Я наблюдала Кенни (5 лет), у которого нарушения поведения
проявлялись вспышками гнева, драками с другими детьми, стычками
с окружающими. После трех месяцев занятий раз в неделю (в
некоторых встречах участвовали родители и сиблинги). Я попросила
мать Кенни принять участие в начале занятия и обсудить возмож-
ность завершения терапии. Мать сказала, что она довольна поведе-
нием Кенни, изменением ситуации в семье. Она считала, однако,
что еще рано кончать занятия, потому что теперь она начала пони-
мать ряд вещей, которых не замечала раньше. Ее беспокоило то, что
мальчик как-будто испытывал необоснованные страхи, которых она
раньше не замечала за маской его агрессивного поведения. Кенни,
слушая всё это, бессмысленно чертил на бумаге фломастером. Хотя
он ничего не сказал, мы обращались с ним как с участником беседы,
а не как с объектом, о котором идет речь.
Когда мать вышла из комнаты, Поль тотчас же пересел к песоч-
нице с влажным песком. Он сделал большой холм из песка и поса-
дил динозавров на холм и в воду. На сухом песке он поместил тан-
ки, джипы и вооруженных людей. Он разыграл сражение между во-
енными и динозаврами, в котором военные захватили в плен одного
очень большого динозавра, окружив его со всех сторон. Затем он
подвел к динозавру индейца и сказал мне, что индеец - это единст-
венный человек, который динозавра не боится. Я попросила его
побыть в роли этого индейца и поговорить о своем бесстрашии. Он

Глава II. Другие соображения

315

сказал: <Я не боюсь тебя, хотя ты такой большой>. Я спросила: <Не
кажется ли тебе временами мир слишком большим, Кенни?>. Он
широко раскрыл глаза и закивал головой. Мы поговорили с ним об
этом ощущении - быть маленьким в этом ошеломляющем мире.
Раньше он испытывал потребность доказывать всем, какой он боль-
шой. Это занятие проложило путь для плодотворной работы со стра-
хами Кенни. Через месяц он был подготовлен к постепенному завер-
шению наших встреч.
Семья

Меня часто спрашивают, как я могу осуществлять терапию в тех
случаях, когда работаю только с ребенком и не имею возможности
вовлечь в психотерапевтический процесс семью. Иногда мы
воспринимаем детей так, как будто они - просто придаток своих
родителей. Ребенок часто служит козлом отпущения в неблагополуч-
ной семье, но or этого он не перестает быть человеком, обладающим
собственными правами. Иногда родители указывают на ребенка,
отличающегося от других, как на источник проблем, потому что он
чем-то нарушает комфорт их жизни. Я никогда не отказываюсь
работать с таким ребенком, даже если его родители нуждаются в
психологической помощи, но отказываются от нее. Ребенок выража-
ет протест своим поведением, и это заставляет родителей обращать-
ся за помощью. Такому ребенку важно чувствовать, что он может
получить поддержку и может установить отношения с кем-нибудь,
кто рассматривает его как самостоятельную личность и уважает его
право на независимое развитие.
Мой контакт с семьей (после беседы по телефону с одним из
родителей) устанавливается на первой сессии. Редко кто-нибудь из
членов семьи говорит: <В нашей семье у всех есть трудности и всем
нужна терапия>. Большинство психотерапевтов согласится с тем, что
взрослые люди в семье выделяют одного человека, с которым связы-
вают все проблемы. Во время первого занятия (в которое обычно не
включаются сиблинги, если только специфические отношения
между ними не являются существом проблемы) я встречаюсь только
с ребенком и родителями. Поскольку я часто имею дело с неполны-
ми семьями, на этом занятии может присутствовать только мать.
Первая встреча очень важна. Она дает мне первое впечатление о
ребенке. Она позволяет увидеть проблему - источник беспокойства.
Ребенку становится ясно - иногда впервые,- что беспокоит его
родителей. Он получает возможность познакомиться со мной, оце-
нить меня и то, что я делаю. Кроме того, я могу получить представ-
ление о динамике отношений между ребенком и родителями. Часто
на этом первом занятии я решаю, с какой методики начать терапию.

