если он старается спроецировать на эту поверхность событие,
соответствующее поеданию, то как ему при этом не высвободить также и события
сексуальности? И как их высвободить, если не весьма специфическим образом? Как
мы видели, фантазм вечно возобновляет свое внутреннее движение десексуализа-ции
только при том, что он возвращается к своему внешнему сексуальному началу. У
этого парадокса нет эквивалента в других случаях проецирования на метафизическую
поверхность: десексуализованная энергия выдвигает и переиначивает объект
сексуального интереса как таковой и, таким образом, по-новому
ре-сексуализу-ется. Таков наиболее общий механизм перверсии при условии, что
перверсия отличается, как искусство поверхности, от низвержения, как техники
глубины. Согласно Пауле Хейманн, нельзя сказать, что большинство "сексуальных"
преступлений -- это извращения; их следовало бы приписать низвержению глубин,
где сексуальные влечения все еще непосредственно вплетены во влечения поглощения
и разрушения. Но перверсия как поверхностное измерение, связанное с эрогенными
зонами, с фаллосом координации и кастрации и с отношениями между физической и
метафизической поверхностями, поднимает еще одну проблему, а именно, проблему
318
ПЕРВИЧНЫЙ ПОРЯДОК
наделения сексуального объекта десексуализованной энергией как таковой.
Перверсия -- это поверхностная структура, выражающая себя как таковую без того,
чтобы обязательно проявляться в преступном поведении низвергающего характера.
Преступление здесь, несомненно, может иметь место, но только через регрессию от
перверсии к низвержению. Подлинная проблема перверсии правильно отражена в
соответствующем последней сущностном механизме -- механизме Verleugnung
[отрицания -- нем.]. Ибо, если Verleugnung -- это у женщины поддержание образа
фаллоса, несмотря на отсутствие пениса, то такая операция предполагает
десексуа-лизацию как следствие кастрации, а также переиначива-ние сексуального
объекта, который является таковым благодаря десексуализованной энергии:
Verleugnung -- не галлюцинация, а, скорее, эзотерическое знание2. Значит, Кэррол
-- извращенец, но не преступник, извращенец, но не низвергатель; он -- заика и
левша, использующий десексуализованную энергию фотоаппаратов в качестве до ужаса
спекулятивного глаза, чтобы вывести на сцену сексуальный объект par excellence,
а именно, маленькую девочку-фаллос.
В системе языка обнаруживается, таким образом, некая ко-система сексуальности,
которая подражает смыслу, нонсенсу и их организации: симулякр фантазма. Далее,
через все, что язык будет денотировать, манифестировать или сигнифицировать,
будет проходить сексуальная история, которая как таковая никогда не будет ни
денотирована, ни манифестирована, ни сигнифицирована, но которая будет
сосуществовать со всеми операциями языка, напоминая о сексуальной принадлежности
формативных лингвистических элементов. Этот статус сексуальности объясняет
подавление. Недостаточно сказать, что понятие подавления вообще является
топическим: это топологическое понятие. Подавление -- это всегда подавление
одного измерения другим. Высота, то есть суперэго, чье скороспелое формирование
мы видели, подавляет глубину, где сексуальные и деструк-
__________
2 Как раз в терминах "знания" Лакан и некоторые из его учеников формулируют
проблему перверсии. См. сборник Le Desir et la perversion, Seuil, 1967.
319
ЛОГИКА СМЫСЛА
тивные влечения тесно связаны. Именно с этой связи или с внутренних объектов,
которые ее представляют, и начинается так называемое первичное подавление. При
этом подавление означает, что глубина почти покрывается новым измерением, и что
влечение принимает новую фигуру, отвечающую подавляющей инстанции -- по крайней
мере в начале (в данном случае это освобождение сексуальных влечений от
деструктивных влечений и благочестивые намерения Эдипа). То, что поверхность
может быть в свою очередь объектом так называемого вторичного подавления, и то,
что она, следовательно, ни в малейшей степени не тождественна сознанию,
объясняется довольно сложно: во-первых, согласно гипотезе Фрейда, игра двух
различных серий образует существенное условие подавления сексуальности и
ретроактивный характер этого подавления. Более того, даже когда сексуальность
вводит в игру только частичные гомогенные или непрерывные глобальные серии, она
не обладает условиями возможности удерживаться в сознании (а именно, возможности
быть денотируемой, манифестируемой и сигнифицируемой соответствующими ей
лингвистическими элементами). Третью причину следует искать на стороне
метафизической поверхности, в том способе, которым эта поверхность подавляет
сексуальную поверхность, одновременно придавая энергии влечения новую фигуру
десексуализации. Нас не должно удивлять то, что метафизическая поверхность, в
свою очередь, совершенно не тождественна сознанию. Тут достаточно вспомнить, что
серии амплитуды, которые существенно характеризуют эту поверхность,
трансцендируют всякое сознательное и образуют безличное и до-индивидуальное
трансцендентальное поле. Наконец, у сознания или, скорее, предсознания нет иного
поля, чем поле возможных денотаций, манифестаций и сигнификаций -- то есть
порядка языка, который возникает из всего предшествующего. Но игра смысла и
нонсенса, поверхностные эффекты метафизической и физической поверхностей
принадлежат сознанию не больше, чем действия и страдания самой глубокой глубины.
