зеркало для ванной комнаты недорого распродажа
Сидрок последовал за ним, поминутно глядя ошеломленно и жадно, как развлекаются солдаты.
— Да пошевеливайся! — нетерпеливо крикнул ему Эалстан.
— Силы горние, — пробормотал Сидрок скорее себе под нос, чем обращаясь к двоюродному брату. — Вот хорошо бы так… с девчонкой…
— Еще бы — когда она не против, — ответил Эалстан, хотя ему потребовалось изрядно напрячь воображение, чтобы представить девушку, которая захочет, чтобы он так поступил с ней. Но, невзирая на это, он подметил тонкое отличие, от Сидрока ускользнувшее. — Он не с ней это делал. А над ней. Ты ее лицо видел? Да если бы взглядом можно было убивать, она бы всех вонючих рыжиков в городе спалила!
Сидрок мотнул головой.
— Она же просто каунианка.
— Ты думаешь, тому альгарвейцу не все равно? — парировал Эалстан и сам же покачал головой. — Нет, он бы с… — Юноша чуть было не сказал «с твоей матерью», но осекся: удар был бы сильней, чем следовало, — с Конбергой поступил так же. Для людей Мезенцио разницы нет.
— Они победили, — горько буркнул Сидрок. — Вот что получают победители: право творить что хотят.
— Пожалуй, что так, — вздохнул Эалстан. — Я не думал, что мы можем проиграть.
— Еще как смогли, — проворчал Сидрок. — Могло быть еще хуже, веришь? Или ты бы лучше оказался на западе, чтобы по Громхеорту разгуливали кровососы конунга Свеммеля? Если уж выбирать между ними и альгарвейцами…
— Если уж выбирать, я бы выбрал, чтобы все они провалились куда поглубже. — Эалстан вздохнул. — Да только нет такого заклятья. А жалко.
До школы они добрели как раз к первому звонку и ворвались в класс словно ошалелые — Сидроку, невзирая на меланхолию, вовсе не хотелось заработать розог.
— Нет чтобы альгарвейцам сюда ядро уронить! — раздраженно пробормотал он, усаживаясь на табурет.
Но учителя классического каунианского в классе не оказалось, и заметить их опоздания — и покарать — было некому. Вздохнув облегченно, Эалстан обернулся к соседу по парте.
— Что, мастеру Бэде вздумалось облегчиться? — шепотом поинтересовался он.
— Да нет вроде, — ответил сосед. — Я его все утро не видел. Может, альгарвейцы его погнали камни таскать.
— Пускай сам розог попробует, — заметил Эалстан.
Зрелище подвергавшейся насилию каунианки взволновало его. Мысль о том, что на принудительные работы могли забрать школьного учителя, не вызывала никакого смятения.
В комнату вошел какой-то незнакомый тип — фортвежец и вовсе не мастер Бэда, хотя в руке он сжимал такую же указку.
— Меня зовут мастер Агмунд, — объявил он. — С сегодняшнего дня по приказу оккупационных властей занятия классическим каунианским отменяются, поскольку сие наречие признано бесполезным, как будучи устарелым и старомодным, так и потому, что народы каунианского происхождения вознамерились коварно погубить Альгарвейское королевство.
Шпарил он, словно по бумажке. У Эалстана отвалилась челюсть. Мастер Бэда и другие учителя каунианского вколотили в него — подчас в буквальном смысле слова — что любой мало-мальски культурный житель Дерлавая обязан, вне зависимости от происхождения, владеть древним наречием свободно. Что же они — лгали все время? Или у альгарвейцев свои соображения на этот счет?
Агмунд тут же ответил на незаданный вопрос:
— Вместо этого вас будут учить альгарвейскому. Мне выпало стать вашим преподавателем по этому предмету. Будем знакомы.
Одноклассник Эалстана, парень по имени Одда, вскинул руку.
— Учитель, — поинтересовался он, когда Агмунд кивнул, — а от солдат в городе мы учиться языку не можем? Вот, например, устойчивый оборот «За сколько переспать с твоей сестрой?» я уже могу повторить.
В классе воцарилась гробовая тишина. Эалстан уставился на товарища, восхищенный его смелостью. Агмунд тоже уставился, но с иным выражением лица. Надвинувшись на Одду, он устроил ослушнику такую порку, какой Эалстану видеть еще не доводилось.
