постараться быть самому приглашенным. Следует поразмыслить и о том, каков должен быть праздничный стол в разные дни святочной недели применительно к составу гостей. Один любит гуся, другой — запеченный в отрубях окорок. Один млеет при виде обыкновенной «нежинской», а другому непременно подай коньяк, да не шустовский, а французский, и притом восьмилетней выдержки.
Не так-то легко подобрать на каждый вечер гостей, чтобы составилась приятная партия в преферанс. И остроумный рассказчик чтобы нашелся. И красивая дама с нежным голосом. Вечера не должны быть скучными.
Очень трудна святочная неделя. Хотя всегда и хороша тем, что за праздничным столом прочнее укрепляются давние связи и открываются удобные возможности для установления новых дружеских отношений. А без этого путь вверх невозможен.
В окно стучали длинные белые руки снежной метели. Едва за полдень, а в кабинете совсем темно, хоть зажигай лампу. Сергей Васильевич Зубатов устало и счастливо потянулся. Суббота. Сочельник совсем уже на носу. В четверг — рождество. Уехать бы домой пораньше, Сашенька одна в хлопотах замоталась, да ведь и здесь дела все такие, которым надо быстрее дать ход. Быстротой, точностью действия и определяются высокие достоинства охранного отделения в новом его естестве, после печального краха досточтимого Николая Сергеевича Бердяева. Играл, что называется, «по маленькой», когда это касалось спокойствия империи, и «по большой», уже в буквальном смысле, в карты, да при этом на казенные денежки,— вот и результат. Звезда человека закатилась. А ведь могла бы сиять и сиять еще многие годы.
Да что Бердяев. Ах, как тупы и несмыслящи в делах государственной безопасности даже многие весьма титулованные особы! Самое простое им невдомек: современное революционное движение — не стихийные мужицкие бунты прошлых веков. Только полицейской дубиной и солдатским штыком ничего тут не сделаешь. Нынешние революции зреют не на одних страстях человеческих, а на хорошо разработанных теориях. Против идей должно бороться только идеями, против теорий — теориями. Слава богу, статут охранного отделения ныне таков, что не всякому свиному рылу дано соваться сюда. Следовательно, здесь можно бестрепетно и в полную меру заняться осуществлением собственных замыслов. Господи, пошли удачу!
Зубатов обеими руками провел несколько раз по мягким шелковистым волосам, зачесанным назад, испытывая от этих легких прикосновений явное удовольствие. Придвинул к себе толстую папку, на обложке которой каллиграфическим почерком было выведено «О тайном сообществе «Рабочий союз». Начато 17 декабря 1897 года...», и принялся рассматривать вшитые в нее и пронумерованные документы: филерские проследки, протоколы обысков, рапорты секретных сотрудников и прочее и прочее.
Что ж, хорошо сработано. Накрыт этот самый «Рабочий союз» точно вовремя, когда достаточно отчетливо определились сферы и смысл его деятельности, установлен полный круг лиц, входящих в него, и не распространились слишком широко вредные последствия существования «Союза». Увы, далеко не первого. Н-да, растут эти «союзы», как грибы, как грузди в мокрое лето. Но, назвавшись груздем, полагается и лезть в кузов...
Он нажал кнопку электрического звонка. Вошел дежурный,; Зубатов отдал приказание привезти из Сущевского полицейского дома содержащегося там с 12 декабря Иосифа Дубровинского, а сам опять углубился в изучение лежащего перед ним «дела», к которому было уже заготовлено сопроводительное письмо на имя начальника московского губернского жандармского управления генерал-лейтенанта Шрамма для возбуждения дознания в порядке 10357 статьи устава уголовного судопроизводства. Он
прикинул: это может означать два-три года тюрьмы плюс лет на пять высылку в места не столь отдаленные. А названному Дубровинскому исполнилось только двадцать лет. Н-да, и он главарь. Один из главарей. Другие его соучастники все же постарше. Но вот какому-то студентику Борису Пересу всего восемнадцать, а слесарю Ивану Романову даже семнадцать. Просто бы выдрать розгами мальчишек!
Зубатов перелистывал бумаги. Д-да, Минятова упустили совершенно по-глупому. Брали группу Розанова, а Минятов, по филерским проследкам, продав наскоро свое имение, потом околачивался в Москве еще три дня. Вообще-то оно было и правильно прихватить его попозже, вместе с группой Дубровинского и Никитина. С ними он больше был связан, чем с Розановым. Да ведь черт же мог знать, что орловский губернатор, не посоветовавшись со своим жандармским управлением, еще в сентябре выдал Минятову заграничный паспорт! Надо будет этого самодовольного идиота как следует ударить по рукам. Привыкли кончить из себя всесильных сатрапов. А не будь охранного отделения, может, давно бы этого орловского ротозея стащили уже на ногост, спели «вечную память» над павшим от бомбы террористов. Право, иметь некоторый запасец террористов на свободе не так-то и плохо: это заставляет кой-кого быть поосмотрительнее.
Московский «Рабочий союз», по существу, ничем не отличается от петербургского «Союза борьбы», создатель которого Владимир Ульянов, как и следовало, нынешней весной отправлен в сибирскую ссылку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124