Прямо на него, словно ястреб, пикировал альгарвейский дракон, пытаясь ударить струей огня. Подводник не знал, способен ли драконий пламень убить левиафана, но отчетливо понимал, что от него самого только угли останутся.
Он надеялся, что тварь плюнет огнем, невзирая на то, что мишень ее уже скрылась из виду. Если у дракона кончится запас огня, и левиафан, и его наездник будут в большей безопасности. Однако поверхность воды не вскипела от жара. Корнелю сдавленно ругнулся. Альгарвеец, к сожалению, знал что делал. И с высоты ему нетрудно будет высмотреть Эфориель, когда та поднимется за воздухом, в то время как Корнелю не сможет предугадать удара, пока не будет открыт для атаки.
Но так или иначе, а вскоре Эфориели понадобится вздохнуть. Корнелю направил ее на север: возвращение по своим следам показалось ему наилучшим способом оставить позади проклятого ящера. Левиафану же все было едино: север или юг, восток или запад. Иногда подводнику казалось, что его настойчивые попытки направить зверя в нужном направлении раздражают Эфориель. А иногда — судя по тому, как игриво извивалось чудовище, получив приказ, — что кажутся ей забавными.
Он заставил зверя проплыть как можно дальше, прежде чем позволил Эфориели вынырнуть за воздухом, и, едва опали брызги ее фонтана, оглянулся в поисках дракона и его альгарвейского всадника. Заметив ящера и седока вдалеке, подводник довольно кивнул сам себе: ему удалось обмануть противника. Но удовлетворение его оказалось скоротечным: он хотел дать Эфориели немного отдыха, но летчик заметил их едва ли не быстрей, чем Корнелю его. Ящер ринулся вниз, и хлопанье его крыльев заглушало плеск волн.
Подводник заставил своего зверя нырнуть прежде, чем дракон приблизится на дистанцию огневого удара, — и тут же порадовался этому. Под ударами огненных лучей поверхность моря вскипела тонкими полосами — как могла бы вскипеть людская и звериная плоть.
Теперь Корнелю направил Эфориель на восток. Он начинал всерьез беспокоиться за себя. Не было такой страны на карте, где дети не играли в прятки. Но там проигравшему в худшем случае приходилось водить самому. А если сейчас проиграет Корнелю, то его плоть обгложут с костей рыбешки.
Когда скрываться под пологом волн стало более невозможно, Эфориель снова поднялась за воздухом. Корнелю завертел головой, пытаясь глянуть во все стороны разом. Вражеский дракон парил далеко на севере. Альгарвеец, правивший безмозглым зверем, сам был далеко не глуп. Он не стал задерживаться на прежнем месте, чтобы узнать, куда метнется подводник, и едва не угадал — Корнелю лишь в последний миг оставил мысль снова направиться к вражескому берегу.
В этот раз сибианин-изгнанник заставил левиафана нырнуть, едва зверь перевел дыхание. Он не мог знать, засек его драколетчик или нет, но, если повезет хоть немного, они с Эфориелью затеряются в бескрайних морских просторах.
Эфориель плыла на юго-восток; Корнелю еще не готов был вернуться на прямой курс к Сетубалу, на котором вражеский дракон будет поджидать его скорей всего. Ему достаточно будет выйти к лагоанским берегам в любом месте, чтобы отыскать оттуда дорогу к столичной гавани.
Но драколетчик, осознав, что его обманули, набрал высоту, окинул взглядом пространство внизу и, заметив Эфориель и Корнелю, послал своего ящера вслед беглецам.
«Почему он не отступится? — со злостью подумал Корнелю. — Я же лично ему ничего дурного не сделал, как его собратья — мне, как его держава — моей». В Тырговиште у подводника остался сын — или дочь, он не знал. Не знал, что сталось с его женой. Неведение глодало ему душу, оставляя на месте живого сердца сосущую пустоту.
Когда Эфориель метнулась в сторону за крупной рыбиной, седок не стал ее сдерживать. Если он сам не знает, куда поплывет его левиафан, как сможет догадаться об этом летчик над головой?
Если рассуждать логически, это был идеальный вариант. Но логика не помешала Корнелю и его левиафану чуть не погибнуть несколько минут спустя: когда Эфориель выскочила из воды, то едва не забрызгала фонтаном драконий хвост. Каким-то чудом или мастерством проклятый альгарвеец со сверхъестественной точностью предугадал, где ожидать их.
Корнелю увидал, как поворачивается на длинной чешуйчатой шее тяжелая драконья башка, и направил Эфориель в глубину. Пламя расплескалось по волнам над ними, ввергнув в ужас левиафана — морской зверь не ведал огня и боялся его. Корнелю и подумать не мог, что у нее остались силы плыть так быстро и далеко.
Возможно, страх и уберег ее от беды — дракон не успел подлететь настолько близко, чтобы окатить ее огнем или дать седоку возможность прицелиться, когда Эфориель поднялась за воздухом в следующий раз, а потом неверно оценил направление следующего ее броска, и Корнелю удалось наконец оторваться от упрямого преследователя.