— Мой юный умник, — заметил Агмунд по ходу дела, — будь твои слова вполовину так смешны, как тебе кажется, они были бы вдвое смешней, чем на самом деле.
Когда наказание закончилось, начались уроки. Агмунд оказался вполне способным преподавателем и альгарвейским владел вполне свободно. Эалстан послушно повторял слова и фразы по указке учителя. Учить альгарвейский он совершенно не желал, но получить розог юноше хотелось еще меньше.
Тем вечером они с Сидроком, перебивая друг друга, рассказали историю с Оддой за семейным столом.
— Мальчик поступил отважно, — заметил отец Сидрока.
— Точно, дядя Хенгист, — согласился Эалстан.
— Отважно, да, — промолвил отец, переводя взгляд с Эалстана на Сидрока, а потом на брата. — Отважно, но глупо. Парень пострадал за это, как вы с двоюродным братом рассказали, и, если меня не обманывает предчувствие, его страдания еще не окончены. А страдания его семьи только начинаются.
Хенгист хрюкнул, словно от удара под дых.
— А ты прав, скорей всего, — проговорил он. — Конечно, этот их новый учитель — альгарвейский лизоблюд. Все, что услышит он, узнают и рыжики. — Он ткнул пальцем в грудь Сидрока. — Мы и так довольно страдали. Что бы вы ни думали об этом новом учителе, держите свое мнение при себе. Не позволяйте ему догадаться, или мы все поплатимся за это.
— Не такой он противный. — Сидрок пожал плечами. — Да и альгарвейский учить куда проще, чем старинный каунианский.
Хенгист имел в виду совсем другое. Эалстан, в отличие от Сидрока, понял это. Оказалось, что оккупация — это когда приходится понимать такие вещи. Если Сидрок этого не усвоит очень скоро, то пожалеет об этом — он и все вокруг него.
Мать Эалстана поняла.
— Берегите себя, мальчики, — проговорила Эльфрида.
Это тоже был хороший совет.
Следующим утром Одды на занятиях по альгарвейскому не было. И вообще он в школу не пришел. И на следующий день тоже. Больше Эалстан с Сидроком его не видели никогда. Юноша усвоил урок. И очень надеялся, что его двоюродный брат поймет.
Царь Шазли отправил в рот последний кусочек пирога с изюмом и фисташками, облизнул пальцы и глянул на Хадджаджа из-под опущенных ресниц.
— Похоже, что конунг Свеммель все же не собирался нападать на Зувейзу, — заметил он.
Когда сюзерен переходил к делу, Хадджаджу приличия не мешали поступить так же, невзирая на то, что его пирог лежал на тарелке недоеденным.
— Скажите верней, ваше величество, что конунг Свеммель пока не собирался нападать на Зувейзу, — отозвался он.
— Ты говоришь это даже после того, как Ункерлант и Альгарве разделили между собой Фортвег, как человек ломает напополам очищенный апельсин, чтобы поделиться с другом?
— Да, ваше величество, — ответил его министр иностранных дел. — Если бы конунг Свеммель намеревался оставить Зувейзу в покое, мы не замечали бы постоянных провокаций на границе. И посол его в Бише не врал бы, что Ункерлант не имеет к ним никакого отношения. Когда Свеммель будет готов, он сделает что решил.
Шазли потянулся к чашке, но в последний миг передумал и ухватился за кубок с вином.
— Признаюсь, — выговорил он, сделав глоток, — я не жалею, что король Пенда предпочел бежать на юг, а не явился сюда.
Хадджадж тоже выпил вина. Представив фортвежского короля изгнанником в Бише, любой зувейзин попытался бы утопить эту мысль в вине, а то и затуманить гашишем.
— Мы едва ли могли бы отказать ему, ваше величество, если бы хотели сохранить мужество, — промолвил он и, не дожидаясь, пока царь заговорит, добавил: — И не могли бы принять, если бы хотели сохранить головы на плечах.
— В твоих словах ничего, кроме истины. — Шазли осушил кубок. — Ну теперь пусть за него тревожится Янина. Прямо скажу: словами не передать, как я рад, что это королю Цавелласу придется объяснять ункерлантцам, как Пенда оказался изгнанником в Патрасе. Лучше ему, чем мне. И лучше Янине, чем Зувейзе.
