Над головой нависают тяжелые серые тучи, однако нового снегопада пока не предвидится.
Юноша оглядывается на кузницу – предполагается, что Ваос мастерит там сейчас полку для инструментов – и улавливает над дымоходом дрожь подогретого воздуха. Стало быть, огонь разожжен.
У Риллы все как обычно. Какая-то толстая старуха с покрытым красными пятнами одутловатым лицом заходится в надрывном кашле, а когда приступ кончается, пытается отдышаться и хрипит, словно вместо легких у нее неотрегулированные мехи. Человека, сгорбившегося рядом с очагом, бьет озноб, хотя он находится вблизи огня и кутается в несколько рваных одеял.
Эти люди Доррину незнакомы, а вот стоящих в углу худенькую женщину и ребенка он узнает прежде, чем Фриза успевает спросить:
– А сегодня ты покажешь лошадку?
Девочка делает шаг ему навстречу, продолжая одной ручонкой держаться за линялые брюки матери. Мерга одета в пастушью овчину, такую же как у дочери, но более вытертую и рваную. Лицо ее кажется еще более изможденным и печальным, чем обычно, однако следов побоев ни у нее, ни у ребенка нет. Женщина смотрит в дощатый пол, стараясь не встречаться с Доррином взглядом.
– Выпей-ка вот это, – говорит между тем Рилла толстухе.
– Фу, как гадко воняет, – кривится та.
– Ты часом не хочешь выхаркать свои легкие? – урезонивает ее целительница.
Рилла подходит к Доррину и, покосившись на Мергу с Фризой, говорит:
– В последний снегопад Герхальм ушел из дому, а вчера Асавах нашел его тело.
– Но почему? Неужели он ушел навстречу бурану только потому, что потерял возможность бить свою жену? – тихо, чтобы никто не услышал, спрашивает юноша.
– Герхальм работал, когда ему было велено, делал только то, что ему велели, и получал ту плату, какую хозяин считал справедливой. Он зависел от погоды, от урожая, от настроения хозяина, от всего...
– Ты хочешь сказать, что этот малый был не властен над собой и в его воле находились только его жена и ребенок. А когда и погода, и урожай, и, соответственно, настроение хозяина стали такими, что хуже некуда, а я отнял у него возможность помыкать близкими, ему больше не захотелось жить?
Рилла кивает.
– Беда в том, что Мерге теперь некуда податься. Она не настолько крепка, чтобы работать в поле.
– Тьма! – восклицает Доррин, понимая, что матери и ребенку грозит голодная смерть. – Что же делать?
– Вообще-то мне говорили, что Мерга неплохо готовит и могла бы стать кухаркой. Она и была в услужении, пока не понесла от Герхальма.
– Я просто не... – сокрушенно бормочет Доррин. – Попробую что-нибудь придумать. Только вот...
Его прерывает громкий, настойчивый стук. Старая целительница подходит к двери и впускает плотного мужчину в длинном плаще из синей шерсти.
– Могу я видеть целителя, господина Доррина? – спрашивает он, снимая свою шляпу затянутыми в кожаные перчатки руками.
– Это он, – отвечает Рилла, указывая на юношу.
– Мастер Доррин? – обращается к нему мужчина, не глядя на остальных присутствующих.
– Да, это я.
– Меня зовут Фанкин, я работаю у купца Финтала. Его жена заболела – у нее сильный жар и что-то вроде воспаления. Господин Финтал просит тебя незамедлительно ее осмотреть.
Слова купеческого подручного вежливы, но звучат натянуто: чувствуется, что ему велено быть учтивым и он выполняет хозяйский наказ.
Стоящая за спиной Фанкина Рилла кивает и со значением указывает на поясной кошель.
– Мне потребуется немного времени. Я должен закончить здесь и собрать кое-какие снадобья, которые могут понадобиться твоей хозяйке. Ты можешь подождать здесь или...
– Я подожду у двери.
Доррин поворачивается к Мерге и Фризе.
– А лошадку покажешь? – снова спрашивает девочка. У Доррина пересыхает во рту.
– Я слышал, у вас несчастье... время тяжелое... мне так жаль...
– Ты сделал то, что считал наилучшим, мастер Доррин. Лето прошло неплохо, и мы уже надеялись... – Мерга качает головой, и глаза ее наполняются слезами.
– Я, – бормочет Доррин, – мог бы взять кухарку и служанку, только вот... с деньгами у меня... разве что за крышу и стол...
Покрасневшие глаза Мерги ловят взгляд Доррина:
– Я не приняла бы предложения, сделанного из жалости, но... – мать умолкает, глядя на темноглазую девочку.
– Это вовсе не из жалости. Мне... я и раньше подумывал...
Молчание затягивается. Фанкин с порога напоминает о себе кашлем.
– Мерга пока может побыть у меня, а тебе надо бы пойти с человеком Финтала, – со значением говорит Рилла и, склонившись к уху юноши, шепотом добавляет: – Нам, целителям, не так часто выпадает возможность разжиться золотишком.
– Так-то оно так, – отзывается Доррин, косясь в сторону Фанкина. – Но лучше бы она с девочкой пожила у тебя, пока я не отгорожу для них каморку на складе.