— Рутина, — ответил он, когда по возвращении в Сетубал лагоанское начальство принялось выспрашивать, как прошла высадка десанта в Валмиеру. — Обычная рутина.
Кажется, его ложь прошла незамеченной.
Бембо с облегчением покосился на восход, где громоздились горы Брадано. Похоже, елгаванцам не удастся вырваться на равнины, а значит, тренировки городского ополчения прекратились. Освободившись от опеки злобного сержанта, жандарм пребывал в благодушном расположении духа. Если бы державе потребовалась помощь толстопузого стража порядка, чтобы сокрушить ее врагов, значит, положение ее было бы и впрямь отчаянным.
На стене красовался плакат: от альгарвейца на огромном бегемоте улепетывал один светловолосый солдат в штанах, а другой трясся от ужаса в окопе. У первого на спине было выведено «Валмиера», у второго «Елгава». Внизу шла подпись: «ТРУСЛИВЫЕ КАУНИАНЕ».
Проходя мимо плаката, Бембо, сам того не замечая, выпятил грудь. Кауниане всегда были трусами, даже в древние времена. Иначе Трикарико по сию пору оставался бы одним из центров Каунианской империи, тогда как альгарвейцы прятались бы по лесам дальнего юга.
К тем чучелкам, что были не на плакатах нарисованы, жандарм внимательно приглядывался. Всем жандармам в городе — и, подозревал Бембо, в стране — приказано было ничему не верить, когда дело касалось местных кауниан. Распоряжение казалось ему разумным. Возможно, полагал он, жители каунианских кровей могли быть верны королю Мезенцио… возможно, но насколько вероятно? По его мнению — не очень.
Тот же Балозио, например, из тюрьмы так и не вышел. Доказать, что он не елгаванский шпион, жулик не сумел, а рисковать никто не собирался. Это тоже казалось жандарму разумным. Много ли верности державе останется у жулика после нескольких месяцев в камере? Насколько мог судить Бембо — немного.
На ходу жандарм поглядывал то направо, то налево, но заметил среди прохожих от силы пару чучелок: в последние недели кауниане старались сидеть по домам. Одним оказался старик, ковылявший с тростью, другим — одна из самых страшных толстух, каких жандарм видывал в жизни. Бембо не побеспокоил их. Старик едва ли смог бы причинить вред улитке, не говоря о державе. Что же до женщины — будь она молода и красива, жандарм, наверное, придумал бы, о чем ее спросить. Но поскольку о ней трудно было сказать доброе слово, Бембо сделал вид — и постарался убедить себя в том же самом, — что не заметил толстуху.
Он миновал было парикмахерский салон и остановился. Незадолго до начала войны он уже заглядывал сюда, расследуя ограбление со взломом. Вора в тот раз так и не нашли, хотя хозяева заведения щедро подмазали жандарма, чтобы тот расстарался. И держали это заведение кауниане.
Насвистывая, Бембо развернулся и возвратился к крыльцу. Если хозяева платили ему тогда, чтобы он нашел вора, то и сейчас заплатят — за то, чтобы жандарм оставил их в покое. Оклад жандармам полагался нищенский, и Бембо не знал ни одного коллеги, который с этим не согласился бы. Он распахнул двери и вошел.
Парикмахер подравнивал остренькую бородку клиента, в то время как его супруга завивала волосы какой-то особе. Еще одна дама ожидала своей очереди, почитывая газету. Когда хлопнула дверь, все пятеро подняли головы.
А жандарм уставился на них. И парикмахеры, и клиенты могли похвастаться рыжими шевелюрами. Он что, ошибся домом? Быть такого не может. Уж скорее Бембо поверит, что кауниане продали свое заведение и съехали.
Но, прежде чем он успел извиниться и уйти — за вымогательство у простых альгарвейцев можно было и по шапке получить, — мужчина с крошечными ножничками в руке воскликнул:
— Смотри, Эвадне, это же жандарм Бембо, который так старался поймать того злосчастного воришку! Добрый вам день, жандарм. — Он поклонился.
Бембо машинально поклонился в ответ.
— И правда, Фальсироне! — Женщина, Эвадне, исполнила реверанс. — Добрейшего вам дня, жандарм!
Бембо снова поклонился. Именно этих людей ограбили не так давно. Они носили обыкновенные альгарвейские имена и говорили по-альгарвейски с тем же акцентом, что и сам Бембо. Но когда он видел их в последний раз, волосы их были соломенного цвета.
— Вы покрасили волосы! — выпалил он, сообразив, что случилось.
— Ну да. — Фальсироне кивнул. — Надоело до лихоманки слышать, какие мы гнусные кауниане, стоит только с крыльца сойти. Сейчас мы немножко лучше вписываемся.
— Верно, — поддержала мужа Эвадне. — И жить стало намного легче.