316

В. Оклендер. Окна в мир ребенка

Я делаю предварительное заключение об участии в терапии одного
ребенка, его матери или отца, их обоих вместе с ребенком или, если
в семье есть другие дети, другие члены семьи (в частности, такие
значимые лица, как дедушки и бабушки), то и всей семьи.
Если я ошибаюсь в своих первоначальных заключениях, это
быстро выясняется. Я продвигаюсь туда, куда меня ведут наблюде-
ния и интуиция, готовая в любой момент изменить направление.
Даже если очевидно, что ребенок служит козлом отпущения в
хаотичной и разлаженной семье, на первом этапе терапии я часто
предпочитаю работать только с ребенком. Сам факт, что ребенок
рассматривается как источник проблем и его поведение вызыва-
ет озабоченность, указывает на то, что ребенок нуждается в под-
держке.
После нескольких занятий начинает более ясно просматриваться
перспектива. В этот момент я могу решить, что пора пригласить на
прием семью. Уже тогда может быть ясно, что если мы не изменим
существующей в семье системы отношений, мы не сумеем добиться
многого, не сможем ослабить причиняющие беспокойство симптомы
или изменить нежелательное поведение. Или я чувствую, что мне
нужно добиться более ясного представления об отношениях в семье,
прежде чем продолжить работу с ребенком.
Когда я осознаю, что настало время пригласить семью на заня-
тия, я обсуждаю это с ребенком. Иногда он категорически отказыва-
ется от общей встречи, сообщая при этом дополнительные сведения
о семейной динамике. Если он поступает таким образом, мы
обсуждаем его возражения, поскольку я понимаю, что постановка
и решение этого вопроса дают важную возможность для развития.
Иногда ребенок настолько боится совместных занятий с семьей, что
оказывается необходимым продолжить индивидуальную работу до
тех пор, пока он не сможет преодолеть свой страх. Впрочем, ребенок
нередко принимает эту идею, иногда даже с удовольствием.
Я наблюдала девятилетнего мальчика по имени Дан в течение
месяца, пока готовилась к семейному занятию. Когда они пришли -
его мать, отец, старший брат, младшая сестра,-Дан спросил, можно
ли ему войти в комнату первым. Он вошел и немедленно начал на-
водить в ней порядок! Он суетился, приводил в порядок полки, рас-
ставлял стулья, взбивал подушки. Потом он объявил, что всё готово.
Когда его семья вошла в комнату, он указал каждому его место,
представил меня своему брату и своей сестре (с родителями я встре-
чалась на первом занятии). Семья, непривычная к такому дирек-
тивному, организованному поведению мальчика, кротко следовала
его указаниям. Когда мы все расселись (его место было рядом со

Глава II. Другие соображения

317

мной), он широко улыбнулся мне, как бы говоря: <Теперь вы може-
те начать>.
Я не превращаю семейные сессии в форум для оценки успехов
и поведения ребенка. Я хочу получить некоторое представление о
том, как функционирует семья в целом.
Walter Kempler [20] описывают шесть элементов терапевтиче-
ского вмешательства при выполнении этой задачи: 1) вступительная
беседа с семьей; 2) исследование личных потребностей; 3) уточнение
сообщений; 4) быстрый, живой обмен мнениями; 5) предоставление
времени для отклика и 6) мониторинг семейной беседы.
Семейная беседа дает возможность психотерапевту определить
тип отношений. Я могу начать с любой темы или ждать, пока кто-
нибудь не проявит инициативы. Как правило, один из родителей
говорит что-то вроде: <Мы хотим знать, зачем вам понадобилось,
чтобы мы пришли к вам> или <Дан действительно поразил нас тем,
как он указывал нам, где сесть>, или <Дан, кажется, лучше ведет
себя дома>. Я прошу, чтобы все замечания были обращены к ребен-
ку, а не ко мне.
Мать. Дан, ты удивил Меня тем, как ты указал нам, где сесть.
Дан. Почему?
Я знаю, что он имеет в виду нечто большее, чем <почему>. Он
может подразумевать: <Я многое могу, но вы этого не знаете, потому
что никогда ничего не замечаете>. Но я пока ничего не уточняю.
Если Дан не откликается, я могу попросить его ответить. Или я могу
попросить его мать сказать еще что-нибудь Дану по поводу ее удив-
ления, чтобы сделать ответ более ясным.
Мать. Да, но ты никогда не делал ничего подобного раньше.
Мне нравится то, что ты делаешь.
Мы начали беседу по крайней мере с двумя участниками. Я
снова могу вмешаться, чтобы опросить отца и других детей, не
возникло ли и у них удивления. Или, подхватив реплику матери, по-
просить ее сказать Дану, каким бы она хотела видеть его дома.
W. Kempler предлагает вопросы типа: <Что бы вы хотели получить
друг от друга? Чего вы друг от друга пока не получаете?> или
<Назовите мне одну из проблем, которые вы хотели решить сего-
дня>. В ответ на такие вопросы нечасто услышишь что-нибудь,
отражающее глубину индивидуальных желаний, потребностей или
надежд.
Я стремлюсь расспрашивать о более конкретных вещах. Если
один из взрослых членов семьи говорит ребенку: <Мне не нравится,
как ты относишься ко мне>,-я прошу привести конкретный при-
мер, уточнить, чем именно неприятно говорящему отношение