— Воистину так. — Хадджадж по мере сил попытался изобразить на своем узком, костистом живом лице мрачное выражение, от природы присущее скуластым физиономиям ункерлантцев. — Для начала Свеммель потребует от Цавелласа выдать ему короля Пенду головой. Потом, когда Цавеллас откажет, возьмется копить войска у границы с Яниной. А после того, — министр иностранных дел Зувейзы пожал плечами, — начнет, полагаю, вторжение.
— На месте Цавелласа я бы посадил Пенду на корабль или на спину дракона, отбывающего на Сибиу, в Валмиеру или Лагоаш, — заметил Шазли. — Быть может, Свеммель еще простит ему, что тот приютил Пенду ровно на столько, чтобы сплавить с рук.
— Ваше величество — конунг Свеммель никому и ничего не прощает, — ответил Хадджадж. — Он доказал это после Войны близнецов — а ведь то были его соотечественники.
Царь Шазли хмыкнул.
— И тут, должен признаться, в твоих словах ничего, кроме истины. Все, что творил конунг с тех пор, как твердо воссел на ункерлантском троне, подтверждает их. — Он снова потянулся за кубком, так стремительно, что звякнули золотые браслеты на царской руке, и, обнаружив, что кубок пуст, подозвал служанку, чтобы та наполнила кубок из широкогорлого кувшина.
— О, спасибо, красавица, — рассеянно бросил царь, глядя, как служанка, покачивая бедрами, выходит, и вновь обратился к Хадджаджу: зувейзины видели слишком много обнаженной плоти, чтобы та могла отвлечь их надолго. — Если, как ты полагаешь, мы следующие в списке Свеммеля, что можем мы сделать, дабы предупредить нападение?
— Сбросив пару ядер на его дворец в Котбусе, можно было бы получить некоторый результат, — сухо молвил Хадджадж. — Сверх того, как должно быть прекрасно известно вашему величеству, возможности наши несколько ограничены.
— Должно быть известно. Должно! — Шазли скривился. — Будь мы роднею по крови иным народам, населяющим Дерлавай, нам легче было бы отыскать себе союзников среди них. Вот будь ты, Хадджадж, бледнокожим и светловолосым каунианином…
— Будь я каунианином, ваше величество, — взял на себя смелость перебить монарха (не очень большую, надо сказать, смелость при таком снисходительном царе, как Шазли) его министр, — я бы давно преставился в нашем климате. Не чудо, что древняя империя кауниан торговала с Зувейзой, но никогда не пыталась основать здесь колонию. И, что еще важнее, у нас нет границ с иными державами, кроме Ункерланта.
— О да! — Шазли глянул на Хадджаджа так, словно в том была вина самого министра — а может, Хадджаджу просто померещилось от долгого общения с ункерлантцами. — От этого искать союзников нам становится еще тяжелей.
— Никто не поднимется с нами против Ункерланта, — заключил Хадджадж. — Фортвег мог бы, но Фортвега, как мы видели, как мы только что обсудили, более не существует.
— И, как мы видели, Ункерлант и Альгарве разделили между собой державу так же легко, как двое мясников — тушу верблюда, — недовольно заметил Шазли. — Я надеялся на лучшее — с нашей точки зрения лучшее и худшее — с их.
— Я тоже, — признался Хадджадж. — Король Мезенцио может переупрямить самого конунга Свеммеля, дай ему хоть полшанса.. Но Альгарве окружена врагами так плотно, что Мезенцио волей-неволей вынужден поддаться здравому смыслу.
— Какое неудачное положение… — Шазли задумчиво примолк. — Правда, Мезенцио более не приходится тревожиться за свои западные границы, и у него появляется простор для маневра.
— Позволю себе поправить ваше величество, но у короля Мезенцио на западных границах всего лишь завершилась война, — заметил Хадджадж. — Имея в соседях Ункерлант, только глупец может безмятежно взирать на свои рубежи.
— И в этом ты, без сомнения, прав, Хадджадж, — признал царь. — Оцени в качестве примера, в каком восторге пребывает наше величество, имея в соседях Ункерлант. Да и Альгарве не в лучших отношениях с ним. Можно ли надеяться использовать это обстоятельство в наших целях?
— Да будет известно вашему величеству, что я уже имел определенного рода беседу с альгарвейским послом в Бише, — ответил Хадджадж. — Боюсь, однако, что маркиз Балястро не смог меня обнадежить.
