Дед, впрочем, и не нуждался в этом, чтобы продолжить нытье. В конце концов Ванаи надоело его слушать, и она вышла прогуляться во внутренний дворик. Но и там ей не удалось задержаться. Во-первых, под стылым ветром ее тут же пробрал озноб. Солнце едва проглядывало из-за серых холодных туч. Цветы, украшавшие двор весной и летом, увяли, и дворик казался убежищем куда менее уютным, чем думалось Ванаи поначалу. Струя фонтанчика посреди двора падала в алебастровую вазу — настоящую древность имперских времен. Но и это зрелище не успокоило ее сердца. Ванаи поджала губу. Жить с дедом — все равно что жить с ископаемой вазой. В лишних напоминаниях она не нуждалась.
Уж скорей она прошлась бы по улицам Ойнгестуна. Но в последние недели, когда деревню взялись обходить дозором альгарвейские солдаты, она старалась пореже выходить из дому. Захватчики совершили не так много преступлений: куда меньше, правду сказать, чем она ожидала, когда город только попал в их руки. Но могли совершить. Для фортвежца Ванаи могла найти доброе слово, но для рыжика? В отношении альгарвейцев она с Бривибасом была полностью согласна. Почему нет? Собственно, а как она могла разойтись с ним во мнениях? Бривибас научил ее всему. Но эта мысль не приходила ей в голову — не более, чем рыбу тревожит окружающая ее вода.
— Внучка! — окликнул Бривибас из своего кабинета, где они повздорили.
Наконец — куда медленнее, чем следовало бы — он сообразил, что серьезно обидел ее.
«Жаль, что никто из древних кауниан не написал трактата о воспитании внучек! — подумала Ванаи. — Тогда дед справился бы лучше».
Отвечать ей не хотелось. Ей вообще не хотелось общаться с дедом. Вместо того чтобы вернуться в кабинет, она через другую дверь шмыгнула в гостиную. Бривибас оставил свой след и там, как и во всем доме. Скудную меблировку в классическом — крайне неудобном — стиле почти заслоняли книжные полки. Украшениями служили или каунианские древности, или поделки в стиле тех же древностей: статуэтки, раскрашенные кувшины, флакончик из мутного стекла, пролежавший под землей добрую тысячу лет. Ванаи была знакома с этими вещицами всю жизнь и знала их так же верно, как форму собственных ногтей. Сейчас ей внезапно захотелось расколотить все вдребезги.
На стене висела репродукция старинной картины, изображавшей Колонну каунианских побед в далеком Приекуле. Ванаи вздохнула. Представить себе каунианские победы ей сейчас было тяжеловато. И державу, населенную почти без исключения каунианами, как Валмиера, — тоже. Каково это — жить в стране, где все более-менее похожи на нее саму? В голову приходило только одно слово — «роскошно». Кауниане Фортвега, оставленные на варварском берегу отступающими волнами погибшей империи, подобной роскоши не ведали.
Ванаи шагнула в кухню. Там на стене висел терракотовый барельеф, изображавший толстопузого бесенка с огромной пастью. Ее предки во времена империи полагали, что так выглядит демон прожорливости. Тщательные магические исследования с тех пор достоверно показали, что такого демона не существует. Ванаи результаты исследований были глубоко безразличны. Ей барельеф нравился. Если бы демон прожорливости существовал на самом деле, именно так он и выглядел бы.
Если бы демон прожорливости существовал на самом деле, он отворотил бы нос от скудных припасов в кладовой. Сыр, ломоть хлеба, грибы, низки чеснока и лука, неуклонно убывающая колбаса… не так много, чтобы удержать душу в теле.
Бривибас не заботился о том, что ест, — а порой и о том, ест ли вообще. Разум его правил телом безраздельно. Ванаи иногда жалела, что устроена иначе. Дед ожидал от нее такого же самоотречения, хотя и гневался на тех, кто судил об окружающих по себе. А вот Ванаи любила вкусно поесть. Поэтому девушка взялась за стряпню, как только подросла настолько, что смогла достать до плиты. И, пока не началась война, неплохо справлялась с этим делом, невзирая на бедность.
Теперь… теперь даже за деньги не всегда можно было раздобыть еды. Становые караваны везли то, что приказывали альгарвейцы, а не то, в чем нуждались города и деревни покоренного Фортвега. Рыжики забирали себе все, что приглянется. В боях многие фермы оказались разрушены, а крестьяне погибли или попали в плен.
При мысли о том, что случится дальше, Ванаи становилось страшно. На ее памяти в Фортвеге не случалось голода, но она читала о нем в летописях. Если так пойдет и дальше…
В дровяном сарае и ящике для угля тоже было пустовато. Особенно тяжело становилось доставать уголь. Могло вскоре так случиться, что у них останется еда, но не на чем будет ее приготовить.
Поглощенная столь мрачными размышлениями, Ванаи не услышала, как в кухню вошел Бривибас.
— А, вот ты где, внучка, — промолвил он.
