На этот раз мы столкнулись с парадоксами
бесконечного деления, с одной стороны, а с другой -- с парадоксами распределения
сингулярностей. Внутри серий каждый термин имеет смысл только благодаря своему
положению относительно всех других терминов. Но такое относительное положение
само зависит от абсолютного положения каждого термина относительно инстанции =
х. Последняя определяется как нонсенс и непрестанно циркулирует, пробегая по
сериям. Смысл актуально производится этой циркуляцией -- в качестве смысла,
воздействующего как на означающее, так и на означаемое. Короче, смысл -- это
всегда эффект. Но эффект не только в каузальном смысле. Это также эффект в
смысле "оптического эффекта" или "звукового эффекта", или, еще точнее, эффекта
поверхностного, эффекта позиционного и эффекта лингвистического. Итак, эффект --
вовсе не видимость или иллюзия, а продукт, разворачивающийся на поверхности и
распространяющийся по всей ее протяженности. Он строго соприсутствует со своей
причиной, соразмерен ей и определяет эту причину как имманентную, неотделимую от
своих эффектов -- чистое nihil [ничто -- лат.] или х как внешнее самих эффектов.
Такие эффекты, такой продукт обычно обозначаются собственными или единичными
именами. Собственное имя может полностью рассматриваться как знак только при
условии, что оно
102
НОНСЕНС
отсылает к эффекту такого рода. Так, физики говорят об "эффекте Кельвина",
"эффекте Зеебека", "эффекте Зеемана" и так далее. Медики обозначают болезни
именами врачей, которым удалось описать симптомы этих болезней. Следуя этой
традиции, открытие смысла как бестелесного эффекта, всегда производимого
циркуляцией элемента = х, пробегающего по терминам серии, должно быть названо
"эффектом Хрисиппа" или "эффектом Кэррола".
У авторов, еще недавно причисляемых к структуралистам, существенным является
именно этот момент: смысл рассматривается вовсе не как явление, а как
поверхностный и позиционный эффект, производимый циркуляцией пустого места по
сериям данной структуры (место карточного болвана, место короля, слепое пятно,
плавающее означающее, нулевая ценность, закулисная часть сцены, отсутствие
причины и так далее). Структурализм (сознательно или нет) заново открывает
стоицизм и кэрроловское воодушевление. Структура -- это фактически машина по
производству бестелесного смысла (скиндапсос). Но когда структурализм на свой
манер показывает, что смысл производится нонсенсом и его бесконечным
перемещением, что он порождается соответствующим расположением элементов,
которые сами по себе не являются "означающими", -- нам не следует "сравнивать
это с тем, что называется философией абсурда: Кэррол -- да, Камю -- нет. Ибо для
философии абсурда нонсенс есть то, что просто противоположно смыслу. Так что
абсурд всегда определяется отсутствием смысла, некой нехваткой (этого
недостаточно...). Напротив, с точки зрения структуры смысла всегда слишком
много: это избыток, производимый и вновь производимый нонсенсом как недостатком
самого себя. Якобсон определяет нулевую фонему, не имеющую фонетически
определенной значимости, через ее противоположность к отсутствию фонемы, а не к
фонеме самой по себе. Точно так же, у нонсенса нет какого-то специфического
смысла, но он противоположен отсутствию смысла, а не самому смыслу, который он
производит в избытке, -- между ним и его продуктом никогда не бывает простого
отношения ис-
103
ЛОГИКА СМЫСЛА
ключения, к которому некоторые хотели бы их свести3. Нонсенс -- это то, что не
имеет смысла, но также и то, что противоположно отсутствию последнего, что само
по себе дарует смысл. Вот что следует понимать под нонсенсом.
