Нонсенс и смысл покончили со своим
динамическим противостоянием и вошли в со-присутствие статичного генезиса --
нонсенс поверхности и скользящий по поверхности смысл. Трагическое и комическое
освобождают место новой ценности -- юмору. Если ирония -- это соразмерность
бытия и индивидуальности, или Я и представления, то юмор -- это соразмерность
смысла и нонсенса. Юмор -- искусство поверхностей и двойников, номадических
сингулярностей и всегда ускользающей случайной точки, искусство статичного
генезиса, сноровка чистого события и "четвертое лицо единственного числа", где
не имеют силы ни сигнификация, ни денотация, ни манифестация, а всякая глубина и
высота упразднены.
_____________
4 Ницше, Сочинения, т.1 -- М., Мысль, 1990 -- С.73.

Двадцатая серия: этическая проблема у стоиков
Диоген Лаэртский рассказывает, что стоики сравнивали философию с яйцом,
"скорлупа которого -- логика, белок -- этика, желток -- физика". Чувствуется,
что эта схема Диогена рационализирует суть дела, в которой нам необходимо
разглядеть афоризм-анекдот, то есть коан. Представим себе ученика, задающего
вопрос о значении:
"О, учитель! Что такое Этика?" Вместо ответа мудрец-стоик достает яйцо из
складок своего двойного плаща и указывает на него посохом. (Или, достав яйцо, он
бьет посохом ученика, давая ему понять, что тот сам должен дать ответ. Ученик, в
свою очередь, берет посох и разбивает яйцо так, чтобы немного белка осталось и
на желтке, и на скорлупе. Если учитель не проделает всего этого, сам ученик
придет к нужному пониманию лишь спустя много лет.) Как бы то ни было, становится
ясно, что место этики -- между двумя полюсами: между скорлупой логической
поверхности и желтком физической глубины. Разве сам Шалтай-Болтай не
учитель-стоик? И разве приключение Алисы -- не приключение ученика? Ведь Алиса
поднимается из глубины тел к поверхности слов, постигая беспокойную
двойственность этики: этики тел и моральности слов ("мораль того, что
сказано..."); этики пищи и этики языка, этики еды и этики речи, этики желтка и
этики скорлупы, этики положений вещей и этики смысла.
Нужно вернуться к тому, о чем мы только что говорили, чтобы ввести кое-какие
вариации. Мы слишком поспешно представили стоиков как тех, кто отвергает
глубину, находя в ней только адские смеси, соответствующие страданиям-телам и
дурным намерениям. Система стоиков включает в себя целую физику вместе с этикой
191
ЛОГИКА СМЫСЛА
этой физики. Если верно, что страдания и дурные намерения суть тела, то благие
намерения, добропорядочное поведение, истинные представления и справедливые
договоры -- тоже тела. Если правда, что те или иные тела формируют
отвратительные, каннибалистские и инцестуозные смеси, то совокупность тел,
взятых как целое, с необходимостью формирует совершенную смесь, являющуюся не
чем иным, как единством взаимосвязанных причин, или космическим настоящим, по
отношению к которому зло как таковое может выступать всего лишь злым
"следствием". Если есть тела-страдания, то есть и тела-действия -- объединенные
тела великого Космоса. Этика стоиков относится к событиям. Она состоит в воле к
событию как таковому, то есть к тому, что происходит, поскольку оно происходит.
Мы не можем пока оценить значение этих формулировок. Как бы то ни было, спросим
себя: можно ли уловить и возжелать событие вне его привязки к телесным причинам,
в результате которых оно происходит, а через них -- к единству всех причин, то
есть к Phusis? Значит, этика покоится на прорицании. По сути, толкование,
которое дает прорицатель, сводится к рассказу о связи между чистым событием (еще
не совершившимся) и глубиной тел, телесными действиями и страданиями,
результатом которых становится событие. Можно в точности описать, как
производится это истолкование: здесь всегда врубаются в толщину, делят ее на
поверхности, ориентируют их, наращивают и размножают -- и потом прослеживают
узоры и разрезы, проступающие на них. Итак, само небо делится на секции и по ним
распределяются линии полета птиц; на земле изучаются следы, оставленные свиными
рылами; печень животных извлекается наружу, где рассматривают узоры ее бороздок
и прожилок. Прорицание в самом общем смысле -- это искусство поверхностей, линий
и сингулярных точек, проступающих на них. Вот почему два оракула,
предсказывающие судьбы, не могут смотреть друг на друга без смеха --
юмористического смеха. (Разумеется, нужно различить две процедуры, а именно:
производство физической поверхности с ее линиями, которые тоже телесны, и ее
образами, отпечатками и представлениями; и отображе-
192
ЭТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
ние всего этого в виде игры бестелесных линий чистого события на
"метафизической" поверхности, где происходит интерпретация смысла этих образов.)