— Вот и я, — покорно согласилась Ванаи.
— Я, — пробормотал дед, — стремлюсь поступать в твоих лучших интересах. Может быть, не всегда верно, но всегда с мыслью о твоем благе.
Не без удивления девушка осознала, что дед пытается — на свой чопорный лад — извиниться.
— Я понимаю, дедушка, — ответила Ванаи.
Спорить с Бривибасом не было проку. Кроме того, увидеться с Эалстаном она теперь сможет разве что случайно. Рано или поздно Бривибас поймет это сам и, если повезет, перестанет донимать ее.
— Нарезать вам хлеба с сыром? — спросила она, надеясь отвлечь деда от мыслей о фортвежском юноше.
— Нет, не трудись. Я не голоден, — ответил Бривибас.
Ванаи кивнула; у деда редко просыпался аппетит. И тут, к ее изумлению, старик просиял.
— Я уже рассказал тебе вчерашние новости?
— Нет, дедушка, — отозвалась Ванаи. — А что за новости? До Ойнгестуна они добираются так редко, что я была бы рада почти любым.
— Мне пришло письмо из редакции екабпилсского «Журнала каунианской археологии», — ответил старик, именуя Громхеорт старинным имперским именем. — Сообщают, что альгарвейские оккупационные власти вскоре позволят им возобновить публикации, так что мои исследования вновь найдут путь к ученым.
— Это действительно добрая весть, — согласилась Ванаи.
Лишенный возможности печататься, Бривибас был еще капризней обычного. Кроме того, от безделья он пытался проследить за каждой мелочью в доме.
— В общем и целом добрая, — отозвался старик и возмущенно добавил: — Если не считать того, что отныне статьи должны быть поданы или на фортвежском, или на альгарвейском. Письма на классическом каунианском, истинном языке науки, по приказу оккупантов приниматься не будут.
Ванаи вздрогнула, хотя на кухне было тепло.
— Какое право имеют рыжики запрещать наш язык? — спросила она.
— Право, которое понимают лучше всего, — право завоевателя, — безрадостно отозвался Бривибас и вздохнул. — Я уже много лет не пытался всерьез воспользоваться своими знаниями фортвежского — кому бы пришло в голову утруждать себя, когда существует каунианский язык? Полагаю, однако, что мне придется напрячь память, если я собираюсь и дальше передавать плоды своих исследований ученому сообществу.
Мысль о том, что ученое сообщество обойдется без плодов его исследований, старику в голову не приходила.
Не успела Ванаи ответить, как с улицы донеслись крики и топот ног. Девушка глянула в кухонное окошко — не более чем щель в стене, предназначенная для того, чтобы пропускать воздух, а не демонстрировать пейзаж за окном. Фортвежцы, вне зависимости от происхождения, предпочитали зрелище собственного дворика виду унылых улиц. Мимо промчался белобрысый парень. Он улепетывал так, словно от этого зависела его жизнь — да так оно, верно, и было, потому что по пятам за ним топотали с жезлами наперевес альгарвейские солдаты.
— Стоят! — орали они то на своем языке, то на фортвежском.
Один припал на колено, чтобы прицелиться в убегающего, но тот, должно быть, метнулся за угол прежде, чем солдат успел направить на него оружие, потому что альгарвеец тут же вскочил со сдавленным проклятьем.
— Стоят! — гаркнул его товарищ снова, и оба ринулись вслед беглецу.
— Интересно, что он натворил? — подумала Ванаи вслух. — Да и натворил ли?
— Вероятно, нет. — Голос деда прозвучал печально. — Там, где дело касается альгарвейцев, преступление более не является необходимым условием наказания.
Ванаи кивнула. В этом она уже успела убедиться.
Бембо вышагивал туда-сюда по лужайке напротив муниципальной арены Трикарико. Хотя день выдался прохладный, по лицу жандарма ручьями стекал пот. Усы намокли и грозили обвиснуть, будто с них сошел воск. Толстопузому жандарму уже много лет не приходилось ходить в строю.
Сержанту-инструктору было на это наплевать.
— Пожри вас силы преисподние! — взвыл он в истерике, даже по альгарвейским меркам великолепной. — Я вам рога ставил! Я вашим папашам рога ставил, если вы только знаете своих папаш!
Со стороны лица гражданского такие слова непременно привели бы к смертному поединку. Но солдату на службе короля Мезенцио еще менее жандарма следовало опасаться задеть чью-нибудь честь.
Сержант махнул рукой, и неровная колонна замерла. Бембо пришлось собрать остаток сил, чтобы не рухнуть на траву. Ноги его, казалось, превратились в разваренные макароны. От жандарма разило потом. Сквозь аромат духов он чуял, что от стоящих рядом тоже несет.
— Попробуем снова! — прорычал инструктор. — Я знаю, что вы кретины, но все же постарайтесь не забыть, где правая нога, а где левая! Если вонючие елгаванские чучела все же слезут с гор, это вам придется встать в строй, чтобы остановить их. Может, они даже решат, что перед ними настоящие солдаты, хотя я сомневаюсь. Но может быть. А теперь… вперед шагом… марш !!!
