— Именно это, — ответил он более стеснительно, чем привычно было слышать Пекке. — Должно быть, выпало, пока я стоял на голове.
— Вы так и не объяснили, по какой причине стояли на голове, — напомнила волшебница.
Ильмаринен так и не объяснил — словами, во всяком случае. Вместо этого он театральным жестом предложил Пекке смятую бумажку, как соммелье в роскошном илихармском ресторане мог бы предложить гостям бутылку дорогого альгарвейского вина.
— Вы стояли на голове из-за этого клочка бумаги, — проговорила Пекка тем же тоном — «ну-что-ты-мне-еще-расскажешь-интересненького» — каким встречала наиболее нелепые выдумки Уто. Определенно, Ильмаринен и ее сын были одержимы одним бесенком.
Но в этот раз чародей оказался неподвластен ее чарам.
— Собственно говоря, госпожа Пекка, я стоял на голове именно из-за этого клочка бумаги.
Пекка уставилась на него. Чародей был совершенно серьезен. И говорил очень серьезно. Отчего доверия к нему не прибавлялось. Но после того, как он столько времени ломал комедию, у Пекки не оставалось выбора. Она развернула листок и посмотрела. Только потом ей пришло в голову, что, если бы она разорвала листок в мелкие клочки, не читая, и швырнула ошметки ему в физиономию, выражение лица у Ильмаринена было бы совершенно потрясающее. В этом и заключалась разница между двумя чародеями. Ильмаринену эта мысль пришла бы в голову первой и могла бы претвориться в жизнь.
Листок бумаги не оказался чистым, как она ожидала. От края до края его заполняли уравнения теормагии, записанные кривым, широким почерком Ильмаринена. Пекка пробежала по ним взглядом и подняла было глаза на Ильмаринена, но они сами собой вернулись к символам высшего чародейства. Челюсть волшебницы отвалилась. Сжимая листок в одной руке, Пекка провела пальцем по строкам, прослеживая цепочку умозаключений.
Покончив с чтением, она отвесила Ильмаринену земной поклон.
— Магистр Сиунтио был прав, — сдавленно прошептала она. — Он говорил, что если кому и под силу разгадать значение моего опыта, то именно вам, ибо у вас самый оригинальный склад ума из нас всех. И он знал, о чем говорит. Мне бы за тысячу лет подобное в голову не пришло.
Ильмаринен пожал плечами.
— Сиунтио умнее меня. Сиунтио, вообще-то говоря, умнее всех на этом свете. Но он в своем уме. А надо быть чуть-чуть сумасшедшим — мне, по крайней мере, очень помогает. — Он оглядел Пекку, как учитель оглядывает многообещающего студента. — Теперь вы понимаете, почему я стоял на голове?
— Инверсия, — ответила Пекка так завороженно, что Ильмаринен в ладоши захлопал от восторга.
— Именно!
Он едва не заквохтал от восторга, точно курица над яйцами.
— Никогда бы в голову подобное не пришло, — повторила Пекка. — Никогда. Когда я только начала искать связи между законами сродства и подобия, я полагала, что, если и найду соотношение, оно будет прямым. Когда прямой связи не обнаружилась, я решила, что связи нет вовсе — только и этот подход не сработал.
— Если опыт дает результат, а расчет — нет, ошибка в расчете, — промолвил Ильмаринен. — Я говорил вам — всем вам — об этом сотню раз, но никто меня не слушал. Теперь у нас есть формула, которая объясняет, почему ваши клятые желуди так себя ведут и куда деваются.
В листочке, который он подсунул Пекке, об этом ничего не было сказано, во всяком случае, явно. Чародейка снова глянула на ряды уравнений. Ей пришлось перечитать их дважды — даже выводы из формул было неочевидны. Но когда она знала, к чему привел Ильмаринен свои вычисления, достичь результата было не так уж трудно. Она подняла глаза на пожилого чародея:
— Но это невозможно!
— Именно это и случилось.
Голос Ильмаринена был непривычно сух. Миг спустя Пекка сообразила, что это от гнева. Раньше она видела, как он изображает ярость, беснуется и пыжится. Сейчас все выглядело иначе. Ей показалось, что чародей застал ее за неким мерзким и особенно постыдным занятием.
— Думаю, — пробормотала она, — древние кауниане сказали бы то же самое, столкнувшись с заклятьями, которые заставляют двигаться становой караван.
— Если у них была хоть капля ума — не сказали бы, — пробурчал Ильмаринен, но уже обычным своим язвительным тоном. Он ткнул корявым пальцем в листок. — Найдете другое объяснение этому вот эффекту — сколько угодно можете твердить, что мое невозможно. А до тех пор не лучше ли нам поднапрячься и придумать пару опытов, чтобы определить, подвинулись мы умом или нет? — Он покачал головой и поднял палец. — Да нет, подвинулись, конечно. Посмотрим, правы мы или нет.
— О да! — Идеи всплывали в мозгу Пекки, словно пузыри в закипающем котелке. — Если в этом, — она потрясла бумажкой, — нет никакой ошибки, нам предстоит ставить опыты до конца жизни. Двух жизней, может быть.
