Мы требуем, чтобы борьба с отзовизмом велась корректно, исключительно идейным, а не организационным путем.
— Вы признаете, что ваша цель — вышибить отзовистов и ультиматистов. Однако вы забываете, что и сами были бойкотистами. Вспомните Котку. А теперь «Пролетарий» отходит от большевизма и скатывается на позиции центра!—теряя учитель-
ский тон, нервически гремел Богданов.— Но у вас не хватает мужества сказать: мы с Плехановым, а вы — убирайтесь к черту!
— О Коткинской конференции Максимов напутал,— спокойно разъяснял Ленин.— Тогда весь Большевистский Центр был против бойкота. Фракция же была за бойкот, но раскола не было, ибо не было группы, которая его хотела бы. Через год фракция оказалась на нашей стороне. Максимов говорит, что мы станем заседать с Плехановым. Конечно, станем, так же как с Даном, с Мартовым в редакции «Социал-демократа», нашего ЦО. Мы в сделку с Плехановым против Луначарского не входили. Но, когда Плеханов вышибает Потресова, я готов протянуть ему руку. А вот лояльность отзовистов на конференции была достигнута бешеной борьбой — мы ставили им ультиматумы. Я заседаю в ЦК и с Мартовым. А вы, Марат, член фракции «божественных» отзовистов. Говорю не о добрых намерениях, а о политической 'линии. Большевизм должен теперь стать строго марксистским,
— Мы имеем отзовизм, который говорит: не надо думской фракции. А «Пролетарий» говорит — надо. Отзовисты говорят: фракция неизбежно оппортунистична. Мы же говорим — она движется вверх. Мы привлекаем партию к работе над фракцией,— отзовисты же упрекают нас за это. Вот противоречия! А вы путаетесь между ними.— Дубровинский был сух, он давно уже потерял веру в возможность переубедить Богданова.
— Марат говорил, что думская фракция сама породила отзовизм.— Гольденберг пытался остановить обострение спора.—Но что же именно вы сделали для улучшения ее деятельности? Чем вы помогли фракции?— И тут же срывался: — Если смотреть на отзовизм как на развивающееся движение, то раскол был бы неизбежен. Но ваши дела дрянь. Борьба с вами не на жизнь, а на смерть не есть раскол.
— Нас нельзя упрекать, что мы не работали, ибо не было условий для работы из-за того, что вся работа взята одними вами,— путаясь в словах, бормотал Шанцер.
— Мы выбраны съездом и уйти сами не можем, надо нас выгнать!— кричал Богданов, воздевая руки вверх. На крахмальных манжетах злыми огоньками вспыхивали фальшивые рубины в запонках.— Здесь издевательство! Вы хотите нас двоих,— он глядел на Шанцера, забывая, что раньше в число «двоих» он включал не его, а Красина,— вы хотите нас двоих держать в плену, а потом выгнать. Вы должны исключить нас сейчас!
Но заседание шло своим чередом. В соответствии с утвержденной повесткой дня рассматривался пока не личный конфликт с «Максимовым», а принципиальный вопрос о борьбе с отзовизмом, и об этом принималась резолюция. Против нее голосовали только Богданов и Шанцер.
Собрание переходило к очередному пункту — «О богостроич тельстве», Докладчик говорил:
— Вопрос о богостроительстве становится общественным явлением. Нынешняя эпоха контрреволюции всколыхнула тенденции, оживляющие религиозные настроения. Повышенный интерес к вопросам религии является отражением подавленности духа после подавления революции. В этой атмосфере ясно выступает подмена большевизма богостроительством. Теперь они уже приравнены друг к другу. Это течение, особенно ярко пропагандируемое в статьях Луначарского, есть течение, порывающее с основами марксизма, наносящее вред революционной социал-демократической работе по просвещению рабочих масс. Ничего общего с подобным извращением научного социализма большевистская фракция не имеет.
Тотчас же, немного остывший после предшествующих схваток Богданов учительски диктовал:
— Напоминаю резолюцию «Пролетария» по вопросу о нейтральности, внесенную по поводу запроса женевской группы.— А сам испепеляющим взглядом упирался в Дубровинского. Он не мог простить ему своего и Луначарского публичного поражения на прошлогоднем философском реферате в Женеве. Тогда Алексинский несколько выручил, собрав женевскую группу большевиков, осудившую под его, Богданова, подсказку выступление Дубровинского, но «Пролетарий» тем не менее такой протест не напечатал, сославшись на свою раннюю резолюцию о нейтральности в философских вопросах.— Когда Луначарский попросил места для объяснения, ему отказали, основываясь на нейтральности. А потом сочли нужным все-таки напечатать статью «Не по дороге»; я нахожу, что она тоже относится к области философии.