— А что Елгава и Валмиера? — поинтересовался Шазли
— Проявляют сочувствие. — Хадджадж поднял бровь. — Однако сочувствие стоит своего веса в золоте.
Царь Шазли поразмыслил над этим мгновение и расхохотался. Смех прозвучал невесело.
— Кроме того, — продолжал министр, — каунианские державы не только вовлечены в войну с Альгарве, но и расположены на другом краю света.
Вздохнув, Шазли осушил второй кубок.
— Если король Мезенцио являет собой нашу единственную надежду на спасение, значит, дела наши и вправду плохи.
— Это слабая надежда, — предупредил Хадджадж. — Почти, должен заметить, несуществующая. Балястро ясно дал понять, что Альгарве не станет портить отношения с Ункерлантом, покуда на востоке и юге идет война.
— Лучше слабая надежда, чем никакой, — промолвил Шазли. — Почему бы тебе не нанести сегодня еще один визит почтенному маркизу? — При виде мученического выражения на лице своего министра иностранных дел царь расхохотался снова, в этот раз с искренним весельем. — Несколько часов в одежде не сведут тебя в могилу!
— Можно надеяться, ваше величество, — ответил Хадджадж тоном, ничего подобного не подразумевавшим.
Царь рассмеялся вновь и легонько хлопнул в ладоши, показывая, что аудиенция закончена.
Пока секретарь Хадджаджа беседовал по кристаллу с альгарвейским посольством, назначая время встречи, сам министр перебирал свой скромный гардероб. У него хранились пара свободных рубашек и килтов в альгарвейском стиле, точно так же, как имелись несколько пар рубашек и брюк — последние министр ненавидел всем сердцем — для встреч с послами Елгавы и Валмиеры. Облачившись в голубую ситцевую рубаху и плоеный килт, министр иностранных дел глянул в зеркало. Выглядел он точь-в-точь как в студенческие деньки. Хотя нет. Это костюм выглядел прежним. Владелец его изрядно постарел. Но маркиз Балястро будет доволен.
— Чего только не сделаешь ради родной страны, — со вздохом пробормотал Хадджадж.
О встрече с послом Альгарве секретарь договорился на конец дня. Хадджадж пришел точно вовремя, хотя альгарвейцы придавали меньше значения точности, чем жители Ункерланта или каунианских держав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— Да пошевеливайся! — нетерпеливо крикнул ему Эалстан.
— Силы горние, — пробормотал Сидрок скорее себе под нос, чем обращаясь к двоюродному брату. — Вот хорошо бы так… с девчонкой…
— Еще бы — когда она не против, — ответил Эалстан, хотя ему потребовалось изрядно напрячь воображение, чтобы представить девушку, которая захочет, чтобы он так поступил с ней. Но, невзирая на это, он подметил тонкое отличие, от Сидрока ускользнувшее. — Он не с ней это делал. А над ней. Ты ее лицо видел? Да если бы взглядом можно было убивать, она бы всех вонючих рыжиков в городе спалила!
Сидрок мотнул головой.
— Она же просто каунианка.
— Ты думаешь, тому альгарвейцу не все равно? — парировал Эалстан и сам же покачал головой. — Нет, он бы с… — Юноша чуть было не сказал «с твоей матерью», но осекся: удар был бы сильней, чем следовало, — с Конбергой поступил так же. Для людей Мезенцио разницы нет.
— Они победили, — горько буркнул Сидрок. — Вот что получают победители: право творить что хотят.
— Пожалуй, что так, — вздохнул Эалстан. — Я не думал, что мы можем проиграть.
— Еще как смогли, — проворчал Сидрок. — Могло быть еще хуже, веришь? Или ты бы лучше оказался на западе, чтобы по Громхеорту разгуливали кровососы конунга Свеммеля? Если уж выбирать между ними и альгарвейцами…
— Если уж выбирать, я бы выбрал, чтобы все они провалились куда поглубже. — Эалстан вздохнул. — Да только нет такого заклятья. А жалко.
До школы они добрели как раз к первому звонку и ворвались в класс словно ошалелые — Сидроку, невзирая на меланхолию, вовсе не хотелось заработать розог.
— Нет чтобы альгарвейцам сюда ядро уронить! — раздраженно пробормотал он, усаживаясь на табурет.
Но учителя классического каунианского в классе не оказалось, и заметить их опоздания — и покарать — было некому. Вздохнув облегченно, Эалстан обернулся к соседу по парте.