И отнюдь не случайно, что этика стоиков не могла, да и не хотела поверить в
физические методы прорицания, что она ориентирована в совершенно ином
направлении и руководствуется совершенно иным методом -- логикой. Виктор
Голдшмидт ясно показал два полюса, между которыми колеблется этика стоиков. С
одной стороны, речь идет о возможно более полном участии в божественном видении,
охватывающем в глубине все физические причины единого космического настоящего и
провидящем обусловленные ими события. А с другой стороны, речь идет о желании
события как такового без какой-либо интерпретации, держащегося лишь на
"способности представления", сопровождающей событие с момента его осуществления,
придавая ему форму кратчайшего настоящего'. В одном случае, мы движемся от
космического настоящего к еще-не-случившемуся событию; в другом -- от чистого
события к его осуществлению в наикратчайшем настоящем. Более того, в одном
случае мы связываем событие с его телесными причинами и всем их физическим
единством; в другом -- с бестелесной квази-причиной, то есть с типом
каузальности, которую событие вызывает и приводит в действие своим
осуществлением. Такая биполярность была заложена уже в парадоксе двойной
каузальности и в двух характеристиках статичного генезиса -- бесстрастности и
продуктивности, безразличии и эффективности -- в концепции непорочного зачатия,
принятой теперь мудрецом-стоиком. Недостаточность первого полюса обусловлена тем
фактом, что события, будучи бестелесными эффектами, по природе разнятся с
телесными причинами, которые их вызывают. События подчиняются иным законам, чем
телесные причины; они определяются только связью с бестелесной квази-причиной.
Цицерон хорошо выразил это, уподобив ход времени разматыванию нити
(explicatio)2. Но точнее было бы сказать, что
__________
1 См., Victor Goldshmidt, Le Systeme stoncien et I'edee de temps, Vrin, 1953.
2 Цицерон, О дивинации, 56. (см. Цицерон, Философские трактаты, -- М., Наука,
1985 -- С.239).
193
ЛОГИКА СМЫСЛА
события не существуют на прямой линии растянутой нити (Эон), так же как причины
не существуют внутри нитяного мотка (Хронос).
Каково же логическое содержание способности представления -- этого искусства,
достигающего высшего расцвета в творениях Эпикура и Марка Аврелия? Неясность
стоической теории представления в том виде, в каком она дошла до нас, хорошо
известна. Трудно восстановить взгляды стоиков по таким, например, вопросам: роль
и природа согласованности чувственных телесных представлений как отпечатков;
каким образом рациональные представления -- тоже телесные -- возникают из
чувственных представлений; от чего зависит, что одни представления бывают
"постигающими", а другие "непостигающими"; и наконец, степень различия между
представлениями-телами как отпечатками и бестелесными событиями-эффектами (между
представлениями и выражениями)3. Последние две трудности для нас особенно
существенны потому, что чувственные представления являются "обозначениями
[денотациями], рациональные представления -- значениями [сигнификациями], и лишь
бестелесные события полагают выражаемый смысл. С этим сущностным различием между
выражением и представлением мы встречались повсюду, и каждый раз мы отмечали
специфичность смысла, или события, его несводимость как к
обозначаемому-денотату, так и к означаемому, его нейтральность как по отношению
к особенному, так и к общему, его безличную и до-индивидуальную сингулярность.
Указанное различие достигает кульминации в противостоянии между объектом = х как
инстанцией, идентифицируемой с представлением в общезначимом смысле, -- и чем-то
= х, выступающим в качестве не поддающегося идентификации элемента выражения в
парадоксе. Но хотя смысл никогда не бывает объектом возможного представления, он
тем не менее присутствует в нем, придавая специфику той связи, которую
представление поддерживает со своим объектом.
Само по себе представление целиком находится во власти внешнего отношения
сходства или подобия. Но
_____________
3 О несводимости бестелесного "выражаемого" даже к рациональному представлению
см. Брейе, ор. cif., pp. 16-19.
