Сеансы прошли великолепно. Филипп вызывал для Александры Федоровны духов из загробного мира, она с ними беседовала и получала ценные советы. Филипп гипнотизировал царицу, и это тоже благотворно сказывалось на ее душевном состоянии. А государь, конечно, был безмерно рад. Он осыпал своими милостями и Рачковского и Филиппа. Потом даже привез Филиппа в Петербург. Но вслед за тем Рачковский прислал вдовствующей императрице письмо, о коем, Сашенька, я говорил тебе вначале. Напоминаю: жду твоего ответа.
— Но я не знаю, Сережа, что было написано!— воскликнула Александра Николаевна.
— Ах, да! В этом письме Рачковский высказывал предположения о пагубности влияния Филиппа на царицу, что, дескать, своими способностями гипнотизера он может довести ее бог знает до чего, а спиритические его сеансы настроят Александру Федо-
ровну еще более мистически и сделают совершенно душевнобольной. И наконец, Филипп — орудие в руках масонов.
— Уди-вительно!— протянула Александра Николаевна.— Нет, я не могу ответить.
— А уговор? Наш уговор? Иначе, Сашенька, я и не стал бы рассказывать.
— Право, я стала в тупик... Он сам, Рачковский, что ли, душевнобольной?
— Здоров, как бык! Но ты гениально ответила. Первая мысль и у меня была такая же.
— А истина в чем?
Зубатов беспомощно пошевелил руками. И это означало: я же с самого начала предупреждал, что тоже ничего не понимаю. Есть, вероятно, в этом некий хитрый ход Рачковского, но разгадать его не просто.
— Думаю, Сашенька, не надо объяснять тебе, что было дальше. Ты это знаешь. Как и все.
— О-о! После того, что ты сейчас рассказал, я совсем ничего не знаю!
— Хорошо. Совершенно очевидно, что, прочитав письмо Рачковского, Мария Федоровна показала его царю. Ну, а государь, разумеется, разгневался и вызвал Плеве. Назвал Рачковского подлецом и потребовал нарядить следствие. Вячеславу Константиновичу это и кстати. Он же бешено ненавидит Рачковского, впрочем, взаимно. И следствие началось. Рачковскому при этом подсыпать соли постарался наш с тобой друг Ратаев.
— Ага! И поехал в Париж вместо него,—добавила Александра Николаевна.— Но почему же Рачковскому все это с рук сошло? Ведь он же, кажется, теперь в Брюсселе?
— Именно,— подтвердил Зубатов.— А следствие прекратили. Стало быть, нашлись силы помогущественнее даже, чем у Вячеслава Константиновича.
Александра Николаевна вскочила, приложила ладони к вискам, постояла с закрытыми глазами. Зубатов наблюдал за ней с удовольствием: работает мысль у малышки.
— Господи! Страшно выговорить,— медленно произнесла она.— Рачковский задумал свалить фон Плеве и занять его место, но в чем-то он просчитался?
— Сашенька,— растроганно сказал Зубатов,— когда я займу свое место при государе, я тебя сразу же назначу министром внутренних дел. До чего же Россия нуждается в умных министрах! Но теперь ты яснее видишь размах в интригах, которые затевает какой-нибудь Меньщиков и...
Зазвонил телефон. Это был совсем особый аппарат, по нему можно было соединяться только с домом, Лопухиным, фон Валем, самим фон Плеве и Гессе, комендантом дворца. Никелированный колпачок звонка нетерпеливо подрагивал под частыми
ударами невидимого для глаза молоточка. Пока Зубатоз шел к аппарату, снимал тяжелую трубку с рифленой рукояткой и давал ответный сигнал, Александра Николаевна замерла в ожидании:, кто спрашивает?
— Слушаюсь,— сказал Зубатов.
И повесил трубку. Крутнул несколько раз ручку телефона, давая отбой.
— Плеве?— спросила Александра Николаевна.
— Да, разумеется,— рассеянно ответил Зубатов.— Сашенька, поезжай домой, подготовь Колю. Думаю, через часок я заберу вас и вместе, как условились, поедем к морю.
— Что-нибудь нехорошее?— озабоченно спросила она.— Такой короткий разговор. Ты сказал всего одно слово.
— Длинный разговор будет в кабинете министра,— засмеялся Зубатов. И поцеловал жену в лоб.— Ну, поезжай, ангел мой!
Он не очень встревожился. Позвонил все же сам Плеве. Но произнес, правда, тоже только два слова: «Жду вас». Без всякого обращения, с полной уверенностью, что никто другой даже случайно не мог бы поднять телефонную трубку. Зубатову даже подумалось, что под хорошее настроение Плеве он может ему рассказать анекдот. Трубку взяла жена: «Жду вас» — удивление — «Слушаюсь» — и так далее...
С блуждающей на лице веселой улыбкой Зубатов вошел в кабинет министра. Фон Плеве стоял за столом, наклонив голову, не то читал какую-то бумагу, не то просто разглядывал зеленое сукно. Он был при всех регалиях, кои полагалось надевать при поездках во дворец. Кабинет министра был огромен. И в дальнем его углу, переминаясь, малиново позванивая шпорами, стоял фон Валь в парадном мундире командира отдельного корпуса жандармов.