Возврат подавленного происходит в соответствии с общим механизмом регрессии:
регрессия имеет место, как только одно измерение
320
ПЕРВИЧНЫЙ ПОРЯДОК
опрокидывается на другое. Несомненно, механизмы регрессии очень по-разному
зависят от происшествий, свойственных специфическим измерениям (падение с
высоты, например, или дыры на поверхности). Но что существенно, так это угроза,
которую глубина несет всем другим измерениям; так, она является местом грубого
подавления и "фиксаций" -- предельных терминов регрессии. Общим правилом
является то, что есть сущностное различие между поверхностными зонами и стадиями
глубины, а значит, между регрессией, например, к эрогенной анальной зоне и
регрессией к анальной стадии как пищеварительно-деструктивной стадии. Но точки
фиксации, которые подобно маяку притягивают регрессивные процессы, всегда
стараются обеспечить регрессию самой регрессии, когда та меняет природу с
изменением измерения и в конце концов возвращается в глубину стадий, в которую
опускаются все измерения. Осталось одно последнее различие между регрессией как
движением, благодаря которому измерение опрокидывается на те измерения, которые
предшествовали ему -- и этим другим движением, благодаря которому измерение
по-своему переиначивает предшествующее ему измерение. Рядом с подавлением и
возвращением подавленного мы должны оставить место для тех сложных процессов,
посредством которых вводятся сущност-ные характеристики определенного измерения
как таковые, причем другому измерению соответствует совершенно иная энергия:
например, разрушительное преступное поведение не отделимо от функции голоса
свыше, который переиначивает деструктивный процесс глубины, как если бы это было
его навсегда зафиксированной обязанностью и упорядочивает его в обличии суперэго
или хорошего объекта (например, история Лорда Артура Сэвила)3. Перверсивное
поведение тоже неотделимо от движения метафизической поверхности, которая вместо
подавления сексуальности использует десексуализован-
___________
3 Фрейд показал, что существуют преступления, чьим вдохновителем является
суперэго. Но нам кажется, что это происходит отнюдь не обязательно или неизбежно
при посредничестве чувства вины, существующего до самого преступления.
321
ЛОГИКА СМЫСЛА
ную энергию для того, чтобы ввести сексуальный элемент как таковой и
зафиксировать его с пристальным вниманием (второй смысл фиксации).
Совокупность поверхностей полагает организацию, которая называется вторичной и
которая определяется "вербальным представлением". Вербальное представление
должно быть тщательно отделено от "объектного представления", потому что
касается бестелесного события, а не тела, действия, страдания или качества тел.
Словесное представление является; как мы видели, представлением, в которое
обернуто выражение. Оно составлено из того, что выражено и что выражает, и
приспособилось сворачивать одно в другом. Оно представляет событие как
выраженное, дает ему существовать в элементах языка и, наоборот, придает этим
элементам выразительную значимость и функцию "представителей выраженного", чем
они сами по себе не обладали. Весь порядок языка является результатом этого,
причем его код третичных определений обнаруживается, в свою очередь, на
"объектных" представлениях (денотация, манифестация, сигнификация;
индивидуальное, личное, понятие; мир, Я и Бог). Но что здесь составляет суть
дела -- так это предварительная, учреждающаяся или поэтическая организация -- то
есть такая игра поверхностей, в которой развертывается только а-космическое,
безличное и до-индивидуальное поле; такая разминка смысла и нонсенса, такое
развертывание серий, которые предшествует изощренным продуктам статичного
генезиса. От третичного порядка мы снова должны перейти ко вторичной
организации, а затем и к первичному порядку согласно динамическому требованию.
