Альгарве долго пришлось выбивать себе место под солнцем. Все соседи пытались остановить ее движение, втоптать в землю. Но когда завершится Дерлавайская война, подобное не будет под силу… никому.
«Никогда больше», — подумал Сабрино, вспомнив слова короля. Граф был уже немолод и помнил унижение и хаос, вызванные поражением в Шестилетней войне. «Больше никогда», — повторил он мысленно. Победа куда приятней. И Альгарве пойдет на все ради победы.
«Нельзя воевать вполсилы», — мелькнуло у него в голове. Если этот тезис и требовал доказательств, Валмиера и Елгава предоставили их в достатке. Теперь, как заметил король Мезенцио, они поплатились за это. Что ж, Альгарве уже платило не раз. Пришел черед его врагов.
За спиной Сабрино послышались возбужденные голоса. Граф обернулся. Янинец в тугих лосинах, рубахе с широкими рукавами и туфлях с помпонами размахивал руками под носом у рослого альгарвейца.
— Ошибаетесь, говорю я вам! — твердил янинец. — Говорю вам, я сам был у реки Раффали на прошлой неделе, и погода была солнечная — теплая и солнечная.
— Вам показалось, сударь, — отвечал альгарвеец. — Шел дождь. Лило почти ежедневно — конная прогулка, которую я задумал, была совершенно испорчена.
— Вы имеете наглость обвинять меня во лжи? — воскликнул янинец. Его соплеменники принимали обиды серьезней даже, чем альгарвейцы.
— Я не называю вас лжецом, — ответил рыжеволосый дворянин, зевая. — Маразматиком, неспособным вспомнить, что случилось вчера, — безусловно. Но лжецом — никогда.
Взвизгнув, янинец выплеснул содержимое своего бокала обидчику в лицо. Среди альгарвейцев следующим шагом было бы назначение секундантов и времени следующей встречи. Янинец оказался слишком нетерпелив. Врезав сопернику под дых, он попытался огреть его по уху. Альгарвеец сцепился с ним, повалил на пол и принялся методично мордовать, что янинцу вовсе не понравилось — противник был раза в полтора тяжелей. К тому времени, когда Сабрино и еще несколько гостей растащили драчунов, янинец был изрядно потрепан.
— Вам следовало бы поучиться хорошим манерам, — сообщил ему альгарвеец.
— А вам следовало бы… — начал янинец, поднимаясь на ноги.
— Предложить вам еще одну причину поучиться хорошим манерам? — поинтересовался альгарвеец так вежливо, будто предлагал противнику еще один бокал пунша, а не хук слева.
Смелости янинцу было не занимать, но здравый смысл она не подменяла. И, вместо того чтобы вновь завязать драку, иноземный гость стушевался.
— Превосходно, сударь. — Сабрино поклонился альгарвейцу-победителю. — Превосходно.
— Вы оказываете мне слишком большую честь. — Его соотечественник поклонился в ответ. — Эти западники… с ними надо вести себя твердо, и они у ваших ног.
— О да! — Сабрино рассмеялся. — Так оно и есть, судя по всему.
Маршал Ратарь шел по площади имени конунга Свеммеля — как говорили, самой большой мощеной площади в мире. Так это на самом деле или просто все связанное с именем конунга обязано было считаться если не самым большим, то самым выдающимся в любом другом отношении, Ратарь представления не имел и тем более подозревал, что никому в голову не пришло ездить по миру и вымерять с рулеткой все городские площади. Потом он сообразил, что попусту забивает себе голову мелочами, тогда как тревожиться имело смысл по гораздо более серьезным поводам.
Южный ветер бросал в лицо снег пригоршнями. Маршал поплотнее закутался в накидку и натянул капюшон на лоб. Накидка была сланцево-серая — часть ункерлантской военной формы, но, в отличие от мундира, на ней не было знаков различия. Закутанный в теплое сукно, Ратарь ничем не отличался от прохожих и наслаждался краткими минутами безликости. Очень скоро ему придется возвратиться во дворец, к работе, к осознанию того факта, что в любой миг конунг Свеммель может отправить своего старшего военачальника на плаху.
По окоему площади высились статуи древних конунгов Ункерланта — каменные и бронзовые. Одна статуя возвышалась над другими почти вдвое. Ратарь, не глядя, мог сказать, что высечена она по образу и подобию конунга Свеммеля. Следующий конунг, без сомнения, снесет ее и заменит другой, под стать прочим. А может, снесет, но заменять не станет.
Под скрывающим лицо капюшоном Ратарь резко тряхнул головой, словно его одолевала мошка, но никакая мошка не выдержала бы зимней стужи в Котбусе. Маршал понимал, что с ним творится: его одолевали собственные мысли. Избавиться от них было трудней, чем от мошки, и вреда они приносили больше.
Он вздохнул.
— Пора вернуться к делу, — пробормотал он.