Итак, значение структурализма для философии и для мысли в целом состоит в том,
что он смещает привычные границы. После того, как центр внимания переместился с
потерпевших неудачу Сущностей на понятие смысла, философский водораздел,
по-видимому, должен пройти между теми, кто связал смысл с новой трансценденцией,
с новым воплощением Бога и преображенными небесами, -- и теми, кто обнаружил
смысл в человеке и его безднах, во вновь открытой глубине и подземелье. Новые
теологи туманных небес (небес Кенигсберга) и новые гуманисты пещер вышли на
сцену от имени Бога-человека и Человека-бога как тайны смысла. Их порой трудно
отличить друг от друга. Но если что сегодня и препятствует такому различению,
так это прежде всего наша усталость от бесконечного выяснения, кто кого везет:
то ли осел человека, то ли человек осла и себя самого. Более того, возникает
впечатление, что на смысл наложился некий чистый контр-смысл; ибо всюду -- и на
небесах, и под землей -- смысл представлен как Принцип, Сокровищница, Резерв,
Начало. В качестве небесного Принципа он, говорят, основательно забыт и
завуалирован, а в качестве подземного принципа -- от него совершенно отказались
и упоминают с отчуждением. Но за забытьем и вуалью мы призваны усмотреть и
восстановить смысл либо в Боге, который не был как следует понят, либо в
человеке, глубины которого еще далеко не исследованы. Приятно, что сегодня снова
звучит: смысл -- это вовсе не принцип и не первопричина, это продукт. Смысл --
это не то, что можно открыть, восстановить и переработать; он -- то, что
производится новой машинерией. Он принадлежит не высоте или глубине, а скорее,
поверхностному эффекту; он неотделим от поверхности, которая и есть его
собственное
_______________
3 См. замечания Леви-Стросса по поводу "нулевой фонемы" во "Введении к работе
Марселя Мосса" (Mauss, Sociologie et anthropologie, p.50).
104
НОНСЕНС
измерение. Это вовсе не значит, что смыслу недостает высоты и глубины, скорее,
это высоте и глубине не достает поверхности, недостает смысла, и они обладают им
только благодаря "эффекту", предполагающему смысл. Мы больше не спрашиваем себя,
следует ли "изначальный смысл" религии искать в Боге, которого предал человек,
или же в человеке, отчужденном в образе Бога. Так, например, мы не ищем в Ницше
проповедника перемен или выхода за какие-то пределы. Если и существует автор,
для которого смерть Бога или полное падение аскетического идеала не имеют
значения, раз за ними стоят фальшивая глубина человеческого, дурная вера и
озлобленность, -- так это Ницше. Он следует своему открытию всюду -- в афоризмах
и стихах, где не говорят ни человек, ни Бог, в машинах по производству смысла и
разметке поверхностей Ницше заложил основу эффективной идеальной игры. И Фрейд
нам важен не столько как исследователь человеческой глубины и первоначального
смысла, сколько как удивительный первооткрыватель машинерии бессознательного,
посредством которой смысл производится всегда как функция нонсенса4. И как можно
не чувствовать, что наша свобода и сила обитают не в божественном универсуме и
не в человеческой личности, а в этих сингулярностях, которые больше, чем мы
сами, божественнее, чем сами боги, раз они оживляют конкретные стихи и афоризмы,
перманентную революцию и частное действие? Что бюрократического в этих
фантастических машинах -- людях
________________
4 На страницах, которые перекликаются с основным тезисом Луи Альтюссера,
Ж.-П.Озиер предлагает различать между теми, для кого смысл должен открываться в
более или менее последнем истоке (неважно, божественном или человеческом,
онтологическом или антропологическом), и теми, для кого сам исток является неким
видом нонсенса, для кого смысл всегда производится как эпистемологический
поверхностный эффект. Применяя этот критерий к Марксу и Фрейду, Озиер
утверждает, что проблема интерпретации является вовсе не проблемой движения от
"производного" к "изначальному", а состоит в понимании производства смысла в
двух сериях: смысл -- это всегда "эффект", см. предисловие к Сущности
христианства Фейербаха (Paris: Maspero, 1968), особенно pp.15-19.
105
ЛОГИКА СМЫСЛА
и стихах? Достаточно того, что мы немного расслабились, что мы можем быть на
поверхности, что мы растянули свою кожу подобно барабану для того, чтобы
началась "большая политика". Пустое место -- ни для человека, ни для Бога;
сингулярности -- ни общие, ни индивидуальные; ни личные ни универсальные. Все
это пробегается циркуляциями, эхом и событиями, которые производят больше
смысла, больше свободы и больше сил, чем когда-либо мечтал человек или
когда-либо было постижимо для Бога. Задача сегодняшнего дня в том, чтобы
заставить пустое место циркулировать, а доиндивидуальные и безличные
сингулярности заставить говорить, -- короче, чтобы производить смысл.

Двенадцатая серия: парадокс
От парадоксов не избавиться, сказав, что они более уместны в произведениях
Кэррола, чем в Principle. Mathematica. Что хорошо для Кэррола, то хорошо и для
логики. От парадоксов не избавиться, сказав, что полкового брадобрея не
существует так же, как не существует ненормального множества. Напротив,
парадоксы внутренне присущи языку, и вся проблема в том, чтобы знать, может ли
язык функционировать, не принимая во внимание устойчивость таких сущностей.