– Говорила я тебе, – мягко напоминает Рилла, – что ежели кто налагает на людей проклятия, так эти проклятия со временем к нему же и возвращаются.
– При чем тут проклятие? Разве невозможность бить беззащитную женщину можно назвать проклятием?
Фанкин подается вперед с явным желанием услышать как можно больше.
– Возьми вон тот кисет, – предлагает Рилла. – Там бринн, звездочник, кора ивы...
Кивнув, молодой целитель берет кисет, добавляет к нему несколько маленьких матерчатых мешочков с другими травами и заткнутый пробкой флакончик с настоем ивовой коры.
– Помни, – тихо напоминает ему Рилла, – у купцов водится золото и получить с одного из них за труд сполна вовсе не зазорно.
Доррин при этих словах вспоминает о том, что только что согласился нанять служанку, в которой вовсе не нуждается, но перед которой считает себя виноватым. Когда он проходит мимо толстухи, та снова заходится кашлем, и юноша мимоходом касается ее чувствами. Оказывается, при всей своей нездоровой полноте, женщина недоедает, и хворь усугубляется ее слабостью. Сколько народу умрет от болезней не потому, что они смертельны, а потому, что у людей просто не хватит сил на борьбу с недугом! Многие не переживут зиму, а ведь Фэрхэвен, возможно, еще не приступил по-настоящему к враждебным действиям.
Ветер усилился, тучи стали темнее, и Доррин, без особого труда уловив приближение снегопада, забегает к себе за теплой курткой. После этого он торопливо седлает Меривен и подъезжает к Фанкину.
– Славная лошадка, – говорит тот.
– Мы с ней ладим, – откликается Доррин, направляя Меривен вниз по склону, на дорогу, ведущую к мосту. – А где дом купца Финтала?
– На кряже, к западу от гавани. Мимо третьего причала и вверх по дороге.
– Давно ли хворает госпожа Финтал?
– В точности не знаю.
– Купец ничего не говорил о ее болезни?
– Ничего.
Судя по всему, Фанкину роль посланца не нравится.
– Ты местный?
– Из Квенда.
Больше Доррин вопросов не задает. В Нижнем Дью теплее, чем в Верхнем, но ненамного. Дымков над трубами, несмотря на холодный ветер, тоже мало. Прохожих не видно.
Все три причала пусты, лишь у первого привязана рыбачья лодчонка. Море за волноломом кажется белым. Среди пенных барашков колышутся две здоровенные льдины.
– Суровый вид, – замечает Фанкин, направляя лошадь по дороге, взбирающейся ко гребню холма, откуда открывается вид на гавань и где высятся два каменных строения. В отличие от многих городских домов, трубы над обоими дымят вовсю.
Домом Финтала оказывается тот, который чуточку поменьше и ближе к океану. Фанкин проезжает мимо крытого крыльца и огибает конюшню, откуда выскакивает конюх.
– Поставь в стойло лошадь целителя.
– Будет исполнено.
Парнишка исподтишка косится на Доррина.
– Будь поласковее с моей лошадкой, – предупреждает тот, поглаживая Меривен.
– Да, мастер-целитель.
– Сейчас вернусь, – ворчит Фанкин, вручая пареньку поводья своего серого. Спешившись, он поворачивается и шагает по утоптанному снегу двора.
Улыбнувшись светловолосому пареньку, Доррин направляется к двери, которая распахивается прежде, чем он успевает подойти.
– Мастер Доррин, спасибо, что ты так скоро откликнулся на мою просьбу, – говорит с порога грузный седой мужчина. – Спасибо и тебе, Фанкин, что так быстро доставил целителя. Можешь отдохнуть.
– Премного благодарен, хозяин. Ежели понадоблюсь, я буду на складе.
Проследовав за купцом в прихожую, Доррин вешает куртку на вешалку, а посох ставит в угол поблизости. Прихожая обшита темными дубовыми панелями, а на лакированном полу, отражающем свет двух медных настенных светильников, красуется хаморианский ковер с замысловатым лиственным узором.
– Лериция наверху. Ее пробрал понос, как и всех нас – наверное, из-за испорченной дичи. Но мы поправились, а ей все хуже и хуже. Вино не помогло, горячие ванны – тоже. Честно скажу, я не больно-то верю вашей братии, но Гонсарова дочка все уши прожужжала моей Норри рассказами про то, как ты вылечил мальчонку. Ну мне и подумалось: хуже-то всяко не будет.
– Давно она захворала?
– Да уж больше восьмидневки. Пойдем, она там.
Голос Финтала едва заметно дрожит. Он тихонько кашляет и начинает подниматься по лестнице. Доррин, прихватив котомку с травами, следует за купцом, дивясь легкой поступи этого немолодого, грузного человека. На устланных ковром ступенях шаги его почти не слышны. А вот юноше кажется, что сам он так топочет сапогами, что вся лестница трясется.
На широкой кровати лежит бледная, изможденная болезнью немолодая женщина; сразу чувствуется, что у нее сильный жар. На табурете в углу сидит светловолосая женщина помоложе. Под покрасневшими глазами видны темные круги.
