— И опять я не понимаю, Лидия Михайловна! Что значит, «мартовцы»?—проговорил Дубровинский, потирая лоб.— Ведь Мартов — тоже один из редакторов «Искры». Он всегда писал очень хорошие статьи.
— Друг мой! Это я виновата. Не могу говорить по порядку. Все еще кипят во мне съездовские страсти. А вы здесь, на месте, конечно, живете совсем другими представлениями. Буду стараться не забегать вперед.
— Нет, забегите, Лидия Михайловна! Хотя бы только в одном забегите! — Дубровинский поддался ее возбужденному настроению.— Есть у нас все же после съезда единая партия? Или их стало две? Или вообще нет никакой партии, снова только кружковщина и кто во что горазд?
— Есть у нас партия!—торжественно сказала Книпович.— Та самая, которая была провозглашена пять лет назад. И теперь она приняла свою программу, Устав, ряд важнейших резолюция-Съезд дает нашим местным организациям прямые указания к действию.
— Тогда почему же раскол? Кто они такие — отколовшиеся? Чего они хотят? И как же: откололись — и остались в партии? Ведь эти понятия взаимно исключаются одно другим!
Нет, никак не получался у Книпович спокойный и последовательный рассказ. То срывалась сама она, то сбивал ее своими нетерпеливыми вопросами Дубровинский.
— Есть и такие, Иосиф Федорович, что совсем отделились, это бундовцы. Им хотелось иметь государство в государстве, быть едиными представителями еврейского пролетариата. Вы только вообразите! Трое активных, сознательных рабочих на одном заводе: русский, татарин и еврей. Готовится забастовка. Русский и татарин советуются с комитетом РСДРП, еврей — с бундовской организацией!
— Чистейшей воды сионизм! Бундовцы и всегда-то твердили, что автономия их не устраивает. Им нужна, видите ли, федерация.
— А на съезде они этот вопрос поставили ребром: или — или. Никто, конечно, их требований не поддержал, и они ушли. Вполне официально. Съезд мог только выразить свое сожаление. Ведь этим нанесен тягчайший ущерб делу объединения всех революционных сил. Бундовцы и откололись и не остались — поначалу-то они признавали общепартийную программу, принятую всем съездом. Но оказались и другие, тоже признавшие общепартийную программу, а потом все время яростно боровшиеся против самого главного, чего добивался на съезде Владимир Ильич. Они остались в партии, потому что надеются взять верх. Их меньше, нас больше. Мы, твердые искровцы, знаем: у нас во главе Ленин. А у них — я даже и не представляю, кто со временем выйдет вперед. Может быть, Мартов, может быть, Троцкий. Сейчас, похоже, Мартов.
За окнами постепенно сгущались сумерки. Тихая улочка сов сем замерла. Егорушка, собрав еще нескольких мальчишек, расчертил на пыльной дороге «классики». Ребята увлеченно прыгали
на одной ножке, выбивая глиняный черепок из одной клетки в другую. Дубровинский сидел, стиснув виски ладонями. Рассказ Книпович отозвался у него в душе острой болью. Да как же это можно: раскалывать партию на две противоборствующие силы, когда перед нею жестокий и неумолимый противник — самодержавие, капитал,— жаждущий именно этого! И конечно же рабочие массы теперь частью пойдут за большинством партии, частью за меньшинством, как идут, например, за зубатовцами. В чем же все-таки глубинная причина раскола? Он поднял помрачневший взгляд на Книпович.
— Вы ждете ответа: чего же хотят мартовцы, если они полностью признали общепартийную программу, разработанную Владимиром Ильичей? Мне трудно сказать. Это слепота, непонимание или хуже — искренняя убежденность. Но ведь тогда...— Книпович непроизвольно повторила жест Дубровинского, стиснула ладонями виски.— Словом, резкая разница во взглядах, Иосиф Федорович, определилась, когда мы стали обсуждать Устав. Программа партии, понятно, это программа ее борьбы, ее и далекие и первоочередные цели. И тут бывали временами злые споры, но в целом она не вызвала сомнений. Газета «Искра», брошюра Ленина «Что делать?» людей хорошо подготовили. Но что же такое сама партия? Из кого она состоит? Устав — не двухпудовый трактат, где в море слов можно утопить самую главную мысль. Здесь иногда требуется всего лишь одна или две фразы, но настолько чеканных, что превратно их истолковать было бы уже никак невозможно. И я просто диву даюсь, как Владимиру Ильичу удалось это сделать,— Книпович взяла со стола свои заметки.— Вот параграф первый: «Членом РСДРП считается всякий, принимающий ее программу, поддерживающий партию материальными средствами и оказывающий ей регулярное личное содействие под. руководством одной из ее организаций». Вам хотелось бы изменить эту формулировку?