Если он уйдет в работу с головой, у него не будет — он надеялся, что не будет — времени размышлять о конунге Свеммеле как о человеке, даже исполняя повеления Свеммеля-монарха.
Он двинулся обратно во дворец. Вместе с ним на месте развернулись еще двое мужчин в неприметных сланцево-серых накидках, бродивших по площади имени конунга Свеммеля. В буран не так много людей выходило на улицу, чтобы соглядатаи могли остаться незамеченными. Ратарь рассмеялся, и ветер сорвал клубы пара с его губ. Какая глупость — воображать, что он хотя бы на пару минут мог остаться неузнанным.
Едва вступив во дворец, он тут же сбросил накидку. Словно в пику суровому климату ункерлантцы обыкновенно топили свои дома и общественные здания жарче, чем следовало.
Когда Ратарь вошел в собственную приемную, майор Меровек отдал честь.
— Государь мой маршал, вас дожидается представитель министерства иностранных дел. — промолвил адьютант.
Ни голос, ни физиономия Меровека, как обычно, ничего не выражали.
— И что ему нужно? — поинтересовался Ратарь.
— Сударь, он утверждает, что может объяснить это только вам. — Теперь Меровек не постеснялся выказать маршалу, что чувствует по этому поводу: бешенство.
— Тогда, полагаю, мне придется переговорить с ним, — спокойно ответил Ратарь.
— Приведу его, сударь, — отозвался майор. — Не хотел оставлять его одного в вашей приемной.
Если нехороший блеск в его глазах что-то значил, мидовскому чинуше пришлось коротать время в ближайшей кладовке. Адьютант умчался. Вернулся он с разгневанным чиновником на буксире.
— Маршал! — рявкнул тот. — Ваш… ваш подчиненный отнесся ко мне без уважения, положенного заместителю министра иностранных дел Ункерлантской державы!
— Государь мой Иберт, я уверен, что мой адъютант всего лишь стремился сохранить в тайне цель вашего визита, — ответил Ратарь. — Помощники мои порою излишне ревностны в исполнении своего долга, когда меня нет рядом, чтобы остановить их.
Иберт продолжал бросать на Меровека злобные взгляды, но майор словно из камня был высечен. Заместитель министра пробормотал себе под нос что-то, но затем отступился.
— Хорошо, милостивый государь, я оставлю этот случай без внимания. Теперь, когда вы рядом, можем мы уединиться, — он мстительно покосился на Меровека, — чтобы не разглашать государственных тайн?
Отказать ему Ратарь не мог.
— Как пожелаете, милостисдарь, — ответил он. — Окажите честь проследовать за мной…
Он провел Иберта в свой кабинет и запер за собой дверь. Последним, что он видел за порогом, была физиономия Меровека. Маршал понял, что ему придется утешать обиженного адъютанта, но это могло подождать. Он кивнул замминистра:
— И какой же причине мы заперлись здесь?
Иберт указал на карту за столом Ратаря.
— Государь мой маршал, когда весной мы вступим в войну с Альгарве, готовы ли мы защитить свои рубежи от нападения зувейзин с севера?
Ратарь глянул на карту. Булавки с разноцветными головками указывали места сосредоточения ункерлантских войск и — с несколько меньшей точностью — войск Альгарве и Янины. Почти все золотые булавки, которыми обозначались полки изготовившегося к войне Ункерланта, поблескивали у восточной границы. Маршал прищелкнул языком.
— В меньшей степени, чем могли бы, милостивый государь, — ответил он. — Если мы намерены нанести рыжикам поражение, нам потребуется каждый солдат, которого мы сможем поставить под жезл. — Он снова обернулся к Иберту: — Хотите сказать, что нам следует подготовиться к подобному несчастью?
— Да, — сухо промолвил Иберт. — Наши прознатчики и посол его величества в Бише сообщают, что Зувейза и Альгарве, без всякого сомнения, что-то умышляют против нас.
Вздохнув, Ратарь попытался выказать изумление, которого не испытывал.
— Весьма печально, — промолвил он и сам изумился, как много ему удалось недовысказать всего двумя словами. Вернулся домой очередной голубок конунга Свеммеля и, как водится, нагадил на подоконнике. На месте царя Шазли (не самом приятном месте) Ратарь и сам искал бы способа отомстить Ункерланту.
— Что вы предлагаете? — потребовал ответа Иберт почти так же капризно, как его повелитель.
Это был главный вопрос.
— Поскольку вы уверяете меня, что к подобной угрозе следует отнестись всерьез, — ответил Ратарь, — я посоветуюсь со своим штабом и разработаю соответствующий план. А пока скажу, — он снова глянул на карту, — беспокоиться особенно не о чем.
— Как так? — спросил Иберт. — Во время прошлой войны зувейзины были шипом в наших ранах. Что изменится теперь?
— Во время прошлой войны, — терпеливо ответил Ратарь, — они оборонялись. Нападать обыкновенно сложнее. И даже если поначалу чернокожим будет сопутствовать успех… простите мою прямоту, милостивый государь — ну и что?
