К счастью, у нас есть путеводная нить для лучшего понимания этого
отправного пункта. Биологи, к примеру, указывают, что развитие тела
осуществляется скачками и рывками: утолщению конечности предзадано быть лапой
еще до того, как оно определяется в качестве правой лапы, и так далее. Можно
сказать, что тело животного "колеблется", или что оно проходит через дилеммы. И
рассуждение тоже продвигается рывками, колеблется и разветвляется на каждом
уровне. Тело -- это дизъюнктивный силлогизм, язык же -- начало пути к
различению. Тело замыкает и утаивает скрытый язык, язык же формирует некое
великолепное тело. Самая абстрактная аргументация -- мимикрия, но пантомима тела
-- последовательность силлогизмов. И уже неизвестно, имеем ли мы дело с
рассуждающей пантомимой или же с мимикрирующим рассуждением.
366
ПРИЛОЖЕНИЯ
В известном смысле, именно наша эпоха открыла перверсию. Нам нет нужды описывать
[извращенное] поведение или пускаться в неприятные объяснения. Саду это было
нужно, но теперь он воспринимается как само собой разумеющееся. Мы же, со своей
стороны, ищем "структуру", или форму, которую можно было бы заполнить такими
описаниями и разъяснениями (поскольку она делает их возможными), но сама эта
структура не нуждается в заполнении, чтобы называться перверсив-ной. Перверсия
-- как раз и есть такая объективная сила колебания в теле: и та лапа, которая ни
правая, ни левая; и та детерминация посредством скачков и рывков; и та
дифференциация, никогда не подавляющая недифференцированного, которое
подразделяется в ней; и та неопределМнность, которой отмечен каждый момент
различия; и та неподвижность, которой отмечен всякий момент падения. Гомбрович
дал название Порнография перверсивному роману, где нет непристойных историй, а
лишь показываются молодые подвешенные [в неопределМнности] тела, колеблющиеся и
падающие в неком застывшем движении. У Клоссовски, который пользуется совершенно
иной техникой, сексуальные описания выступают с особой силой, но лишь с тем,
чтобы "осуществить" колебание тел и распределить его по частям дизъюнктивного
силлогизма. Значит, наличие таких описаний предполагает лингвистическую функцию:
они теперь уже не разговор о телах, как предшествующих языку или находящихся вне
последнего; наоборот, они формируют посредством слов некое "великолепное тело"
для чистого разума. Нет непристойного самого по себе, говорит Клоссовски; то
есть непристойное -- не вторжение тел в язык, а скорее их взаимоотражение и
языковый акт, фабрикующий тело для мысли. Это тот акт, в котором язык выходит за
пределы самого себя, когда отражает тело. "Нет ничего более вербального, чем
избыток плоти.... Повторяемое описание полового акта не только прослеживает
трансгрессию, оно само является трансгрессией языка посредством языка"'.
С другой стороны, именно наша эпоха открыла теологию. Более нет нужды верить в
Бога. Скорее, мы ищем
_________
1 Un si funeste desir (Paris: Gallimard, 1963), pp.126 -- 127. 367
ЛОГИКА СМЫСЛА
"структуру", то есть форму, которая могла бы быть заполнена верой, но сама такая
структура не нуждается в заполнении, чтобы называться "теологической". Теология
теперь -- наука о несуществующих сущностях, тот способ, каким эти сущности --
божественное или антибожественное, Христос или Антихрист -- оживляют язык и
создают для него это великолепное тело [для чистого разума], разделяющееся в
дизъюнкциях. Осуществилось пророчество Ницше о связи между Богом и грамматикой;
но на этот раз такая связь становится осознанной, желаемой, разыгрываемой,
имитируемой, "колеблющейся", развиваемой в полном смысле дизъюнкции и
поставленной на службу Антихристу -- распятому Дионису. Если извращение -- это
сила, соответствующая телу, то равноголосие -- это сила теологии; они отражаются
друг в друге. Если одно -- пантомима par excellence, то другое -- рассуждение
par excellence.
Вот чем объясняется удивительный характер произведений Клоссовски: единство
теологии и порнографии в этом совершенно особом смысле. Это следовало бы назвать
высшей порнологией. Таков его собственный способ преодоления метафизики:
миметическая аргументация и силлогистическая пантомима, дилемма в теле и
дизъюнкция в силлогизме. Насилия над Робертой подчМркивают рассуждение и
альтернативы; и наоборот, силлогизмы и дилеммы отражаются в позах и
двусмысленностях тела2. Связь рассуждения и описания всегда была главной
логической проблемой -- еМ наиболее изысканной формой. Это хорошо видно в
работах логиков, которые никак не могут избавиться от данной проблемы, --
возможно, потому, что ставят ее в очень общем виде. Трудными и решающими
являются те условия, при которых описание касается патологического извращения
тел (дизъюнктивный органический каскад), а рассуждение касается теологического
равноголосия языка (дизъюнктивный спиритуалистический силлогизм). Проблема
отношения рассуждение-описание впервые находит решение у Сада, творчество
которого имеет огромную теоре-
___________
2 В Le Bain de Diane (Paris: Pauvert, 1956) дизъюнктивный силлогизм становится
всеобщим методом интерпретации мифа и нового полагания телесного в мифе.