318

В. Окленде?. Окна в мир ребенка

ребенка. Ребенок также может высказывать много общих жалоб.
Если он говорит: <Вы никогда никуда не берете меня с собой>,- я
могу предложить: <Скажи им, куда ты хотел бы, чтобы тебя взяли>.
На семейных сессиях высказывания должны быть прямо обращены
к тому человеку, которому адресованы. Должно быть ясно, говорит
ли человек о себе или его высказывание относится к кому-нибудь
другому. <Сейчас мне грустно> - это самовыражение. <Дан вызывает
у меня огорчение, когда ведет себя таким образом> - это обвинение,
целиком адресованное Дану. Предлагая матери адресовать замечания
Дану, можно выявить этот смысл и способствовать развитию взаимо-
отношений.
Мать. Дан, я огорчаюсь, когда вижу, что у тебя возникают
трудности в школе.
Я. Пожалуйста, расскажите подробнее.
Мать. Ну, это вызывает у меня такое чувство, как будто я не
выполняю свой материнский долг.
Когда обращение является прямым, выявляются скрытые чу-
вства. Члены семьи начинают видеть друг друга по-иному. Иногда
я предлагаю упражнение для развития прямых коммуникаций.
Например, прошу всех членов семьи по очереди обойти остальных
и высказать каждому, что ему, что ему нравится в нем и что вызыва-
ет неудовольствие.
Walter Kempler выдвигает три принципа, необходимых для пло-
дотворного семейного интервью: не прерывать, не задавать вопросов
(вместо этого давать интерпретацию, которая обычно стоит за воп-
росом), и не <сплетничать> (т. е. говорить, обращаясь прямо к чело-
веку, а не о нем). W. Kempler подчеркивает значение немедленных
и прямых реакций членов семьи. Члены семьи часто перебивают
ДРУГ Друга, и психотерапевт должен вмешиваться, как только это
происходит. Мне важно решить, когда следует вмешаться в беседу,
а когда наблюдать со стороны. Я должна очень внимательно вникать
в содержание высказываний и чувства, стоящие за ними, выяснять
смысл неопределенных и высокопарных выражений, которые могут
быть непонятны детям. Нужно следить за положением тела, мими-
кой, жестами и дыханием каждого члена семьи, поскольку это путе-
водная нить к прямому познанию того, что с ними происходит. Мне
необходимо определить характер процесса, который разворачивается
перед моими глазами, напоминать присутствующим, что они дол-
жны оставаться в рамках текущей ситуации, а также вовремя понять,
когда следует проработать какую-либо не завершенную в прошлом
проблему. Я должна следить, чтобы общение концентрировалось на
проблеме, не допуская расплывчатости, разбросанности и фрагмен-

Глава II. Другие соображения

319

тарности. Мне нужно быть уверенной в том, что каждое вы-
сказывание ясно и каждое обращение услышано. Я могу попросить
кого-либо повторить обращенное к нему высказывание, чтобы убе-
диться в том, что оно хорошо понято. Например, я спросила мать
Дана: <Что именно вы услышали, когда Дан обратился к вам?>.
Во время терапевтической сессии я становлюсь глазами и ушами
для всей семьи. В пылу вовлеченности или за стеной изолирован-
ности члены семьи часто не могут видеть и слышать того, что вижу
и слышу я. Мне нужно направлять внимание на вещи, важность
которых я понимаю, чувствую, а также уделять внимания чувствам,
которые вовремя сессии возникают во мне самой.
Если из-за неимоверного бедлама, с которым я не в силах спра-
виться, у меня возникает головная боль, я выражаю свои чувства
вслух. Если меня взволновал ответ ребенка, и так ему и скажу. На
занятии такого типа я - часть группы со своими собственными
чувствами, посланиями и реакциями.
Однажды я провела целый день) занимаясь с группой детей и их
родителей. Мы рисовали, лепили, фантазировали. Многие родители
были удивлены откликами своих детей, а дети слушали, как зачаро-
ванные, высказывания родителей. После того как я попросила каж-
дого вылепить что-нибудь с закрытыми глазами, отец одного
мальчика сказал: <Я куб, а на мне большая глыба. Глыба давит на
меня, и мне трудно выдерживать это. Это тяжело и небезопасно. Я
временами чувствую себя так (тихим голосом), как будто что-то
очень тяжелое давит мне на плечи>. Его одиннадцатилетний сын
подошел к отцу, дотронулся до него и сказал со слезами на глазах:
<Я не знал этого, папа>. Отец посмотрел на сына и они обнялись. У
многих присутствовавших увлажнились глаза, когда они наблюдали
эту сцену.
Слово <общение> используют слишком широко. Часто один из
родителей говорит: <Мы не знаем, как нам общаться друг с другом>
или <Она никогда не разговаривает с нами>. Хотя я понимаю, что
общение очень важно и что существует много полезных упражнений
для улучшения навыков общения, подлинные причины лежат гораз-
до глубже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58