— Правда ваша, госпожа Пекка. — Ильмаринен вздохнул.
Чародей был стар. У него впереди не оставалось целой жизни, не говоря о двух.
— Простите, магистр, — прошептала Пекка. — Я была бестактна.
— Что? — Ильмаринен уставился на нее, потом рассмеялся. — О нет, я не об этом, глупая девчонка! Я уже давно знаю, что жить мне осталось не то что не вечно, а и не очень-то долго. Нет… мне подумалось, что если там, — он махнул рукой на северо-запад, в направлении Дерлавайского континента, — дела пойдут как шли, нам придется опыты на две жизни вперед провести за какие-то полгода.
Пекка поразмыслила над этим. Потом кивнула не спеша.
— А если не справимся?
— Придется, — ответил Ильмаринен.
Леосфиг прополоскал бритву в чашке с горячей водой, которую выпросил у матери, и принялся дальше подравнивать бороду. Голову ему пришлось запрокинуть так, что он с трудом видел зеркало, примостившееся на комоде.
В комнату, которую Леофсигу приходилось теперь делить с Эалстаном, заглянул Сидрок — должно быть, надеялся застать там младшего брата. Увидав, чем занят старший, Сидрок нехорошо ухмыльнулся.
— Горло только себе не перепили, — посоветовал он как бы всерьез.
Одним гибким движением Леофсиг соскользнул с табурета, враз оказавшись на середине комнаты.
— А вот не надо таких вещей говорить парню с бритвой в руках, — ласково заметил он.
— Ой, — разумно ответил Сидрок и сгинул быстрей, чем заклятый первостатейным чародеем. Впрочем, если бы его действительно заклял волшебник, надоеда не появлялся бы больше. А на это большой надежды не было.
Посмеиваясь про себя, Леофсиг вернулся к зеркалу, чтобы закончить бритье. Потом облачился в свой самолучший кафтан и такой же плащ. Занудливый грамматик сказал бы просто — лучший кафтан, потому что больше двух смен верхней одежды у Леофсига не имелось. До войны дело обстояло иначе, но сейчас его сменные кафтаны были перешиты на Сидрока и дядю Хенгиста.
Сойдет и этот, из темно-синего сукна. У отца был очень похожий и у Эалстана. «Трудно ошибиться, выбрав синее сукно», — сказал Хестан, заказав у портного три кафтана разом. Когда одежду принесли домой, Эалстан тут же заявил, что кафтаны похожи на практическое доказательство закона подобия. Леофсиг усмехнулся, вспомнив старую шутку.
— Покажись-ка, — скомандовала мать, прежде чем юноша успел прошмыгнуть на улицу.
Леофсиг послушно замер. Эльфрида смахнула с его плеча почти невидимую невооруженным глазом пылинку, пригладила только что расчесанные волосы и наконец кивнула.
— Замечательно выглядишь, — проговорила она. — Если твоя девушка не будет сражена наповал, то я уже и не знаю… — Это она повторяла с той самой поры, как Леофсиг начал ухаживать за девушками. Сейчас Эльфрида добавила кое-что еще. — Даже не пробуй задержаться после комендантского часа. Не стоит того.
— Угу, — ответил Леофсиг.
Отец сказал бы то же самое, а отцовскому совету, как давно обнаружил юноша, обычно стоило последовать. Несмотря на это, мычание его прозвучало в лучшем случае солидно, а скорей — обиженно.
Чтобы чмокнуть сына в щеку, Эльфриде пришлось встать на цыпочки.
— Тогда беги, — сказала она. — Если уж придется вернуться домой скорей, чем хотелось бы, так не стоит тратить время на болтовню со старой мамой.
Поскольку это была чистая правда, Леофсиг только кивнул и вышел. Он одолел добрых полквартала, когда сообразил, что из вежливости стоило бы возразить. «Теперь уже поздно», — подумал он и зашагал дальше.
К этому времени он успел закутаться в плащ как мог плотно и застегнуть до последней все начищенные пуговицы. С юго-запада задувал пронизывающий ветер. К утру на окна — а может, и на лужайки — ляжет изморозь. Для Громхеорта погода была на редкость холодная.
Мимо проехала, даже не оглянувшись, пара альгарвейских патрульных. Для них юноша был лишь очередным подданным. Быть может, они и догадывались, как он ненавидит их. Но им не было до этого никакого дела.
Солнце стояло низко, когда Леофсиг постучался в двери дома в нескольких кварталах от своего родного. Открыл полноватый мужчина на пару лет старше отца.
— Добрый вечер, мастер Эльфсиг, — промолвил юноша. — Фельгильда готова?
— Еще минутка, — ответил отец его подруги. — Заходи, Леофсиг. Пропустить по стаканчику вина у нас найдется время, хотя едва-едва.
— Благодарю, сударь, — отозвался юноша.
Эльфиг провел его в гостиную и сам налил вина. Из коридора за отцовской спиной строил рожицы братишка Фельгильды, чье имя Леофсиг вечно забывал. Юноша не обращал на это внимания. Когда молодые люди принялись заглядывать к Хестану, чтобы отвести куда-нибудь Конбергу, Эалстан уже вырос из подобных игр.