368
ПРИЛОЖЕНИЯ
тическую и техническую, философскую и литературную значимость. Клоссовски
открывает совершенно новые пути -- вплоть до того, что он формулирует условия
современной концепции перверсии, теологии и антитео-логии. ВсМ начинается с этой
геральдики, с этой рефлексии над телом и языком.
* * *
Сначала параллелизм обнаруживает себя между видеть и говорить. Уже в романе Де
Форета с его сплетником-соглядатаем видеть обозначало совершенно особую
процедуру или созерцание. Оно обозначало чистое видение отражений, размножающих
то, что они отражают. Такие отражения наделяют соглядатая более интенсивным
соучастием, чем если бы он сам испытывал те же страсти, двойников или отражение
которых он теперь наблюдает в лицах других. Именно это происходит в
произведениях Клоссовски, когда Октав устанавливает закон гостеприимства,
согласно которому он "отдаМт" свою жену Роберту гостям. Он пытается размножить
сущность Роберты, создать столько симулякров и отражений Роберты, сколько
существует лиц, вступающих в отношения с ней, и вдохновить Роберту на
соперничество с еМ собственными двойниками, благодаря которым Октав-соглядатай
обладает ею и может познать еМ луч-ше, чем если бы он просто берМг еМ для себя.
"Нужно, чтобы Роберта начала ценить себя, чтобы она захотела вновь обрести себя
в той, которую я создал из еМ собственных элементов, и чтобы мало-помалу она
пожелала бы--в соперничестве со своим двойником -- превзойти даже те черты,
которые рисуются в моМм сознании. Значит, важно, чтобы ее постоянно окружали
праздные молодые люди, ищущие удобного случая".3 Таково визуальное обладание: мы
вполне обладаем лишь тем, что уже обладаемо; не просто обладаемо кем-то другим
__________
3 La Revocation de I'Edit de Nantes (Paris: Minuit, 1954), р.59. Эта книга
составляет, вместе с Roberte ce soir (Paris: Minuit, 1953) и Le Souffleur
(Paris: Pauvert, 1960), трилогию, которая переиздана под заглавием Les Lois de
I'hospitalite (Paris: Gallimard, 1965).
369
ЛОГИКА СМЫСЛА
(ибо другой здесь -- лишь посредник и, в конечном счМте, не существует), а
обладаемо мертвым другим, или призраком-духом. Мы вполне обладаем лишь тем, что
экспроприируется, полагается вне самого себя, раскалывается надвое, отражается в
пристальном взгляде, размножается разумом собственника. Вот почему Роберта в
СуфлМре выступает как объект важной проблемы: может ли быть "один и тот же
покойник у двух вдов?" Значит, обладать -- это отдаваться тому, чем обладаешь, и
видеть отданное умноженным в даре. "Такое обычное использование дорогого, но
живого существа не лишено аналогии с преданным взглядом художника"4 (эта
странная тема кражи и дара -- мы к ней еще вернемся -- появляется и в Эмигрантах
Джойса).
Функция взгляда -- в удвоении, разделении и умножении, тогда как функция слуха
-- в резонировании, в приведении к резонансу. Все творчество Клоссовски
устремлено к одной цели: удостоверить утрату личной идентичности и растворить
эго. Именно такой сияющий трофей выносят персонажи Клоссовски из путешествия по
кромке безумия. Но как только это происходит, растворение эго перестаМт быть
патологическим определением и становится величайшей силой, обильной позитивными
и благотворными обещаниями. Эго "портится" лишь потому, прежде всего, что оно
рассеивается. Это происходит не только с эго, которое наблюдаемо и которое
утрачивает самотождественность под взглядом, но также и с наблюдателем, который
вынесен во-вне самого себя и множится в собственном взгляде. Октав объявляет о
своем извращМнном проекте в отношении Роберты: "Вызвать в ней предчувствие, что
на нее смотрят, побуждать ее освободить жесты от чувства самости, не утрачивая
видения себя.., соотнести жесты с еМ рефлексией, с точкой еМ подражания себе
самой каким-то образом".5 Но он также хорошо знает, что в результате своего
наблюдения, он утрачивает собственную идентичность, помещает себя вовне самого
себя и множится во взгляде так же, как другие множатся под взглядом, и что в
_________
4 La Revocation, p.48.
5 La Revocation, p.58.
370
ПРИЛОЖЕНИЯ
этом -- самое глубокое содержание идеи Зла. То есть возникает сущностное
отношение -- соучастие зрения и речи. Ибо, что остается делать -- когда с глазу
на глаз остаешься с двойниками, симулякрами и отражениями -- кроме как говорить?
