– Ты кто, парень? Что тебе нужно?
– Меня зовут Доррин. Джардиш сказал, что тебе нужен помощник. Вот я и хотел бы поступить в подмастерья.
– Джардиш? С каких это пор торговцы стали разбираться в кузнечном деле?
Доррин отмалчивается, вежливо улыбаясь.
– Ты малый тощий, а стало быть, прожорливый. Всех молодых парней надобно кормить на убой, ровно свиней, – мастер обходит Доррина вокруг, внимательно его разглядывая. – И с чего ты вообще решил, будто можешь работать в кузне?
– Я уже работал. Был подмастерьем.
– Так почему там и не остался?
– Я... с Отшельничьего.
– А, из этих... И за что же они тебя поперли?
– Я хотел делать игрушки, маленькие машины. Ну а они там не видят в этом никакого проку.
– Хм... я, признаться, тоже.
– Но я могу делать все, что требуется.
– Рассчитываешь поработать у меня годик-другой, а, малый?
– Нет, почтеннейший. Я не рассчитываю занять это место надолго.
– Ха! Оно для тебя недостаточно хорошее?
Доррин прикусывает язык.
– Если я стану хорошим кузнецом, то мне придется уйти раньше, чем ты будешь готов от меня отказаться. Ну а не стану – так ты сам меня выставишь.
– Ну, парень, на язык ты, я вижу, востер. А что знаешь о нашем ремесле?
– Немного... Во всяком случае, недостаточно.
– Умеешь орудовать вон теми большими мехами? Гвозди ковать можешь? Хороший подмастерье способен выковать за утро не одну сотню. Пазы сращивать умеешь? Так, чтобы схватило намертво? Чушки у тебя ровные, не колются?
– Обычно нет, – Доррин ухитряется-таки вставить слово в эту тираду. Спиной он чувствует, что в кузнице появился кто-то еще, однако не оборачивается.
– Работа у нас трудная. Будешь меня слушаться? Делать что я скажу, и чтобы без дерзостей?
– А вопросы задавать можно?
Кузнец хмурится.
– Если ты прогонишь этого парня, Яррл, то будешь распоследним Белым болваном, – звучит позади твердый голос.
– Это наши, кузнечные дела, Рейса, – говорит Яррл, оборачиваясь на вошедшую женщину. Доррин отмечает ее седые волосы, широкие плечи и культю – правая рука ниже локтя у нее отсутствует. Кузнец тем временем вновь переводит взгляд на Доррина и пожимает плечами:
– Плачу я немного. Еда, койка в угловой каморке при кузнице и медяк за восьмидневку, пока не научишься толком работать самостоятельно. Но коли спустя первую восьмидневку ты не сможешь как следует орудовать молотом и ковать хорошие гвозди, можешь проваливать. Неумехи и бездельники мне не нужны.
– Справедливо. А найдется в конюшне свободное стойло, которое я мог бы почистить и занять?
– Стойло? – Яррл в недоумении. – Ты что, хочешь спать в стойле?
– Не я, почтеннейший. У меня есть лошадка.
– А чем ты собираешься ее кормить? Я на нее тратиться не собираюсь.
– Это само собой. Но ежели от меня будет толк, то я заработаю и на прокорм лошадке, а нет – так ты все одно меня выставишь. Ну а на первое время осталась у меня еще пара монет.
– Ну... я не знаю.
– Яррл... – Женский голос тих, но настойчив.
– Ладно. Но конюшню чистить и все такое будешь в свободное время. А сейчас отведи лошадь и возвращайся сюда. Хочу не откладывая посмотреть, способен ли ты отработать хотя бы харч.
– Да, почтеннейший.
– Этот по крайней мере не грубиян, – ворчит кузнец, отворачиваясь и берясь за молот.
Рейса, слегка покачав головой, улыбается Доррину и обращается к мужу:
– Я провожу его на конюшню.