Глаза Иберта едва не вылезли из орбит.
— «И что?», государь мой маршал? Так-то вы заботитесь о родной земле, что готовы отдать ее голозадым дикарям севера по первому требованию?
— Захватить территорию — одно, — ответил Ратарь. — Удержать — совсем другое. Даже если все обернется против нас, зувейзины не пройдут далеко за довоенные границы. У них не хватит для этого ни солдат, ни бегемотов, ни драконов.
— Это уже будет достаточно скверно, — заметил Иберт.
— Да ну? — удивился Ратарь. — Если мы ослабим армию, которой предстоит нанести удар по Альгарве, мы, без сомнения, об этом пожалеем, потому что это помешает нам разгромить рыжиков. Но когда мы раздавим альгарвейцев, как может Зувейза надеяться выстоять против нас?
Он вгляделся в лицо Иберта. Чиновник занимал свой пост уже давно — при конунге Свеммеле это было достижением. К несчастью, лучший способ добиться такой цели — это покорно отражать идеи и желания конунга, не имея собственных. Ратарю любопытно было выяснить, имелась ли у заместителя министра хоть одна своя мысль.
Иберт облизнул губы.
— Предположим, вы не станете снимать войска с альгарвейского фронта, но рыжики и зувейзины все же разгромят нас?
Это был хороший вопрос. Ратарь жалел, что Свеммель редко задавал подобные. Так значит, у Иберта есть своя голова на плечах. Об этом стоило помнить.
— Если это все же случится, оборони силы горние, — ответил маршал, — нас разобьют альгарвейцы, а не чернокожие. Я не стану ослаблять группировку, нацеленную против сильнейшего врага, из страха перед слабейшим.
— Ваш ответ кажется мне весьма разумным, государь мой маршал, — отозвался Иберт. — Я передам ваши слова его величеству.
И если Свеммель закатит истерику и велит бросить все силы на Зувейзу, вместо того чтобы атаковать Альгарве… Ратарь подчинится и тихонько вздохнет про себя с облегчением. Перспектива вести войну с армией короля Мезенцио не вызывала у него энтузиазма. Он подчинился бы приказу напасть на Зувейзу, вздохнув с облегчением от всей души, а не тихонько, если бы не начал беспокоиться, как бы альгарвейцы не ударили по Ункерланту первыми.
Но когда он намекнул об этом Иберту, замминистра решительно покачал головой:
— Мы не видим никаких свидетельств этому, если не считать тайных переговоров с Зувейзой. В остальном наши послы полагают нынешние отношения с рыжиками непривычно дружескими.
— Но ее мы одни перебрасываем войска к границе, — не унимался Ратарь.
— Ни министерство иностранных дел, ни конунг лично не видят в этом повода для тревоги, — отозвался Иберт. — Его величество уверены, что, когда удар на востоке будет нанесен, преимущество внезапности будет на нашей стороне.
— Очень хорошо, — промолвил несколько успокоенный Ратарь.
Свеммелю всюду чудились заговоры. Если уж он считал, что альгарвейцы не подозревают неладного, маршалу Ункерланта не о чем было волноваться. Конечно, Свеммелю и прежде случалось ошибаться — в отношении самого Ратаря, например, — но об этом маршал предпочитал не задумываться.
«Кроме того, — напомнил себе Ратарь, — тогда Свеммель видел опасность там, где ее не было. Он же не упустит опасности там, где она таится… и впрямь?»
— Представьте его величеству оперативный план, основанный на результатах нашей беседы, — заключил Иберт, — и я почти уверен, что он будет одобрен.
Ратарь надеялся, что замминистра окажется прав. Конунг Свеммель, однако, испытывал сердечную привязанность к родимой земле. Согласится ли он поступиться частью ее хотя бы временно, чтобы заполучить больше? В этом маршал сомневался и, как ни старался, избавиться от сомнений не мог.
— План будет на столе его величества до конца недели, — только и сумел ответить он.
А уж что станет делать Свеммель с этим планом… так или иначе, чем раньше это случится, тем больше времени останется у Ратаря, чтобы исправить последствия.
Иберт удалился весьма довольный собою. Проходя мимо Меровека, он засиял еще пуще. Адъютант Ратаря глянул ему вслед с таким выражением, словно с радостью отправил бы замминистра в самую дальнюю деревню на жертвоприношение. Ратарь, как мог, пригладил взъерошенные перышки майора. Это тоже была его работа.
— Пошли — бросил Эалстан. — Новая четверть начинается. Новые учителя. Может, ради разнообразия, приличные попадутся.
— Размечтался, — фыркнул его кузен, лениво, как обычно, ковыряясь в овсянке. — Новые руки о наши спины будут розги ломать — вот и вся разница.
— Ну ладно, — согласился Эалстан. — Тогда, может, нам попадется куча слабосильных стариков?
Как и надеялся юноша, Сидрок улыбнулся при этих словах, хотя жевать от этого быстрее не стал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97