Дубровинский задумался. Несколько раз, чуть не по слогам, вполголоса повторил то, что прочитала Книпович. Спросил с недоумением:
— Неужели так сформулировал Владимир Ильич? Вы прочитали точно? Понимаете, как-то расплывчато...
— Ну так предлагайте другое! Я ведь об этом вас и просила. Что именно здесь вы находите неверным?
Опять наступило молчание. Дубровинский поглаживал усы. Не разводя пальцы, как обычно, на обе стороны, а поглаживая поочередно, то правый, то левый ус.
— Что же вы? —нетерпеливо спросила Книпович.
— Не могу сразу ответить,— с запинкой проговорил Дубровинский.— Первая мысль у меня была: это не Владимир Ильич. Он же всегда в своих статьях так предельно ясен. Но если вы утверждаете... Ну... Тогда, вероятно, были основания для споров... Членов партии я здесь еще вижу, а самой партии, состоящей из таких членов партии, простите... как-то нет... Надо бы Владимиру Ильичу с его особенным слогом, пожалуй...
— Что — «надо бы»? Споры были жаркие, злые, но формулировка все-таки принята съездом!
Дубровинский молча смотрел в сторону. Поглаживал усы.
— Тогда вам, может быть, лучше нравится это? — с иронией спросила Книпович: — «Членом партии считается всякий, признающий ее программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций».
В дверь постучала Елена Павловна, спросила, не закрыть ли ставни. Темнеет. Можно будет свет зажечь. А Егорушка на улице поиграет. Книпович поднялась, чтобы переставить с подоконника лампу на стол. Встал и Дубровинский.
— Вы знаете, насколько я всегда откровенен с вами, Лидия Михайловна,— проговорил он, немного нервными движениями рук оправляя рубашку под тугим ремешком.— И кажется, во мнениях мы с вами тоже никогда не расходились. Буду честен: мне действительно больше нравится вторая формулировка. Тут есть определенность, сжатость, сила. И в самих словах и в той мысли, что стоит за этими словами. Чувствуется четкая организованность, дисциплина. Я, право, не понимаю, отчего бы...
Держа в одной руке ламповое, стекло и коробок со спичками, а другой изловчаясь спичкой чиркнуть по нему, Книпович горько расхохоталась.
— ...отчего бы Владимиру Ильичу не согласиться с такой формулировкой? — быстро добавила она.— Дорогой друг, теперь вы простите меня! Я ввела вас во искушение. Именно эта формулировка была предложена Лениным и отвергнута съездом.
— Как?!—только и смог вымолвить Дубровинский.
— Да, вот так. И мне отрадно знать, что ваша постоянная деликатность по отношению ко мне и убежденность в правильности того, что делает Владимир Ильич, не помешали вам оценить эту маленькую провокацию по существу.
— Жестокая проверка.
— Ну, не сердитесь! Долго, даже в шутку, я все равно не смогла бы вас мистифицировать.
— Да, здесь не до шуток.
Засветился ровный желтенький огонек лампы. Книпович в раздражении швырнула спичечный коробок так, что тот скользнул по столу и упал на пол.
— Инциденты и инцидентики, конечно, были и до этого,—сказала она,— народ собрался шумный, боевой. Все взвинчены опасными переездами через границу, мотаниями по разным странам и городам. Ведь начинали в Брюсселе, а закончили в Лондоне. И обстановка работы весьма своеобразная. Торжественное открытие съезда. Волнующая речь Плеханова. И все это в пыльном складе, воняющем шерстью, старым тряпьем и с адовыми полчищами блох. За каждым делегатом по пятам, как комнатные собачки за хозяйками, ходят полицейские или переодетые сыщики. Думалось поначалу, вот это все и сказывается на настроениях. Дерганье какое-то. Владимир Ильич нас, искровцев, еще в Женеве собирал и предупреждал, что некоторых принципиальных разногласий нам все равно не миновать. Предвестники этого появились уже на выборах бюро по руководству съездом. Ленин предложил избрать три человека, Мартов — девять. Владимир Ильич боролся за деловитость, дисциплину, а Мартову нужна была показная щедрость во всем. Программу приняли искровскую, я говорила, а сколько было баталий! Троцкий вился ужом, восставая против включения пункта о диктатуре пролетариата. «Экономистам» хотелось все свести к стихийности рабочего движения — партия лишь на подхвате. Кое-кто начисто отвергал крестьянство как революционную силу. Поляки и бундовцы запутывали вопрос о праве наций на самоопределение. Но обошлось. Владимир Ильич здесь вышел полным победителем. Вы бы видели его в деле! Какая неотразимая логика! А Мартов изнемогал от желания взять крупный реванш. Делегаты уже хорошо понимали: Плеханов — генерал, а бои, самые тяжелые бои ведет Ленин. Мартов же — совсем не главная фигура съезда. Вот он тогда в противовес внесенному Лениным проекту Устава и предложил свой в нем параграф первый...