Следом за однорукой женщиной юноша направляется к сараю и трем стойлам. В первом мул, второе и третье свободны.
– У Петры есть гнедая и повозка, но они сейчас на рынке.
– Петра – это твоя дочка?
– Да, и славная дочка, – в голосе Рейсы почему-то слышится нотка раздражения.
– Значит, тебе повезло, – улыбается Доррин.
– А ты что, вправду подмастерье кузнеца?
– Во всяком случае, был им. А еще я целитель.
– Целитель? И хочешь работать в кузне?
– Ну... в общем, меня тянет к металлу.
– Понятно. Но ты и впрямь целитель, один из Черных?
Доррин кивает, невольно глядя на ее культю. Женщина качает головой:
– Ну, это никакому целителю не под силу. А вот животных ты лечишь?
– Если не слишком тяжелый случай.
– Как насчет коз?
– Ими не занимался, но могу попробовать.
– Тогда пристраивай тут лошадку, да собери свои вещички – отнесешь в каморку. Место не ахти, но всяко лучше сарая, а со временем, думаю, Яррл устроит тебя поудобнее. Как освободишься, взглянешь на мою козу.
Взяв грабли, Доррин разравнивает глину, потом разбрасывает поверх нее солому и, расседлав Меривен, чистит ее. Затем, перекинув через плечо сумы и прихватив спальный мешок, он следует за Рейсой. Она указывает ему дверь в заднем углу, за которой находится комнатушка с единственным окном, закрытым ставнями, но незастекленным. Грубые половицы пропитались пылью, а всю обстановку составляют приделанная к стене койка с соломенным тюфяком, табурет да колченогий стол, на котором стоит покореженная медная масляная лампа.
– Скромно, зато уютно.
Положив свои вещи, Доррин поворачивается к Рейсе:
– Пойдем к твоей козе?
В маленьком загоне возле сарая он видит козу со вздутым животом и проводит рукой по козьей спине, потом по бокам.
– Она носит.
– Я знаю.
– Я не великий мастер по части животных, но, по-моему, она вынашивает нескольких.
– Скольких?
– Кажется, трех.
– Можешь ты что-нибудь сделать?
– Попробую, – Доррин старается привнести добавочную гармонию в организм козы и неродившихся козлят. Хочется верить, что это поможет. Наконец он выходит из загона, утирая лоб и стараясь не чихать от влажного запаха соломы.
– Ну как?
– Пока не знаю. Может потребоваться некоторое время...
– А вроде на ногах бедняжка стоит потверже, – говорит Рейса, глядя на козу.
Доррин, привалясь к изгороди, с трудом переводит дух.
– Э, паренек, да прежде чем идти в кузницу, тебе нужно подкрепиться. Садись на крыльцо, а я принесу что-нибудь перекусить. Я и забыла, что исцеление – это работа.
Доррин присаживается на верхушке крыльца, поставив ноги на нижнюю ступеньку. Прислушиваясь к доносящимся из кузни ударам молота, он подставляет лицо по-зимнему скупому на тепло солнцу. Весна еще не добралась до Дью.
– Вот.
– Спасибо, госпожа Рейса.
Женщина краснеет:
– Какая я тебе госпожа, паренек. Ты угощайся.
На поцарапанной деревянной тарелке лежат два ломтя овсяного хлеба, намазанных маслом, а поверх масла еще и густым, темным вареньем, и тонкий ломтик сыра. Помимо того, Рейса вручает юноше большую глиняную кружку с холодным сидром. Еда приходится кстати – слабость и дрожь в руках быстро проходят.
– Ну, теперь тебе лучше пойти в кузницу.
– Спасибо, – говорит Доррин, вставая.
Войдя в кузню, он снимает куртку и рубаху, вешает их на крюк в углу и остается в одной майке без рукавов.
Яррл кивает в сторону разложенного на боковой скамье толстого кожаного фартука.