— Здравия желаю, Вячеслав Константинович,— проговорил Зубатов, приблизясь к столу. И изготовился пожать руку фон Плеве, когда тот протянет ее.
Но министр не подал ему руки. Вместо этого он поправил, белоэмалевый с черной окантовкой крест, туго притянутый к накрахмаленному воротничку.
— Что происходит в Одессе?—спросил Плеве, уставя на Зу-батова холодные серые глаза, уже по-старчески водянистые.— Я спрашиваю начальника особого отдела департамента полиции.
«Ого! Круто берет. Не называет даже по имени-отчеству. Случилось что-то неожиданное»,— подумал Зубатов. Но, не гася своего выражения лица, бестрепетно проговорил тоном официального доклада:
— Ваше высокопревосходительство, в Одессе вот уже третий месяц длится стачка рабочих, постепенно захватывающая все новые предприятия. Об этом я имел честь неоднократно докладывать директору департамента полиции Алексею Александровичу Лопухину и лично вам...
— Мне не нужны пустые слова, Зубатов. Я спрашиваю вас по существу, что происходит в Одессе.— Нижняя губа у Плеве отвисла, и он не сразу смог ее подтянуть, как-то странно дергал из стороны в сторону.
— Я не понимаю, ваше высокопревосходительство,— сказал Зубатов, действительно не понимая, какого именно ответа от него добивается министр, но угадывая, что любой ответ все равно обрушит на него волну начальственного гнева. Значит, нужно сохранять спокойствие, ясность мысли и не потерять своего достоинства.— Покорнейше прошу уточнить ваш вопрос.
Но что же, что произошло во дворце? Предвестники недоброго уже замечались несколько дней. Однако казалось, это может коснуться кого угодно другого, но не Зубатова, у которого сделано решительно все, что только можно было сделать. Да, Одесса как раз вызывала наибольшую тревогу, но кто же не знал в министерстве об этом! Почему спрашивают только с.него?
Фон Плеве леденил Зубатова своим неподвижным взглядом. В нем уже читалось готовое решение. Но для того, чтобы объявить вслух, необходимо было все же как-то обосновать его.
— Кто принимает участие в одесской стачке? Я ставлю вопрос в упор.
— Не значит ли это, ваше высокопревосходительство, что в одесской стачке принимаю участие лично я?—уже чувствуя, что его словно бы покачивает пьяная волна, сдержанно проговорил Зубатов.
Позванивая шпорами, приблизился фон Валь.
— На вашем месте, Зубатов, я бы соблюдал необходимые приличия.
— Пожалуйста, фон Валь, становитесь на мое место,— огрызнулся Зубатов, сделал коротенький шаг в сторону, и лицо его покрылось багровыми пятнами.— Это место я с удовольствием вам уступлю. Вы, вероятно, сумеете и точнее меня ответить.
— Да, отвечу,— сухо сказал фон Валь.— В одесских забастовках принимают участие все рабочие ваших обществ.
Плеве невольно поморщился. Вмешательство фон Валя превращало разговор в балаган: Зубатов не упустит случая дать сдачи.
— Вы напрасно сожалеете, фон Валь, что вами не создано никаких обществ. Как видите, это довольно-таки беспокойно. Вести допросы значительно легче.— Зубатов слегка наклонил голову в сторону министра.— Простите, ваше высокопревосходительство! Если вам удобен был именно такой ответ, я его подтвераедаю.
— Вам ничего иного и не оставалось сделать,— мрачно сказал фон Плеве.
И распрямился. Внутри у него все клокотало, но он понимал, что и Зубатов вышел из своего обычного равновесия. Стало быть, надо вести дело так, чтобы самому ни в чем не сорваться, а вызвать на это Зубатова. Тогда и удар будет сильнее, и выглядеть будет он справедливее. В ушах министра еще звучали слова, недавно сказанные князем Мещерским: «Помилуйте, Вячеслав Константинович, граф Витте спит и видит себя в вашем кресле, а этот любимчик ваш Зубатов всегда ради Сергея Юль-евича сумеет любой промах полицейского ведомства повернуть так, что лично ответственным за него останетесь вы и только вы». Теперь он с ненавистью вглядывался в Зубатова. Предсказание князя Мещерского подтвердилось. Царь только что во дворце высказал крайнее недовольство одесскими событиями и поставил это в вину ему, фон Плеве. Каких же усилий стоило, чтобы гнев государя отвести от себя и обратить на истинного виновника!
— Вы, может быть, соблаговолите подтвердить тогда и то, что одесская стачка носит чисто революционный характер? И объясните, как это согласуется с участием в ней рабочих из ваших, как вы всегда утверждали, мирных обществ?— заговорил снова фон Плеве.