Возьмите, к примеру, таблицу категорий динамического генезиса языка:
страдание-действие (шум), обладание-лишение (голос), намерение-результат (речь).
Вторичная организация (глагол и глагольное представление) сама является
результатом этого долгого пути. Она возникает, когда событие знает, как возвести
результат во вторую степень, и когда глагол знает, как придать элементарным
словам выразительную ценность, которой слова до сих пор были лишены. Но весь
этот путь был указан первичным порядком, где слова являлись непосредст-
322
ПЕРВИЧНЫЙ ПОРЯДОК
венно действиями и страданиями тела или даже удаленными голосами. Они суть
демоническая собственность и божественная нужда. Непристойности и оскорбления
дают представление -- посредством регрессии -- о том хаосе, в котором
соответственно совмещены бездонная глубина и беспредельная высота. Ибо, какой бы
интимной ни была их связь, непристойное слово иллюстрирует прямое действие
одного тела на другое, тогда как оскорбление внезапно настигает того, кто
удаляется, лишает его всякого голоса и само является удаляющимся голосом4. Эта
строгая комбинация непристойного и оскорбительного слова свидетельствует в
пользу собственно сатирической значимости языка. Мы называем сатирическим
процесс, при котором сама регрессия регрессирует; то есть сексуальная регрессия
на поверхности всегда является также и поглотительно-пищеварительной регрессией
в глубине, прекращающейся только в выгребной яме и преследующей удаляющийся
голос, когда обнаруживает экскрементальный слой,- оставшийся позади голоса.
Производя тысячи шумов и скрывая свой голос, сатирический поэт, или великий
до-сократик, преследует Бога оскорблениями, топя его в экскрементах. Сатира --
это чудовищное искусство регрессии.
Однако, высота готовит новые ценности для языка и утверждает в нем свою
независимость и радикальное отличие от глубины. Ирония появляется всякий раз,
когда язык разворачивается в соответствии с отношениями возвышенного,
равноголосия и аналогии. Эти три великих понятия традиции служат источниками, из
которых исходят все фигуры риторики. Итак, ирония находит себе естественное
приложение в третичном порядке языка в случае аналогии сигнификаций,
равноголосия лепетаний ____________
4 В действительности, обидчик требует изгнания жертвы, запрещает любые
возражения -- но и сам удаляется, притворно изображая максимальное отвращение.
ВсМ это свидетельствует в пользу того, что оскорбление принадлежит
маниакально-депрессивной позиции (фрустрация), тогда как непристойная брань
относится к экскрементально-шизоидной позиции (галлюцинаторное
действие-страдание). Следовательно, тесный союз оскорбления и непристойности не
объясняется, вопреки мнению Фрейда, одним лишь подавлением объектов детского
удовольствия, которые возвращались бы "к форме богохульства и проклятия";
скорее, для этого требуется прямое слияние двух фундаментальных позиций.
323
ЛОГИКА СМЫСЛА
и возвышенности того, кто манифестирует себя -- целая сравнительная игра Я, мира
и Бога по отношению к бытию и индивидуальному, представлению и личности,
задающая классическую и романтическую формы иронии. Но даже в первичном процессе
голос с высоты освобождает собственно иронические ценности; он удаляется за
собственное возвышенное единство, утилизирует равно-голосие собственного тона и
аналогию своих объектов. Короче, он имеет в своем распоряжении отношения языка
еще до того, как обретает соответствующий принцип организации. Например, имеется
изначальная форма платонической иронии, восстанавливающая высоту, освобождающая
ее от глубины, подавляющая и обрывающая сатиру и сатирика, вкладывающая всю свою
"иронию" в вопрос: а нет ли, часом, Идеи грязи, отбросов и экскрементов? Тем не
менее то, что заставляет иронию умолкнуть, -- это не возврат сатирических
ценностей в виде восхождения из бездонных глубин. Кроме того, ничто не
поднимается иначе, как на поверхность -- отчего поверхность по-прежнему
необходима. Мы считаем, что когда высота делает возможным полагание поверхности
вместе с соответствующим освобождением сексуальных влечений -- происходит что-то
такое, что способно одолеть иронию на ее собственной территории -- то есть на
территории равноголосия, возвышенного и аналогии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109