– Раздувай меха. Противовес у них обычный, а для облегчения служит вон тот верхний рычаг. Будем калить, но хотелось бы не совсем добела...
Доррин надевает фартук, надеясь, что заработает не слишком много волдырей, прежде чем его руки успеют задубеть снова.

XXXVI

– Надо ли нам вообще заниматься Отшельничьим? Единственное, что делают Черные, – это культивируют свою разлюбезную гармонию на своем острове. А всякого несогласного с ними или просто непохожего на них изгоняют – как правило, к нашей пользе.
– Но мы сейчас говорим не о войне, – мягко произносит Джеслек. – Неужто тебе не претит то, что наше золото уходит на Отшельничий, а потом Черные закупают на него товары из Хамора и Бристы?
– Их пряности и вина лучше и дешевле прочих, – грохочет голос с заднего ряда.
– И их шерсть...
– Если ты сможешь носить ее, Майрал!
– Что ты предлагаешь, Джеслек?
– Ничего особенного. Всего лишь повысить ввозную пошлину на товары с Отшельничьего. На тридцать процентов.
– Тридцать процентов! Тогда я лучше буду пить ту бурду из Кифриена!
– Точно так я и думаю.
– Это увеличит число контрабандистов.
– А мы потратим часть дополнительных доходов на постройку сторожевого флота. Контрабандистам не поздоровится.
– А куда пойдут остальные деньги? В твой карман, Джеслек?
– Это вряд ли. Решать будет Совет, но я предложил бы разделить сумму на три части. Одну потратить на увеличение довольствия членов Совета, другую – на перестройку площади и третью – на строительство дороги. Кто хочет высказаться?
– А не будет ли это способствовать оттоку золота в Спидлар?
– Как насчет Сарроннина?
– В Южном Оплоте будут довольны...
Вышедший под шумок из зала Стирол смотрит на Анию и задумчиво произносит:
– Совершенно прозрачно. Прозрачно, но умно.
– Они одобрят это?
– Конечно. А стало быть, и флот увеличится, и его популярность вырастет.
– А что предпримет Отшельничий?
– Ничего. Будут ворчать да наращивать торговлю с землями за Океаном. Но первым последствием этого, – тут Стирол улыбается, – станет отток судов и товаров из Лидьяра в Спидларию. А стало быть, если мы не хотим оставить наших купцов не у дел, нам придется прибрать Спидлар к рукам не позже чем через год.
– Ты думаешь? – начинает собеседница.
Стирол, однако, продолжает говорить, не выслушав вопроса, и на лице Ании появляется намек на раздражение.
– К тому времени Джеслек уже станет Высшим Магом и сочтет нужным запретить торговлю с Отшельничьим. То есть он, конечно, не станет ничего запрещать напрямую, а просто повысит пошлины еще процентов на сто. В результате Черным придется тратить все свое золото на покупку хлеба в Хидлене, потому как из Хамора ни зерно, ни муку без потерь не доставить. Они, конечно, начнут скулить, но вмешаться в погоду, как это делал Креслин, не рискнут. Отчасти – из боязни поставить под удар свое драгоценное население, но главным образом – потому, что у них сейчас нет мага с такими способностями... Ухудшение положения на острове повлечет за собой недовольство и беспорядки. Число изгнанников с Отшельничьего увеличится, а о каких-либо действиях не придется и говорить... до поры.
– Тебя послушать, так ты незыблемо веришь в осуществление всех Джеслековых замыслов.
– Быть Высшим Магом в эпоху перемен не так-то просто, – Стирол тихо смеется. – Вернусь-ка я в зал – надо проследить за голосованием, пусть это и простая формальность.
– А они правда осуществятся? Я о его планах.
– Не исключено – если только его успехи не будут чрезмерными. А они такими и будут, – Стирол кивает в сторону зала. – Идем, Ания.
Ания хмурится, но направляется в зал Совета следом за Высшим Магом.