194
ЭТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
его внутренняя суть, благодаря которой представление является "различимым",
"адекватным" или "постигающим", покоится на способе, каким оно содержит и несет
в себе выражение, тем более что представление может оказаться и не в состоянии
"представить" последнее. Выражение, по природе своей отличное от представления,
ведет себя именно как то, что содержится (или не содержится) внутри
представления. Например, восприятие смерти как положения вещей и качества или
понятие "смертного", то есть предикат значения, остаются внешними (лишенными
смысла), если не включают события умирания, которое осуществлялось бы в первом и
выражалось во втором. Представление должно заключать в себе выражение, которое
оно не представляет, но без которого само не было бы "постигающим", а обретало
бы истинность разве что случайно, привходящим образом. Знание того, что мы
смертны, -- аподиктическое знание, хотя пустое и абстрактное. Реальных и
постоянных смертей, конечно же, недостаточно, чтобы это знание стало полным и
конкретным -- до тех пор, пока мы не осознаем смерть как безличное событие,
наделенное всегда открытой проблематической структурой (где и когда?). Как
правило, различают два типа знания: одно -- безразличное и внешнее к объекту,
другое -- конкретное, совпадающее со своим объектом, чем бы тот ни был.
Представление достигает этого топического идеала только благодаря скрытому в нем
выражению, то есть благодаря событию, которое оно заключает в себе. Итак, вне
действенной "способности" их применения, представления остаются безжизненными и
бессмысленными. Витгенштейн и его последователи правы, когда определяют
[языковые] значения ссылкой на способ их употребления. Но последний не задается
ни функциональным отношением представления к представленному, ни даже
представимостью как формой возможности. Здесь, как и всюду, функциональное
преодолевается топологическим, а способ употребления определяется отношением
между представлением и чем-то сверх-пред-ставимым -- некой непредставимой, но
только выражаемой сущностью. Представление охватывает собой событие существенно
иным образом -- оно дублирует его
195
ЛОГИКА СМЫСЛА
контуры, образуя рамку события. Именно в этой операции проявляется живое
применение представления, без которого оно, то есть представление, остается лишь
мертвой буквой на фоне представленного им, никчемным в этой своей
представленности.
Стоик-мудрец "отождествляется" с квази-причиной; он располагается на
поверхности, на прямой линии, пробегающей поверхность, или, точнее, в случайной
точке, блуждающей по самой этой линии. Мудрец подобен стрелку из лука. Но это
сравнение не следует понимать как этическую метафору намерения, как это делает
Плутарх, говоря, что мудрец-стоик пойдет на все, чтобы добиться своей цели.
Такая рассудочная интерпретация задним числом чужда стоицизму. Образ лучника
ближе всего к Дзену -- когда стрелок должен попасть в цель, которая, собственно
говоря, уже и не цель, а он сам; когда стрела летит по прямой линии, создавая
тем самым свою мишень; и когда поверхность мишени -- это и линия [полМта], и
точка [попадания], а стрелок -- это и тот, кто стреляет, и то, во что выпущена
стрела. Такова восточная аналогия стоической воли как рrо-airesis. Здесь мудрец
ожидает события. Он, так сказать, понимает чистое событие в его вечной истине --
независимой от его пространственно-временного осуществления -- как то, что
всегда вот-вот произойдет или уже произошло на линии Эона. Но в то же время,
мудрец желает воплощения и осуществления чистого бестелесного события в
положении вещей и в своем собственном теле, в собственной плоти. Отождествляя
себя с квазипричиной, мудрец хочет "дать тело" бестелесному эффекту, поскольку
эффект присущ причине (Голдшмидт прекрасно показал это на примере такого
события, как прогулка: "Прогулка -- бестелесная постольку, поскольку это способ
бытия -- обретает тело под действием господствующего принципа, который в этом
теле манифестируется"4. Что справедливо в отношении прогулки, то справедливо и в
отношении раны или стрелка из лука). Но как бы мог мудрец быть квази-причиной
бестелесного события и потому желать его воплощения, если бы
___________
4 V.Goldshmidt, бр. cil., p. 107. 196
ЭТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
событие уже не находилось в процессе производства глубиной и в глубине телесных
причин -- или, скажем, если бы болезнь уже не таилась в сокровенной глубине тел?
Квази-причина ничего не создает вновь, она "делает" и хочет только того, что
само происходит. Именно здесь вступает в дело представление и его употребление.
Телесные причины действуют и страдают в космической смеси, в универсальном
настоящем, которое производит бестелесное событие. Квази-причина действует как
двойник этой физической каузальности; она воплощает событие в наикратчайшем,
предельно мгновенном настоящем, -- в том чистом мгновении-точке, в котором
происходит деление на прошлое и будущее, и которое уже не та точка настоящего,
где совмещаются мировое прошлое и будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109