— Что, мастеру Бэде вздумалось облегчиться? — шепотом поинтересовался он.
— Да нет вроде, — ответил сосед. — Я его все утро не видел. Может, альгарвейцы его погнали камни таскать.
— Пускай сам розог попробует, — заметил Эалстан.
Зрелище подвергавшейся насилию каунианки взволновало его. Мысль о том, что на принудительные работы могли забрать школьного учителя, не вызывала никакого смятения.
В комнату вошел какой-то незнакомый тип — фортвежец и вовсе не мастер Бэда, хотя в руке он сжимал такую же указку.
— Меня зовут мастер Агмунд, — объявил он. — С сегодняшнего дня по приказу оккупационных властей занятия классическим каунианским отменяются, поскольку сие наречие признано бесполезным, как будучи устарелым и старомодным, так и потому, что народы каунианского происхождения вознамерились коварно погубить Альгарвейское королевство.
Шпарил он, словно по бумажке. У Эалстана отвалилась челюсть. Мастер Бэда и другие учителя каунианского вколотили в него — подчас в буквальном смысле слова — что любой мало-мальски культурный житель Дерлавая обязан, вне зависимости от происхождения, владеть древним наречием свободно. Что же они — лгали все время? Или у альгарвейцев свои соображения на этот счет?
Агмунд тут же ответил на незаданный вопрос:
— Вместо этого вас будут учить альгарвейскому. Мне выпало стать вашим преподавателем по этому предмету. Будем знакомы.
Одноклассник Эалстана, парень по имени Одда, вскинул руку.
— Учитель, — поинтересовался он, когда Агмунд кивнул, — а от солдат в городе мы учиться языку не можем? Вот, например, устойчивый оборот «За сколько переспать с твоей сестрой?» я уже могу повторить.
В классе воцарилась гробовая тишина. Эалстан уставился на товарища, восхищенный его смелостью. Агмунд тоже уставился, но с иным выражением лица. Надвинувшись на Одду, он устроил ослушнику такую порку, какой Эалстану видеть еще не доводилось.
— Мой юный умник, — заметил Агмунд по ходу дела, — будь твои слова вполовину так смешны, как тебе кажется, они были бы вдвое смешней, чем на самом деле.
Когда наказание закончилось, начались уроки. Агмунд оказался вполне способным преподавателем и альгарвейским владел вполне свободно. Эалстан послушно повторял слова и фразы по указке учителя. Учить альгарвейский он совершенно не желал, но получить розог юноше хотелось еще меньше.
Тем вечером они с Сидроком, перебивая друг друга, рассказали историю с Оддой за семейным столом.
— Мальчик поступил отважно, — заметил отец Сидрока.
— Точно, дядя Хенгист, — согласился Эалстан.
— Отважно, да, — промолвил отец, переводя взгляд с Эалстана на Сидрока, а потом на брата. — Отважно, но глупо. Парень пострадал за это, как вы с двоюродным братом рассказали, и, если меня не обманывает предчувствие, его страдания еще не окончены. А страдания его семьи только начинаются.
Хенгист хрюкнул, словно от удара под дых.
— А ты прав, скорей всего, — проговорил он. — Конечно, этот их новый учитель — альгарвейский лизоблюд. Все, что услышит он, узнают и рыжики. — Он ткнул пальцем в грудь Сидрока. — Мы и так довольно страдали. Что бы вы ни думали об этом новом учителе, держите свое мнение при себе. Не позволяйте ему догадаться, или мы все поплатимся за это.
— Не такой он противный. — Сидрок пожал плечами. — Да и альгарвейский учить куда проще, чем старинный каунианский.
Хенгист имел в виду совсем другое. Эалстан, в отличие от Сидрока, понял это. Оказалось, что оккупация — это когда приходится понимать такие вещи. Если Сидрок этого не усвоит очень скоро, то пожалеет об этом — он и все вокруг него.
Мать Эалстана поняла.
— Берегите себя, мальчики, — проговорила Эльфрида.
Это тоже был хороший совет.
Следующим утром Одды на занятиях по альгарвейскому не было. И вообще он в школу не пришел. И на следующий день тоже. Больше Эалстан с Сидроком его не видели никогда. Юноша усвоил урок. И очень надеялся, что его двоюродный брат поймет.