Бембо вместе с остальными жителями Трикарико, попавшими в местное ополчение, двинулся шагом марш. Елгаванцы еще не вырвались из предгорий хребта Брадано, хотя были к этому несколько раз близки. Бембо надеялся, что регулярная армия сдержит их напор. А если нет, если Альгарве придется бросить в бой таких, как он, значит, родина в опасности!
— Левой! — взревел сержант-инструктор. — Л-левой! Раз-два-три! Громче!
— Раз-два! — послушно простонал Бембо.
— Громче!
— Три-четыре!
— Раз-два-три! — Сержант набрал в грудь воздуху для следующей команды. — Кру-гом! Шагом… марш!!!
Ополченцы зашагали не в ногу. Сержант схватился за голову.
— Если вы так будете на передовой приказы исполнять, вас всех до единого тут же поставят к стенке! Да, елгаванцы — олухи панталончатые, но они свое дело знают, а вы… вы — сосунки только от титьки! Нале-во! Марш!!!
— Посмотрел бы я, — просипел ковыляющий рядом с Бембо горожанин, — как этот горластый пень печенье будет лепить спервоначалу, вот что!
— Ваша работа? — спросил Бембо, на что кондитер молча кивнул.
— А где, — жандарм расчетливо усмехнулся, — ваша лавочка расположена?
— Р-разговорчики в строю! — взвыл инструктор, прежде чем кондитер успел отозвался. — Следующий, кто пискнет без спросу, будет у меня до конца дней сопрано петь! Все слышали?!
Жандарм был убежден, что слышал весь Трикарико. Возможно, слышали и елгаванцы на востоке, у подножия гор Брадано. И уж точно слышал кондитер, потому что захлопнул рот с ясно слышным стуком.
Бембо вздохнул. Жандарм, заглянувший в кондитерскую лавку, беспременно покинет ее с пакетом сладостей, благоухающих марципаном, сливками, вишнями и изюмом, а главное — не заплатит за них ни гроша медного. Ну он так и не узнал, в какую лавку ему следует заглянуть. Жизнь полна маленьких трагедий.
Наконец, когда казалось, что миновала вечность, но на самом деле не прошло и половины ее, инструктор отпустил своих жертв.
— Послезавтра, однако же, увидимся снова, — пригрозил он, — а то и раньше, если враг все же прорвет фронт. Молитесь лучше, чтобы этого не случилось, потому что на вас на всех, болваны, кладбищ не хватит.
— Жизнерадостный какой поганец, — пробурчал Бембо, но кондитер уже отвернулся.
Жандарм снова вздохнул. Придется ему прожить без печенья хотя бы два дня до следующих учений. Подавив очередной вздох, он двинулся обратно в участок. Проведенное на учениях время из рабочих часов не вычиталось — все равно приходилось отслуживать полную смену. Это казалось Бембо ужасно несправедливым, но его мнением никто не интересовался. Ему приказали являться через день к горластому бесу в человеческом обличье — приходилось подчиняться.
Разносчик газет размахивал своим товаром.
— Чернокожие вновь отбросили ункерлантцев! — орал он. — Читайте в нашей газете!
— Начал уже конунг Свеммель казнить своих генералов, чтобы остальные боялись? — спросил Бембо.
Казни ункерлантских генералов он одобрял… «Из принципа», — подумал он, ухмыльнувшись собственной шутке, потому что одобрял казни вообще и с трудом мог представить себе жандарма, который думает иначе.
— Покупай, сам узнаешь! — ответил разносчик.
Бембо газету покупать не хотелось. Ему хотелось, чтобы разносчик пересказал ему передовицу бесплатно. В результате они добродушно переругивались весь квартал, пока жандарм не завернул за угол.
На следующем углу болтались несколько парней — один из них настолько белобрысый, что в роду у него точно затесалось несколько кауниан, — но при виде Бембо стушевались. Форменной юбки и мундира на жандарме не было. Возможно, один из парней признал его в лицо. А может, учуял в незнакомце жандарма даже без формы. Подобная способность мелких преступников не относилась в прямом смысле к колдовству, но явно имела к нему касательство.
— А вот и еще один наш герой! — приветствовал его сержант Пезаро, когда Бембо тяжело поднялся по лестнице и заглянул в участок.
Пезаро никто не направлял в ополченцы. Возможно, сержант и сумел бы пройтись по плацу. Но, скорее всего, преставился бы на месте от апоплексического удара.
— Утомленный герой, — скорбно уточнил Бембо. — Если мне и дальше придется маршировать так, от меня останется одна тень.
Он опустил взгляд на собственное брюхо — не столь впечатляющее, как у Пезаро, но тень из жандарма все равно выходила весьма внушительная.
— Ты так ноешь, словно уже из жандармерии в армию перешел, — заметил сержант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97