Относительно того, что может быть только увиденным или услышанным, что никогда
не подтверждается другим органом и является объектом Забытого в памяти,
Невообразимого в воображении и Немыслимого в мысли -- что ещМ можно делать,
кроме как говорить об этом? Язык сам по себе -- предельный двойник, выражающий
всех двойников, высочайший из симулякров.
Фрейд разработал несколько активно-пассивных пар, касающихся модусов вуйеризма и
эксгибиционизма. Однако эта схема не удовлетворяет Клоссовски, полагающего, что
речь -- это единственная активность, соответствующая пассивности зрения, и
единственное действие, соответствующее страстности зрения. Речь -- это наше
активное поведение по отношению к отражениям, отголоскам и двойникам -- ради их
объединения, а также их извлечения. Если уж зрение перверсивно, то речь тем
более. Ибо ясно, что дело не в том -- как в случае с ребМнком -- чтобы
разговаривать с двойниками или с симулякрами. Дело в разговоре о них. Но с кем?
Опять хе, с призраками-духами. Постольку, поскольку мы "именуем" или
"обозначаем" что-то или кого-то -- при условии, что это делается с необходимой
точностью и, прежде всего, в нужном стиле, -- мы также и "денонсируем": мы
смещаем имя или, скорее, вынуждаем многообразие именованного воспарить над
именем; мы разделяем, отражаем вещь, мы позволяем -- под одним и тем же именем
-- многим объектам быть видимыми, равно как смотрение позволяет -- во взгляде --
говорить о столь многом. Мы никогда не говорим кому-то, но о ком-то, обращаясь к
некой силе, способной отражать и разделять его. Вот почему, именуя нечто, мы тем
самым денонсируем его перед неким призраком-духом, служащим каким-то странным
зеркалом. Октав -- в своей восхитительной самонадеянности -- говорит: я не
разговаривал с Робертой, не назначал для нее призрака. Наоборот, я назвал
Робертой этот призрак и таким образом
371
ЛОГИКА СМЫСЛА
"денонсировал" еМ, чтобы призрак мог обнаружить то, что она скрывала, и чтобы
она, наконец, освободила то, что было собрано под еМ именем6. Иногда зрение
стимулирует речь, иногда речь ведет за собой зрение. Но всегда есть умножение и
отражение того, что увидено и проговорено, -- так же, как и того лица, которое
видит и говорит: говорящий участвует в великом растворении эго и даже управляет
им и провоцирует его. Мишель Фуко написал прекрасную статью о Клоссовски, в
которой проанализировал игру двойников и симулякров, зрения и языка. Он
прилагает к ним клоссовские категории зрения: симулякр, подобие и притворство.7
Последним соответствуют категории языка: эвокация [воплощение], провокация и
ревокация [отмена]. Зрение раскалывает то, что оно видит, надвое и умножает
соглядатаев; подобным же образом язык денонсирует то, что он говорит, и умножает
говорящих (такова множественность наложенных друг на друга голосов в СуфлМре).
То, что тела говорят, было известно давно. Клоссовски, однако, указывает на
точку, выступающую едва ли не центром, в котором формируется язык. Будучи
латинистом, он обращается к Квинтиллиану: тело способно к жестам, которые
вызывают понимание, противоположное тому, на что они указывают. В языке
эквиваленты таких жестов называются "солицизмами"8. Например, одна рука может
сдерживать нападающего, другая же быть открытой для него в мнимом приветствии.
Или та же самая рука может сдерживать, но лишь так, .что при этом подает
открытую ладонь. А есть еще такая игра пальцами -- одни остаются открытыми,
другие же сжать!. Так, Октав обладает коллекцией потайных картин вымышленного
художника Тоннера, близкого к Энгру, Чес-саро и Курбе, и знает, что суть
изображения заключается в солицизме тел -- например, в двусмысленном жесте
Лукреции. Его воображаемые описания подобны сияющим стереотипам, очерчивающим
Отмену. А в своих собственных рисунках -- изображающих великолепную красоту --
__________
6 Roberte, p. 31 (эта глава озаглавлена "Донос").
7 Michel Foucault, "La Prose d'Acteon", Nouvelle Revue Francaise, March 1964.
8 La Revocation, pp.11 -- 12.
372
ПРИЛОЖЕНИЯ
Клоссовски намеренно оставляет неопределМнными половые органы, при том, что он
сверхчетко задает руку как орган солицизмов. Но чем именно является эта
позитивность руки, еМ двусмысленный или "подвешенный жест"? Такой жест -- это
олицетворение силы, внутренне присущей также языку: дилемма, дизъюнкция и
дизъюнктивный силлогизм. О полотнах, изображающих Лукрецию, Октав пишет: "Если
она уступает, она изменяет явно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109