Леофсиг еще не допил свое вино, когда в гостиную вышла Фельгильда.
— Надеюсь, ты приведешь ее домой до комендантского часа, — проговорил Эльфсиг. Глаза его блеснули. — Может, тебе и не захочется этого делать — веришь или нет, я помню, каким сам был в твои годы, но ради нее — приведи.
— Слушаюсь, сударь, — ответил Леофсиг столь скорбным голосом, что Эльфсиг расхохотался.
Материнский совет юноша с радостью пустил бы побоку; перечить отцу Фельгильды было опасней. Состроив самую торжественную мину, Леофсиг повернулся к девушке:
— Пойдем?
— Ага.
Фельгильда чмокнула отца в кончик носа — щеки Эльфсига закрывала кустистая борода. Леофсиг взял ее под руку. Она не отстранилась. Бордовый плащ девушки удачно сочетался с синей накидкой Леофсига. Смоляные волосы Фельгильда завила мелкими кудряшками, как это было модно. Внешностью она пошла в отца, но тяжелые черты Эльфсига на ее лице казались высеченными из мрамора.
— Надеюсь, пьеса будет интересная, — заметила она.
— Говорят, очень смешная, — ответил Леофсиг, открывая перед ней дверь.
По большей части громхеортских жителей баловали теперь одними фарсами. Жизнь стала слишком суровой, чтобы трагедии могли привлечь зрителей.
К театру, стоявшему в нескольких шагах от общественной бани, уже стекался народ. Леофсиг заметил, что две или три пары перебежали из бани — парень из мужского отделения, девушка из женского — прямо к ступенькам театра. Одна такая пара встала в очередь прямо перед ним с Фельгильдой.
— Надеюсь, мы успеем занять хорошие места, — пробормотала Фельгильда.
«Если бы ты была готова к моему приходу, успели бы точно». Но этого Леофсиг, как любой парень, еще не лишившийся ума, вслух говорить не стал. Он уплатил за два места, и они с Фельгильдой протянули руки, чтобы билетер мог поставить на запястья им печати — уплачено, дескать. Только после этого их пропустили внутрь.
Леофсиг купил вина на двоих, а к вину — хлеба, и оливок, и жареного миндаля, и сыра. В котле бурлила какая-то похлебка, но юноша понимал, что скорей ее можно было назвать жидкой овсянкой. Достать мяса театральной кухне было не легче, чем остальным жителям Громхеорта. Поплевывая по сторонам оливковыми косточками, они с Фельгильдой направились в партер.
Когда Леофсиг заходил в театр в последний раз, этой таблички при входе не было. Она гласила: «ДЛЯ КАУНИАН — МЕСТА ТОЛЬКО НА ВЕРХНЕМ БАЛКОНЕ».
— Здорово! — воскликнула Фельгильда. — Нам места больше.
Леофсиг покосился на нее. Все, что он мог бы сказать, выдало бы его с головой. Ни Фельгильда, ни ее родня не знали, что он бежал из альгарвейского лагеря для военнопленных, и тем более не знали — как и с чьей помощью. Как большинство знакомых, они полагали, что рыжики выпустили молодого солдата, и чем меньше народу знало истину, тем лучше.
— Они тоже люди, — промолвил он.
— Ну они же не настоящие фортвежцы, — отозвалась Фельгильда. — А эти их женские панталончики… просто слов нет.
Она тряхнула головой.
Леофсиг вдосталь нагляделся на обтянутые штанами бедра каунианок с той поры, как женщины начали его интересовать, и не знал ни единого фортвежского мужчины, кто устоял бы перед искушением — не исключая, без сомнения, отца Фельгильды. Но упоминать об этом ему казалось неразумным.
— Вон, кажется, там хватит места на двоих, — указал он. — Побежали!
Места на двоих хватило едва-едва. Это значило, что Фельгильде пришлось тесно прижаться к своему кавалеру. Леофсиг не был против. Девушка склонила голову к его плечу. Леофсиг опять же был не против. От запаха цветочных духов у него свербело в носу. Он приобнял Фельгильду за плечи, и она прижалась к нему еще тесней. По всему судя, он должен быть счастлив. Он и был счастлив — почти. Даже та частичка его натуры, что была не вполне довольна, пыталась оправдать Фельгильду: если она и недолюбливала кауниан, то чем отличалась в этом от большинства фортвежцев? Да ничем, и Леофсиг сам это понимал.
— А-ах… — выдохнула Фельгильда, когда погасли огни и поднялся занавес.
Леофсиг тоже подался вперед. Он пришел в театр, чтобы забыть о бедах — своих и родной страны, — а не вспоминать о них.
На сцену вышли актер и актриса, одетые как фортвежские крестьяне позапрошлого столетия: типичные комические персонажи.
— Тяжелые наступили времена, — заявил «муж», глянув на свою партнершу. — Двадцать лет тому назад нам голодать не приходилось. — Он снова покосился на «жену». — Двадцать лет тому назад я был женат на красавице.
— Двадцать лет назад я была замужем за юношей, — отозвалась она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97