Царь Шазли отправил в рот последний кусочек пирога с изюмом и фисташками, облизнул пальцы и глянул на Хадджаджа из-под опущенных ресниц.
— Похоже, что конунг Свеммель все же не собирался нападать на Зувейзу, — заметил он.
Когда сюзерен переходил к делу, Хадджаджу приличия не мешали поступить так же, невзирая на то, что его пирог лежал на тарелке недоеденным.
— Скажите верней, ваше величество, что конунг Свеммель пока не собирался нападать на Зувейзу, — отозвался он.
— Ты говоришь это даже после того, как Ункерлант и Альгарве разделили между собой Фортвег, как человек ломает напополам очищенный апельсин, чтобы поделиться с другом?
— Да, ваше величество, — ответил его министр иностранных дел. — Если бы конунг Свеммель намеревался оставить Зувейзу в покое, мы не замечали бы постоянных провокаций на границе. И посол его в Бише не врал бы, что Ункерлант не имеет к ним никакого отношения. Когда Свеммель будет готов, он сделает что решил.
Шазли потянулся к чашке, но в последний миг передумал и ухватился за кубок с вином.
— Признаюсь, — выговорил он, сделав глоток, — я не жалею, что король Пенда предпочел бежать на юг, а не явился сюда.
Хадджадж тоже выпил вина. Представив фортвежского короля изгнанником в Бише, любой зувейзин попытался бы утопить эту мысль в вине, а то и затуманить гашишем.
— Мы едва ли могли бы отказать ему, ваше величество, если бы хотели сохранить мужество, — промолвил он и, не дожидаясь, пока царь заговорит, добавил: — И не могли бы принять, если бы хотели сохранить головы на плечах.
— В твоих словах ничего, кроме истины. — Шазли осушил кубок. — Ну теперь пусть за него тревожится Янина. Прямо скажу: словами не передать, как я рад, что это королю Цавелласу придется объяснять ункерлантцам, как Пенда оказался изгнанником в Патрасе. Лучше ему, чем мне. И лучше Янине, чем Зувейзе.
— Воистину так. — Хадджадж по мере сил попытался изобразить на своем узком, костистом живом лице мрачное выражение, от природы присущее скуластым физиономиям ункерлантцев. — Для начала Свеммель потребует от Цавелласа выдать ему короля Пенду головой. Потом, когда Цавеллас откажет, возьмется копить войска у границы с Яниной. А после того, — министр иностранных дел Зувейзы пожал плечами, — начнет, полагаю, вторжение.
— На месте Цавелласа я бы посадил Пенду на корабль или на спину дракона, отбывающего на Сибиу, в Валмиеру или Лагоаш, — заметил Шазли. — Быть может, Свеммель еще простит ему, что тот приютил Пенду ровно на столько, чтобы сплавить с рук.
— Ваше величество — конунг Свеммель никому и ничего не прощает, — ответил Хадджадж. — Он доказал это после Войны близнецов — а ведь то были его соотечественники.
Царь Шазли хмыкнул.
— И тут, должен признаться, в твоих словах ничего, кроме истины. Все, что творил конунг с тех пор, как твердо воссел на ункерлантском троне, подтверждает их. — Он снова потянулся за кубком, так стремительно, что звякнули золотые браслеты на царской руке, и, обнаружив, что кубок пуст, подозвал служанку, чтобы та наполнила кубок из широкогорлого кувшина.
— О, спасибо, красавица, — рассеянно бросил царь, глядя, как служанка, покачивая бедрами, выходит, и вновь обратился к Хадджаджу: зувейзины видели слишком много обнаженной плоти, чтобы та могла отвлечь их надолго. — Если, как ты полагаешь, мы следующие в списке Свеммеля, что можем мы сделать, дабы предупредить нападение?
— Сбросив пару ядер на его дворец в Котбусе, можно было бы получить некоторый результат, — сухо молвил Хадджадж. — Сверх того, как должно быть прекрасно известно вашему величеству, возможности наши несколько ограничены.
— Должно быть известно. Должно! — Шазли скривился. — Будь мы роднею по крови иным народам, населяющим Дерлавай, нам легче было бы отыскать себе союзников среди них. Вот будь ты, Хадджадж, бледнокожим и светловолосым каунианином…
— Будь я каунианином, ваше величество, — взял на себя смелость перебить монарха (не очень большую, надо сказать, смелость при таком снисходительном царе, как Шазли) его министр, — я бы давно преставился в нашем климате. Не чудо, что древняя империя кауниан торговала с Зувейзой, но никогда не пыталась основать здесь колонию. И, что еще важнее, у нас нет границ с иными державами, кроме Ункерланта.