— Так что это было — просто личным выпадом или особой, мартовской, теорией?—не выдержал Дубровинский. Он зримо представлял себя участником съезда, и ему хотелось вырваться на трибуну и бросить в бурлящий страстями зал спокойные (иначе говорить он не умел), спокойные, но убеждающие слова в поддержку Ленина.
— Ужаснее всего бывает, когда неверная теория соединяется еще и с личной неприязнью,— ответила Книпович, тоже вся во власти своих переживаний на съезде.— А Мартов ведь красноречив. У него было много не менее красноречивых союзников. И совсем не красноречивых, но готовых голосовать вместе с ним, если Мартову нужно было нанести удар нам, твердым искровцам. Боюсь оказаться недоброй вещуньей, Иосиф Федорович, но в этом долгом и остром споре Мартов показал, что никогда уже не станет, как был, нашим единомышленником. Он жаждет иметь в России какую-то другую партию. Совсем не ту, за которую борется Владимир Ильич. А называть ее тем не менее хочет тоже социал-демократической и рабочей партией.
— Открыть двери в партию всем, без всяких обязательств перед нею, без твердой партийной дисциплины,— угрюмо проговорил Дубровинский.— Какие пустые слова: «оказывающий ей регулярное личное содействие под руководством...» Значит, чтобы стать членом партии, не надо даже входить в партийную организацию. Достаточно оказывать партии «регулярное содействие». А что такое «регулярное»? И что такое «содействие»? Кто определит степень «содействия», если член партии не входит ни в какую партийную организацию? Всяк сам себе?
— У сторонников Мартова прорывалось желание во всем подражать западноевропейским социал-демократам. Сидеть в пивных, потягивать сей сладостный напиток и в полный голос беззаботно болтать о том, что хорошо бы добиться для рабочих поблажек от предпринимателей. А наши отечественные сипяги-ны и плеве между тем будут преспокойненько ловить и сажать в тюрьмы таких, мартовских, социал-демократов.
— Мартовских-то социал-демократов, может быть, и оставят на свободе,— с прежней угрюмостью в голосе сказал Дубровинский.— А боевой, революционной партии пролетариата, какая видится всем нам, жить не дадут. Задушат. Если бы на Зубатова не обрушилась немилость царская, вижу, с какой радостью он приложил бы к этому свою ласковую и беспощадную руку. Ну, а уж членом «мартовской» партии, пожалуй, объявил бы и себя. Подумать только, как будет ликовать наше правительство, когда узнает все подробности о съезде!
— Их решено опубликовать — все резолюции и протоколы,— заявила Книпович.— Нам нет нужды таиться! Наша партия не заговорщики. Она борется с самодержавием в открытую. Конспирация необходима лишь для того, чтобы не погибали наши люди в тюрьмах и ссылках. Все будет опубликовано, как только делегаты съезда окажутся на местах и в полной безопасности.
— А сейчас?
— Сейчас мы должны вести пропаганду только устно. Объездить как можно больше городов, как можно больше провести встреч, митингов, собраний. Съезд состоялся! Вот что главное!— Она энергично взмахнула рукой.— Съезд принял программу, организационный Устав и еще ряд важных резолюций. Об этом надо рассказывать честно, правдиво, зная, что мартовцы тоже не будут терять времени. И, кстати, я не уверена, что они даже по-своему станут рассказывать честно.
Лампа немного коптила. Дубровинский привернул фитиль. В комнате пахло теплым керосином. От этого давящего запаха постукивало в висках. Книпович устало поправляла прическу, заводила за уши выбившиеся пряди уже седеющих волос.
— Мы все привыкли читать «Искру»,— проговорил Дубровинский.— Она и теперь, после съезда, будет направлять нашу работу?
— Да. Ее политическая линия одобрена, и газета объявлена центральным органом партии. Больше того, в состав редакции избраны. Плеханов, Ленин... Но я не могу остановиться... и Мартов...
— Мартов? После всего этого!
— А что было делать, Иосиф Федорович? Выборы в редакцию «Искры», в Центральный Комитет и Совет партии походили бог весть на что. Кричали. Перебивали друг друга. Вскакивали с мест. Свистели, шикали, бешено аплодировали. Выступали с заявлениями и тут же отказывались от них. Даже великолепный, остроумный Плеханов терялся. В старой редакции «Искры» было шесть человек, но — знают же все — Аксельрод, Засулич и Старовер совсем не работали. Еще в начале съезда Владимир Ильич условился с Мартовым, что в новой редакции достаточно троих, действительно работающих. А когда дело дошло до выборов, Мартов от слов своих отрекся. Понял, что в редакции он окажется один против двоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124