Черты их оставались каунианскими — более острыми, чем у большинства подданных короля Мезенцио, — и глаза были голубыми, а не зелеными или карими. Но это все были мелочи. А вот цвет волос — нет. В толпе оба парикмахера сошли бы за простых альгарвейцев.
А это значило… У Бембо челюсть отвалилась, когда он додумал мысль до конца.
— Ты, ты и ты! — рявкнул он на остальных троих — троих рыжеволосых клиентов парикмахерской. — Вы что, тоже кауниане?!
Глядя на них, Бембо понял, что все трое обдумывают, а не соврать ли, — будучи жандармом опытным, он распознавал такие уловки вмиг. А еще он понял, что они и впрямь каунианских кровей! Должно быть, это отразилось на его физиономии, потому что все трое кивнули по очереди.
— Фальсироне верно сказал, — добавил парень в парикмахерском кресле. — Мы всего-то и хотим, чтобы нас не трогали. Когда волосы покрасишь, никто не замечает.
— Силы горние… — прошептал Бембо и ткнул пальцем в цирюльника. — И многих кауниан ты перекрасил в рыжих?
— Точно не скажу, сударь, но изрядно, — ответил Фальсироне. Жена его согласно кивнула. — Мы всего-то пытались не высовываться: и сами никого не трогаем, и нас чтобы никто не тронул. Ничего ведь в этом скверного нет, верно, сударь? Все по закону.
— Пожалуй, — задумчиво заметил Бембо.
Закон не предусматривал, что кауниане, желающие избавиться от светлых волос, могут обратиться к бутылке с хной. Но закон вообще придурок известный…
— У нас будут неприятности, сударь? — спросила Эвадне. — Если так, надеюсь, вы позволите нам исправить положение?
Это значило, что она надеется всучить Бембо еще одну взятку. Как большинство альгарвейских жандармов, он редко отказывался от подношений. Но нынешний случай был как раз из таких. Бембо решил, что больше получит в награду от начальства, если донесет на кауниан, чем от чучелок за свое молчание.
— Думаю… никаких сложностей, — пробормотал он, не желая спугнуть добычу.
Эвадне, Фальсироне и их клиенты глянули на него с облегчением. Еще большее облегчение они испытали, когда Бембо ушел. Только одолев полдороги до участка, жандарм сообразил, что можно было получить и взятку от кауниан, и премию от начальства. Для жандарма он был человеком почти честным.
— И что же ты делаешь здесь, Бембо? — поинтересовался сержант Пезаро, когда жандарм вошел в его каморку. — Тебе ведь полагается сейчас защищать наших несчастных забитых граждан… друг от друга.
— В жопу наших несчастных забитых граждан, — отозвался Бембо. — Еловой шишкой их в жопу, правду говоря. У меня важная новость.
— После такого вступления надеюсь, что очень важная, — уточнил толстяк. — Давай выкладывай.
Он приглашающе развел руками.
Бембо выложил все. По мере его рассказа выражение физиономии сержанта Пезаро медленно менялось. Жандарм ухмыльнулся про себя. Должно быть, Пезаро ожидал, что к нему пришли с очередной мелочью, ради которой не стоит отрываться от будничных дел, и предвкушал, как с демоническим хохотом поджарит подчиненного на горячих угольях. Но если сообщение Бембо не стоило внимания — то что тогда стоит?
— Ах они вонючие шлюхины дети! — взорвался сержант, когда Бембо закончил рассказ. — Скрываться надумали, да? Мы с этим покончим — еловую шишку мне в зад, коли не так!
— Прямо сейчас нет такого закона, чтобы их прижать, — отозвался жандарм. — Головой ручаюсь. Оно ведь как было — клятые кауниане собой гордились, чуть космами по лицу не хлестали, можно сказать. Теперь им это не с руки, так они хамелеонами обернулись.
— Это им так не сойдет! — Пезаро выволок свою тушу из-за стола. — Я лично переговорю на эту тему с капитаном Сассо. Он разберется, как поступить со злосчастными чучелками, закон там или не закон.
— Это да… — Бембо подбирал слова с особым тщанием. — Позвольте мне пройти с вами, сержант, будьте так любезны. Капитан обязательно захочет услышать весь рассказ от свидетеля-очевидца.
Пезаро посмотрел на него так, словно обнаружил в своем яблоке половинку червяка. Бембо знал, о чем это говорит: что сержант собирался приписать всю честь открытия себе. Если Пезаро окажется в достаточной мере бессердечным ублюдком, он и теперь может так поступить — на миг Бембо показалось, что так и случится. Но тогда на него обозлится не только Бембо — что не потревожило бы сержанта нимало, — но вся жандармская братия. С кислой миной сержант кивнул и мотнул головой в направлении лестницы, ведущей в кабинет капитана Сассо.
— Тогда пошли.
Капитан Сассо был немолод и худощав. В волосах цвета корицы белела неожиданная седая прядь — по молодости Сассо порезали ножом в драке, и с тех пор волосы над шрамом серебрились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97