Шанцер понимал, что ему промолчать невозможно, а говорить — вызвать раздражение Богданова. Потому что статью, которую он, Шанцер, в свое время написал против Луначарского, именно Богданов, как член редакции «Пролетария», не допустил напечатать. И именно ссылаясь на нейтральность.
— У Луначарского много религиозной терминологии,— сказал он осторожно.— Бороться с ней мы обязаны всегда и всюду. Поэтому я считаю нужным внести резолюцию, говорящую не о Луначарском, а о богостроительстве.
— Помню наши споры в редакции по поводу статьи Марата,— ероша волосы, вступил Зиновьев.— Тогда Марат говорил, что мы в плену у богостроителей. Говорил, но печатно все же не выступил, побоявшись Максимова. Теперь Марат оказался сам пленником богостроителей. А резолюция о нейтральности была принята вовсе не в смысле равнодушия к философским вопросам.
Дубровинский принял вызов Богданова, но на его колючий, обозленный взгляд ответил обычной своей мягкой улыбкой:
— Из слов Марата вытекало бы, что редакции «Пролетария» нужно вынести одобрение за борьбу против богостроительства.
Но у Марата вышло иначе. Теперь ему приходится высказываться. И он это делает, но как? Максимов все время повторяет, что он большевик, что он наш, а сам мешает нам бороться с богостроителями. Нужно урегулировать дела фракции. Нужно или связать руки Максимову, или развязать нас от Максимова. Иначе работать нельзя.
— В протокол! В протокол!—закричал Богданов.— Существо дела в том, что требуется почва и повод для агитации — и вот вы ее теперь нашли. Будущее покажет, кто во всей этой истории лучше выражает марксизм.
Он еще несколько раз по ходу прений брал слово: для оглашения своих заявлений, для справок, для внесения изменений в проект резолюции. Но при голосовании демонстративно просидел, крепко сцепив кисти рук. Против проголосовал только один Шанцер.
Дискуссия о партийной школе на острове Капри началась с такой формулировки:
— Вопрос о школе сводится к вопросу о расколе нашей фракции. Эта школа стремится сделаться политическим центром. Она является выражением безнадежности в смысле того, что рабочие могут вести какую-нибудь повседневную работу. И это есть не что иное, как центр, и даже более сильный, чем ЦК, ибо ЦК не имеет двадцати агентов, а школа хочет их иметь. Она есть центральный комитет того идейного раскола, от которого страдает партийное дело. Организация школы на Капри группой инициаторов, и прежде всего Максимовым, шла с самого начала помимо редакции «Пролетария» и сопровождалась агитацией пробив нее.
— Мы топчемся на пятачке. Это — невыносимое положение. Нам надо освежить силы.— Богданов потребовал слова, едва дождавшись зачтения проекта резолюции, в которой заявлялось, что большевистская фракция никакой ответственности за каприй-скую школу нести не может.— По какому же случаю шум? По двум обстоятельствам: дело важное, и вокруг него модно затеять скандал. Это задевает мою честь. Говорят, из школы образуется другой центр. «Раскол, раскол!» Но ведь это зависит от нас же! Если БЦ согласится и пришлет контролера, если Ленин там будет читать, разве может тогда школа сделаться организацией более сильной, чем Большевистский Центр?
— При условии контроля не понимаю, как можно быть против школы!—Шанцер драматически всплеснул руками.— Здесь говорят, что мы, что я хочу устроить раскольничий центр. Но я не имею права покинуть свой партийный пост, я избран съездом, и значит — будем работать вместе. Я не хочу раскола, а мне все швыряют новым центром. Меня интересует сохранение единства большевистской фракции!— Он чуть смешался, когда Ленин с места бросил реплику: «Была Троя!», но все же продолжал: —
И на этой точке зрения буду стоять, пока не убеждусь в противном... И тогда заговорил Ленин:
— Товарищ Максимов напрасно горячится, ибо не было ни одного раскола без крайних обвинений, и всегда инциденты раскола путали с вопросами чести. Помню сцены с Кричевским в 1901 году, с Мартовым в 1905 году и в 1907 году с Плехановым — и все набрасывались на меня с криками о чести. Дело не в чести, а в том, что в процессе борьбы люди дезорганизуют свою фракцию и организуют новую. Так делает и Максимов. И он же нам говорит о приглашении Ленина в школу, о контроле— смешно! Ясно, что школа — новый центр, новое течение. Марат говорит, что он своих постов не покинет. Да вы же, товарищ Марат, целиком поддались фракционной страсти, определяемой политической борьбой «божественных» отзовистов!