— Подтверждаю и это,— холодно сказал Зубатов, но губы у него сохли от волнения. Куда гнет Плеве? Какой им заранее предопределен конец разговора? И в какой момент надо ему, Зубатову, пойти ва-банк, если все равно не ждать благоприятного исхода?— Вы, ваше высокопревосходительство, настоятельно называете рабочие общества моими. Пусть так. При этих условиях участие рабочих моих обществ в революционной стачке согласуется единственным образом: у меня не было и нет достаточной власти, чтобы этого не произошло.
— Власти?—Фон Плеве прорвало. Такого хода со стороны Зубатова он никак не ожидал. И теперь, уязвленный в самое сердце, не смог сдержаться, закричал: — Какой вам власти захотелось? Уж не министра ли внутренних дел?
— Власти достаточной, чтобы заставить предпринимателей уважать устав рабочих обществ, которые вы благосклонно назвали моими, но которые разрешены свыше и действуют при поддержке вашей и великого князя Сергея Александровича. Будь у меня власть, тогда и не было бы стачки вообще и тем более революционного характера. Дмитрий Сергеевич Сипягин...
— Довольно!—вне себя ударил кулаком по столу фон Плеве.— Вы что — предрекаете мне судьбу Сипягина? Он убит, и я не знаю, насколько чиста в этом ваша совесть!
— Вы скрытый революционер, Зубатов!—взорвался фон Валь. И аксельбанты на его груди так и заплясали.
— Такой же, как и вы!—Зубатова тоже понесло неведомым ураганом.— Вы даже опаснее, потому что все время льете масло в огонь революции, который я стараюсь погасить.
— В вас не стреляли, а в меня стреляли, и это лучшее доказательство...
— Вы слишком часто напоминаете об этом, фон Валь! Если бы вас убили, вы, вероятно, хвастались бы этим и еще больше.
Фон Плеве стучал кулаком по столу. Его не слушали.
— Одесскую забастовку начал Шаевич. Это ваш человек. Проверено!..—кричал фон Валь.
— Вы проверили то, что в каждой подворотне известно,— перебивал его Зубатов.— Но вы не проверили, при каких обстоятельствах эсдеки перехватили инициативу. Не проверили, кто из местных властей...
— Вы забываетесь! Вы служите...
— Служу не вам, фон Валь! Я служу его величеству государю императору Николаю Александровичу. Служу во имя охранения вековых устоев самодержавия, и все, что я делал, я делаю и буду делать...
Министр наконец заставил обратить на себя внимание. Он вышел из-за стола и оказался между спорящими.
— Вы все провалили, Зубатов!—жестко сказал он, плечом отстраняя фон Валя.— Все ваши идеи оказались ложными, а вернее, такими и были задуманы. Не напоминайте о великом князе. Именно Сергей Александрович доложил государю, что ваши общества, ваши, Зубатов, содержат в себе посевы революции. Вы создали рабочим легкую возможность вместе собираться, а остальное уже не требует большого труда. Призывы ваши к миру... Вешать надо было! Вешать больше, расстреливать, отправлять на каторгу! Революция должна быть подавлена в зародыше, террор бомбистов немедленно пресечен! Вы в юности своей путались с Михаилом Гоцем, а ныне Гоц — один из лидеров партии эсеров...
— Ваше высокопревосходительство, я не позволю оскорблять себя такими подозрениями.— В голосе Зубатова зазвенели высокие нотки. Он уже с трудом владел собой.— Все, что я делал, делаю и буду делать — все только с вашего ведома...
— Вы больше ничего не будете делать!— вскрикнул фон Плеве и вернулся к столу.— Именем его величества с этой минуты я вас отрешаю от должности, занимаемой здесь, и от государственной службы вообще. Ступайте под домашний арест!
Зубатов побелел. Вот это расправа! Но государь? Нельзя же, чтобы государь остался в неведении.
— Вячеслав Константинович, я буду иметь возможность...— начал он.
Но Плеве демонстративно отвернулся, заложив руки за спину, и отошел к окну.
— Вы будете иметь возможность дома спокойно застрелиться,— кривясь в ядовитой усмешке, посоветовал фон Валь.— Это прекрасный выход из положения.Не помня себя, Зубатов замахнулся на фон Валя, чтобы дать ему пощечину, но опустил руку. Твердо печатая шаг, вышел из кабинета министра и хлопнул дверью так, что в окнах едва не посыпались стекла.
Он шел длинным полутемным коридором, в конце которого, расчерченные на неправильные квадраты, переплетались рамы, светилось небольшое оконце. Издали эта рама похожа на решетку. Он идет пока под домашний арест. Не окажется ли он потом за настоящей, железной решеткой? Плеве жесток и мстителен. И, чтобы выгородить себя во мнении государя, пойдет, на все. Тупица и бурбон фон Валь, возможно, неспроста бросил свои ядовитые слова. Всесильный Зубатов, где у тебя защита? Кто тебя поддержит? Где твои друзья?
Теперь оконный переплет ему вдруг представился шахматной доской. И он, белый король Зубатов, затиснут в ее угол двумя черными ладьями в образе фон Плеве и великого князя Сергея Александровича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124