– Так... жарко... душно... – бормочет больная. Глаза ее широко раскрыты, но она, кажется, не видит ни вошедших, ни женщины на табурете.
– Наша дочь, Нория, – шепотом поясняет Финтал, кивнув в сторону сидящей в углу.
Кивнув молодой женщине, Доррин кладет котомку на пол, подходит к кровати, пробегает пальцами по запястью больной, а потом касается ее лба. Ему становится не по себе: в нижней части живота свился пронизанный зловещими, кроваво-огненными прожилками узел отвратительной белизны хаоса. Доррин предпочел бы удалить пораженный орган, но... об этом и думать-то смешно. У него нет ни хирургических навыков, ни инструментов, ни даже возможности ими воспользоваться. Однако что же делать?
Задумавшись, юноша отступает на шаг, и тут, словно только что заметив его, больная жалобно произносит:
– Мне так плохо... я умру?
– Постараюсь этого не допустить, госпожа, – бормочет Доррин, вымучивая улыбку.
– Не называй госпожой... просто Лера... так жарко.
Она умолкает, глаза ее стекленеют.
– Неужто ничего нельзя сделать? – умоляюще восклицает Финтал.
– Сделать-то можно многое, но я предпочел бы сделать именно то, что нужно, – отрезает Доррин, глядя в упор на купца.
Вздохнув, юноша сосредоточивается на пульсирующем узле хаоса, начиная сплетать вокруг него гармонизирующий кокон. Однако концентрация хаоса слишком велика: кокон рвется. Утерев лоб, Доррин снова обследует чувствами больную и оборачивается к Финталу:
– Мне кое-что потребуется. Надо это обсудить.
Выйдя в коридор, он дожидается, пока купец присоединится к нему и закроет за собой дверь.
– Я ведь не первый, к кому ты обратился, верно? – говорит юноша.
– Верно. Систро... он сказал, что она умрет. Что надеяться можно только на чудо. А я... подумал о тебе.
– Не исключено, что она действительно умрет. Но я все же попытаюсь помочь.
– Но ты ведь не станешь кромсать ее ножом? – голос Финтала срывается с шепота на хрип. – Это убьет ее сразу.
– Я не хирург, у меня другие способы лечения. Мне потребуется большая корзина чистых салфеток. И бутыль с чем-нибудь вроде крепкого бренди.
– Это очень похоже на подготовку к операции, – с испугом говорит Финтал.
– Я не коснусь ее ни ножом, ни каким-либо иным острым предметом, – заверяет Доррин. – Я просто на это не способен. Так ты хочешь, чтобы я попробовал сотворить чудо или...
– Я пошел за салфетками, – говорит Финтал.
Доррин возвращается к постели больной. Лериция стонет, на миг приоткрывает глаза и закрывает снова. Взяв ее за руку, Доррин снова начинает свивать кокон гармонии, но теперь не пытается запереть узел хаоса наглухо, а создает что-то вроде изогнутой отводной трубки, от сердцевины хаоса к поверхности кожи. Потом, сделав паузу, он поворачивается к Нории:
– Ты мне не поможешь?
– Что нужно? – спрашивает та, подходя к кровати. Доррин очерчивает квадрат над животом ее матери:
– Вот отсюда нам нужно убрать ткань. Кожа должна соприкасаться с воздухом.
– Но ты же обещал не...
– Да не буду я резать, сказал ведь! Но здесь, под этим участком – очаг болезни. Я попробую вывести заразу наружу. Если получится, она выйдет на этом месте, но ткань может... задержать.
– Хорошо, я этим займусь.
Доррин отворачивается к окну, за которым видны белые буруны на гребнях океанских волн.
– Жарко... как жарко... – стонет Лериция.
– Успокойся, мама... скоро тебе полегчает.
Дверь открывается. Финтал несет в руках корзину с аккуратно сложенными салфетками, а идущий за ним коротышка большую, заткнутую пробкой бутыль.
Доррин смачивает салфетку бренди и слегка протирает сначала кожу на животе больной, а потом свои пальцы. Они становятся липкими, и ему приходится вытереть их сухой салфеткой.
Склонившись над Лерицией, юноша продолжает укреплять свой кокон, а придав нужную прочность, сжимает его, чтобы давление гармонии направило энергию хаоса в тонкую отводную трубку.
Струящийся со лба пот заливает глаза.
– Принести стул? – спрашивает Финтал.
– Да.
Не отводя глаз от больной, Доррин садится, тянется к очередной салфетке и кладет ее на обнаженный живот.
– Тьма... как ножом... больно.
Доррин кладет руку на лоб женщины, стараясь ее успокоить.
– Потерпи. Это пройдет.
– Финтал....
По морщинистым щекам купца текут слезы, а руку жены он держит так, словно это величайшая драгоценность.
Доррин продолжает сдавливать хаос. Не находя другого выхода, белый огонь вливается в трубку и начинает подниматься к коже.
– Жжет...
Доррин снова касается лба женщины и погружает ее в сон, жалея, что не сделал этого раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75