— Это клевета,— белыми губами пробормотал Шанцер,
— Что такое фракция?—продолжал Ленин.—Это союз единомышленников внутри партии. Тот пост, который вы заняли от партии, у вас может отнять только партия. Мы теперь ругаемся — это оттого, что у нас нет союза единомышленников. На ваш партийный пост никто не посягает, и его не к чему припутывать. У нас раскол фракции, а не партии. А о чести здесь говорить нечего. Надо признать то, что есть: два центра, два течения и школа как факт.
— Надо выяснить, кто разрушил Трою — большевистскую фракцию?—Вся наглаженность с Богданова слетела.— Говорят, что мы стремимся под большевистским флагом проводить антибольшевистские тенденции. Но можно ли отождествлять фракцию с Лениным? Большевистский флаг, и Ленин не одно и то же!
И кто-то насмешливо отозвался:
— Максимов спрашивает, отчего погибла Троя? От коня, товарищ Максимов! Вот и вы, как троянского коня, хотите ввести в нашу фракцию каприйскую школу. Голосовать резолюцию!
Проголосовали «за» абсолютным большинством. Против— Богданов и Шанцер.
Дубровинский вышел на трибуну и закашлялся. Столь затяжного кашля у него по возвращении из Давоса еще не было. Четвертый день сидения в тяжелой духоте и нервном напряжении, а ночи без сна. И одно еще дело выступать в прениях, другое — самому быть докладчиком. А Богданов с Шанцером все больше рвут и мечут, создают склочную обстановку и все откровеннее показывают свою неприглядную изнанку.
Он вытер губы платком, мельком бросив взгляд на него — нет ли пятен крови? Нет, не было. Разгладил свисающие усы.
— Прения по отдельным частным вопросам уяснили, что единства взглядов в данном собрании нет. Я говорю о задачах в партии той части нашей фракции, которая отметает отзовизм, ультиматизм, богостроительство, и выражаю мнение большинства здесь присутствующих,— начал он, чувствуя, что постепенно полностью овладевает собой.— Практически линия поведения большевиков в партии намечена уже давно. Большевики поставили себе целью всесторонне поддерживать ЦК и для этой цели жертвовали некоторыми узкими фракционными интересами. Уже два года тому назад, на Лондонском съезде, фракция выбрала свой путь.
Богданов сидел и саркастически кривил губы. Совсем так, как когда-то в Женеве, слушая выступление Дубровинского на реферате Луначарского. И в этой кривой улыбке сейчас было: «Опять ты лезешь с суконным рылом в калашный ряд».
— С тех пор с полной ясностью определился поворот к контрреволюции,— продолжал Дубровинский, редко покашливая.— Если в период второй Думы мы ставили задачу непосредственного свержения самодержавия, то после ее разгона задачей была не непосредственная борьба, а организация, сплочение партии. Меньшевики боролись против партийности, атака шла все более быстрым темпом... — Он напомнил несколько общеизвестных примеров.— ...Началась реформистская критика основ марксизма. Перед большевиками выдвинулась необходимость охранения принципов и организации рабочей партии. И в настоящий момент перед нами задача — сохранение этого единства. На почве организационного отчаяния меньшевики бросаются сначала в профсоюзы, затем в кооперативы, затем дело сводится к узкопропагандистским — просветительным обществам в рамках современного полицейского государства. В то же время они начисто отказываются от нелегальной организации...
Богданов умышленно громко передвинул стул, наклоняясь к Шанцеру и что-то весело шепча ему на ухо. Дубровинский вновь ощутил нервную дрожь — предвестье того, что он готов сорваться и, отступив от текста доклада, может грубо одернуть фигляр-» ствующего Богданова. Но пересилил себя и продолжал размеренно:
— Ликвидаторство быстро обнаружило свою внутреннюю несостоятельность. В среде меньшевиков намечается расслоение. В этом отношении чрезвычайно характерно выступление Плеханова, одного из лучших представителей ортодоксального и революционного марксизма...
— В протокол! Эти слова Иннокентия обязательно в протокол!— вскрикнул Богданов, прерывая разговор с Шанцером.
— В прочности марксизма Плеханова никто усомниться не может. И то, что он вышел из редакции меньшевистского ликвидаторского «Голоса Социал-демократа», весьма характерно,— отрезал Дубровинский,— В тот же двухлетний промежуток вре-
мени другое крыло нашей партии, левое, с самого начала поставило целью соединение нелегальной деятельности с легальной а целесообразной пропорции. Под этой формулой кроется содержание не только организационное. Эта формула означает соединение методов действия нелегального и легального с идеями марксизма. Именно на проведении этой задачи в жизнь мы и столкнулись с теми элементами внутри большевистской фракция, от которых надо отмежеваться. Что же предстоит нашему собранию...
Словно бы, кроме них, никого больше и не было в зале, Богданов и Шанцер в полный голос заговорили между собой, давая понять Дубровинскому, что с этого момента его доклад они и слушать не желают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124