— О да! — Шазли глянул на Хадджаджа так, словно в том была вина самого министра — а может, Хадджаджу просто померещилось от долгого общения с ункерлантцами. — От этого искать союзников нам становится еще тяжелей.
— Никто не поднимется с нами против Ункерланта, — заключил Хадджадж. — Фортвег мог бы, но Фортвега, как мы видели, как мы только что обсудили, более не существует.
— И, как мы видели, Ункерлант и Альгарве разделили между собой державу так же легко, как двое мясников — тушу верблюда, — недовольно заметил Шазли. — Я надеялся на лучшее — с нашей точки зрения лучшее и худшее — с их.
— Я тоже, — признался Хадджадж. — Король Мезенцио может переупрямить самого конунга Свеммеля, дай ему хоть полшанса.. Но Альгарве окружена врагами так плотно, что Мезенцио волей-неволей вынужден поддаться здравому смыслу.
— Какое неудачное положение… — Шазли задумчиво примолк. — Правда, Мезенцио более не приходится тревожиться за свои западные границы, и у него появляется простор для маневра.
— Позволю себе поправить ваше величество, но у короля Мезенцио на западных границах всего лишь завершилась война, — заметил Хадджадж. — Имея в соседях Ункерлант, только глупец может безмятежно взирать на свои рубежи.
— И в этом ты, без сомнения, прав, Хадджадж, — признал царь. — Оцени в качестве примера, в каком восторге пребывает наше величество, имея в соседях Ункерлант. Да и Альгарве не в лучших отношениях с ним. Можно ли надеяться использовать это обстоятельство в наших целях?
— Да будет известно вашему величеству, что я уже имел определенного рода беседу с альгарвейским послом в Бише, — ответил Хадджадж. — Боюсь, однако, что маркиз Балястро не смог меня обнадежить.
— А что Елгава и Валмиера? — поинтересовался Шазли
— Проявляют сочувствие. — Хадджадж поднял бровь. — Однако сочувствие стоит своего веса в золоте.
Царь Шазли поразмыслил над этим мгновение и расхохотался. Смех прозвучал невесело.
— Кроме того, — продолжал министр, — каунианские державы не только вовлечены в войну с Альгарве, но и расположены на другом краю света.
Вздохнув, Шазли осушил второй кубок.
— Если король Мезенцио являет собой нашу единственную надежду на спасение, значит, дела наши и вправду плохи.
— Это слабая надежда, — предупредил Хадджадж. — Почти, должен заметить, несуществующая. Балястро ясно дал понять, что Альгарве не станет портить отношения с Ункерлантом, покуда на востоке и юге идет война.
— Лучше слабая надежда, чем никакой, — промолвил Шазли. — Почему бы тебе не нанести сегодня еще один визит почтенному маркизу? — При виде мученического выражения на лице своего министра иностранных дел царь расхохотался снова, в этот раз с искренним весельем. — Несколько часов в одежде не сведут тебя в могилу!
— Можно надеяться, ваше величество, — ответил Хадджадж тоном, ничего подобного не подразумевавшим.
Царь рассмеялся вновь и легонько хлопнул в ладоши, показывая, что аудиенция закончена.
Пока секретарь Хадджаджа беседовал по кристаллу с альгарвейским посольством, назначая время встречи, сам министр перебирал свой скромный гардероб. У него хранились пара свободных рубашек и килтов в альгарвейском стиле, точно так же, как имелись несколько пар рубашек и брюк — последние министр ненавидел всем сердцем — для встреч с послами Елгавы и Валмиеры. Облачившись в голубую ситцевую рубаху и плоеный килт, министр иностранных дел глянул в зеркало. Выглядел он точь-в-точь как в студенческие деньки. Хотя нет. Это костюм выглядел прежним. Владелец его изрядно постарел. Но маркиз Балястро будет доволен.
— Чего только не сделаешь ради родной страны, — со вздохом пробормотал Хадджадж.
О встрече с послом Альгарве секретарь договорился на конец дня. Хадджадж пришел точно вовремя, хотя альгарвейцы придавали меньше значения точности, чем жители Ункерланта или каунианских держав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97