XXXVII

– Это все, – Яррл опускает молот.
Раздув большие двухкамерные меха, Доррин закрепляет верхний рычаг и, окунув тряпицу в масло, тщательно протирает наружную поверхность этих мехов. Яррл тем временем убирает тяжелый молот и щипцы.
Положив на полку и свой молот, Доррин берется за метлу. Вообще-то подметать каждый вечер вовсе не обязательно, однако юноша чувствует себя лучше, когда в кузнице чисто, и терпеть не может оставлять после себя беспорядок. Он уже успел переложить по-своему редко используемые инструменты, хотя те, за которые Яррл берется регулярно, оставил на привычных для кузнеца местах.
Яррл уходит. Доррин кладет совок и метлу на место и, задвинув дверь, идет к колодцу, смывает пепел и сажу, а оставшиеся капли выливает на маленькую клумбу.
На севере, над океаном, собираются тучи. Солнце уже садится, касаясь краем оледенелых пиков Закатных Отрогов. Вздохнув, Доррин направляется к себе в каморку. Она приобрела более обжитой вид благодаря камышовому коврику и полученному от Рейсы старенькому стеганому покрывалу. Скоро он сделает скобы для стола, а потом смастерит какой-нибудь ларь для своих скудных пожитков.
Юноша берет стоящий позади двери посох и направляется к загону, откуда слышен жалобный голос козы. Он старается восстановить гармонию организма матери и еще не рожденного потомства, однако для этого ему не хватает то ли сил, то ли знаний.
– Это все, девочка, – говорит Доррин, почесав между рогов тычущуюся носом ему в руку козу, после чего открывает дверь сарая.
В сарае он тренируется, подвесив грубо сделанную соломенную куклу, которая служит ему в качестве мишени. После нескольких восьмидневок упражнений он чувствует себя куда более уверенным – и в своих руках, и в своем посохе. Конечно, упражнения с куклой не заменят тренировок с напарником, но теперь он, по крайней мере, чувствует посох.
Проделав первую серию упражнений, Доррин перебрасывает через балку веревку, подвешивает к ней мешочек с песком и толкает его, чтобы он качался. Ему удается нанести по этой движущейся цели пяток довольно сильных ударов, но в целом у него еще не все ладится и с равновесием, и с точностью.
Через некоторое время его прошибает пот, а колени начинают дрожать от усталости. Упражнялся он вроде бы не так уж долго, но после целого дня работы в кузнице выматывает и это. Убрав мишени и отставив посох в сторону, Доррин берется за скребницу.
Меривен тихонько ржет.
– Знаю, подружка, знаю. Мне стоило почистить тебя раньше, но ведь мы с тобой еще прогуляемся. Сегодня после ужина.

XXXVIII

Доррин привязывает Меривен к железному кольцу на побитом деревянном столбе перед лесопилкой – зданием с покатой крышей и скользящей дверью, приоткрытой как раз настолько, чтобы он мог войти, не протискиваясь бочком.
От поднятых его шагами опилок чешется нос, и, входя в помещение, где, уминая хлеб с сыром, сидит чернобородый молодой человек, Доррин усиленно трет переносицу.
– Прошу прощения. Ты Хеммил?
– Я? Хеммил? Хотелось бы, приятель, но увы... Я всего лишь Пергун, тутошний, подмастерье. А любопытно... – Пергун присматривается к темно-коричневому одеянию гостя. – Что могло потребоваться от Хеммила целителю? Ты ведь целитель, да? И одет похоже, и вид у тебя... этакий целительский.
– Отчасти я целитель, но вообще-то – подмастерье у кузнеца Яррла. И не то чтобы мне был нужен сам Хеммил, просто я ищу обрезки дерева...
– Ага. Надо думать, полешки в пару локтей длиной и без сучков? – Пергун говорит с набитым ртом, и слова его звучат не вполне разборчиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75