Нельзя даже сказать, что парадоксы придают мысли ложный образ, делая ее
неправдоподобной и ненужно усложненной. Надо быть уж слишком "простым" самому,
чтобы считать мысль простым, самоочевидным актом, не причастным к игре всех сил
бессознательного и всех сил нонсенса в бессознательном. Парадоксы увлекательны
лишь тогда, когда инициируют мысль. И они ничуть не увлекательны, если
рассматривать их как "Мучение мысли", как открытие того, о чем можно только
помыслить, что можно только высказать, вопреки тому, что фактически и
невыразимо, и немыслимо -- ментальная Пустота, Эон. Наконец, мы не можем ни
сослаться на противоречивый характер этих сомнительных сущностей, ни отрицать,
что в полку может быть свой брадобрей. Сила парадоксов не в том, что они
противоречивы, а в том, что они позволяют нам присутствовать при генезисе
противоречия. Принцип противоречия применим к реальному и возможному, но не
применим к невозможному, из которого он выводится, то есть к парадоксам, или
точнее, к тому, что представлено парадоксами.
Парадоксы сигнификации -- это по существу парадоксы ненормального множества (то
есть такого, которое включается в себя как элемент или же включает элемен-
107
ЛОГИКА СМЫСЛА
ты разных типов), а также парадоксы мятежного элемента (то есть такого, который
формирует часть множества, чье существование он предполагает, и принадлежит двум
под-множествам, которые он определяет). Парадоксы смысла -- по существу
парадоксы деления до бесконечности (всегда будущее-прошлое и никогда настоящее),
а также парадоксы номадического распределения (распределение в открытом, а не в
закрытом пространстве). Последние всегда характеризуются движением в обоих
смыслах-направлениях сразу, а также тем, что делают самотождественность
невозможной. Причем, иногда они подчеркивают первый из этих эффектов, иногда --
второй. В этом и состоит двойное приключение Алисы -- умопомешательство и потеря
имени. Парадокс противостоит доксе, причем обоим аспектам доксы, а именно --
здравому смыслу [bon sens] и общезначимому смыслу [sens commun]. Здравый смысл
высказывается в одном направлении: он уникален и выражает требование такого
порядка, согласно которому необходимо избрать одно направление и придерживаться
его. Это направление легко определить -- оно ведет от более дифференцированного
к менее дифференцированному, от вещей к первичному огню. Стрела времени
ориентирована по этому направлению, так как более дифференцированное по
необходимости выступает как прошлое, поскольку определяет происхождение
индивидуальной системы, тогда как менее дифференцированное выступает как будущее
и цель. Такой порядок времени -- от прошлого к будущему -- соотнесен с
настоящим, то есть с определенной фазой времени, выбранной внутри
рассматриваемой конкретной системы. Следовательно, здравый смысл располагает
всеми условиями для выполнения своей сущностей функции -- предвидения. Ясно, что
предвидение было бы невозможно в ином направлении, то есть, если двигаться от
менее дифференцированного к более дифференцированному -- например, если бы
температуры, сначала всюду одинаковые, начали бы вдруг отличаться друг от друга.
Вот почему здравый смысл заново переоткрывается в контексте термодинамики. Хотя
по своим истокам здравый смысл претендует на родство с высшими моделями. Здравый
смысл существенным обра-
108
ПАРАДОКС
зом распределителен. "С одной стороны, с другой стороны" -- вот его формула. Но
выполняемое им распределение осуществляется так, что различие полагается с
самого начала и включается в направленное движение, призванное, как считают,
подавить, уравнять, аннулировать и компенсировать это различие. В этом и состоит
подлинный смысл фраз: "от вещей к первичному огню" и "от миров (индивидуальных
систем) к Богу". Такое задаваемое здравым смыслом распределение можно определить
именно как фиксированное, или оседлое, распределение. Сущность здравого смысла
-- отдаться сингулярности для того, чтобы растянуть ее по всей линии обычных и
регулярных точек, которые зависят от сингулярности, но в то же время отклоняют и
ослабляют ее. В целом здравый смысл -- нечто пережигающее и пищеварительное,
нечто агрикультурное, неотделимое от аграрных проблем, от огораживании и от
жизни среднего класса, разные части которого, как считают, уравновешивают и
регулируют друг друга. Паровая машина и домашний скот; свойства и классы -- вот
живительные источники здравого смысла: это не просто факты, возникающие в то или
иное время, это -- вечные архетипы. Сказанное -- не просто метафора; здесь
увязаны воедино все смыслы терминов "свойства" и "классы". Итак, системные
характеристики здравого смысла следующие: утверждение единственного направления;
определение его как идущего от более дифференцированного к менее
дифференцированному, от сингулярного к регулярному и от замечательного к
обыкновенному;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109