О конунге Свеммеле поговаривали всякое… Кто знает, что в тех россказнях правда? Ради блага Ункерланта Леудаст надеялся, что правды в них нет вовсе. Но у Зувейзы почти не было бегемотов — голозадые, прах их побери, предпочитали верблюдов. Дёнки могли иметь огромные стада боевых зверей — узнать правду о дьёндьёшской армии было почти так же трудно, как о состоянии рассудка конунга Свеммеля, — вот только против Ункерланта выставить их не сумели бы, в горах-то на западной границе.
Оставалась… Альгарве.
— Эй, сержант! — окликнул Леудаст.
Магнульф вопросительно глянул на него. Леудаст не хотел обращаться со своим вопросом ко всем в округе. Когда ветеран подошел к нему, капрал вполголоса поинтересовался:
— Что, мы ждем атаки со стороны людей Мезенцио?
Сержант оглянулся — не слышит ли кто — и, убедившись, что поблизости нет никого, ответил:
— Я такого не слышал. А что? Ты что-то знаешь, о чем не слышал я?
— Я не знаю , — отозвался Леудаст. Магнульф хитро прищурился, но подшучивать не стал. — Но если бы мы не беспокоились насчет Альгарве — зачем бы нам учения по борьбе с бегемотами?
— А-а… — Магнульф задумчиво кивнул. — Понимаю, к чему ты клонишь, — продолжал он все так же тихо. — Пожалуй, смысл в этом есть… но нет, сколько я слышал, на границе все тихо.
— Хорошо… — Леудаст отвернулся было, и тут ему пришел в голову еще один вопрос: — Может, это мы собрались напасть на альгарвейцев?
От неожиданности Магнульф выпучил глаза.
— Нет, конечно! — ответил он, взяв себя в руки. — Что за нелепица!
Он лгал. В этом Леудаст был уверен так же, как в собственном имени. Капрал немедля пожалел, что открыл рот. Что идея эта вообще пришла к нему так не вовремя. Тогда он мог убеждать себя, что все это пустое, все ерунда. Но не теперь.
Леудаст вздохнул. Печатники не спрашивали его, хочет ли он уходить в солдаты. Они просто объяснили, что случится, если парень откажется. Тогда перспектива казалась ему ужасающей. После всего увиденного он уже начал думать, что наказание можно было и перетерпеть.
Магнульф бросил ему монетку:
— Давай размести по квартирам отделение, потом отправляйся в таверну и купи там себе… пива, что ли, вина там или что больше по нраву.
Леудаст уставился на серебряную монетку. Оттуда на него взирал король Пенда — денежка оказалась фортвежская. Капрал перевел взгляд на Магнульфа. Прежде сержант никогда не давал ему денег. Возможно, Магнульф поступил так потому, что Леудаст из рядового превратился в капрала. А возможно — и скорей всего — затем, чтобы Леудаст забыл о глупом вопросе, который задал.
— Давай пошевеливайся, — поторопил его Магнульф. В голосе его вновь прорезались сержантские нотки, но не до конца — а может, фантазия играла с Леудастом шутки?
Выяснять он не собирался.
— Слушаюсь, сержант! — ответил капрал. — Спасибо.
Он сунул монетку в кошель и отправился выполнять приказ. В Ункерланте трудно было попасть впросак, если всего лишь выполняешь приказ. В царствование конунга Свеммеля многое изменилось в стране, но не это — только не это.
Когда он проходил по деревне, направляясь в корчму, фортвежцы бросали на солдата недобрые взгляды. Мундир и чисто выбритое лицо выдавали в нем ункерлантца, чужеземца, захватчика. Но выражать свои чувства вслух никто не осмеливался. Местные жители на своей шкуре узнали, что пришельцы неплохо владеют их языком и умеют разбирать ругань.
Когда Леудаст зашел в корчму, там уже коротали время двое рядовых. Быть может, им полагалось находиться где-то в другом месте — завидев капрала, оба вскочили, — но поскольку солдаты были не из его отделения, Леудасту было все равно. Махнув на них рукой, он торопливо подошел к трактирщику.
— Горь-кой… — промолвил он по слогам, чтобы фортвежец не перепутал.
— По-нял, горь-кой, — ответил трактирщик и продолжал двигаться словно лунатик, пока Леудаст не положил на прилавок свою монетку, после чего чарка появилась очень быстро.
Присев за столик, он пригубил из чарки. Трактирщик не обманул, но даже фортвежский самогон отличался немного от того, что варили в Ункерланте. Еще фортвежцы пили горькую, выдержанную — бывало, что годами — в обожженных изнутри бочках. Один раз Леудаст попробовал этой дряни, и этого хватило, чтобы солдат зарекся повторять.
В двери заглянул фортвежец, но, увидев троих ункерлантских солдат, решил, что зайдет как-нибудь в другой раз. Трактирщик вздохнул и сильней, чем следовало бы, прошелся мокрой тряпкой по прилавку.
Один из рядовых рассмеялся.
— Старый хрыч, верно, бесится, что посетителя лишился, — бросил он своему приятелю. — Пусть спасибо скажет, что мы ему хоть что-то платим.
— Ага. — Товарищ его хохотнул. — Он и того не стоит.
Трактирщик принялся полировать прилавок еще усерднее. Так же, как ункерлантцы немного понимали фортвежский, сами фортвежцы отчасти владели языком захватчиков. Старый хрыч, должно быть, сожалел об этом.
Леудаст заглянул в чарку и, решившись, осушил ее одним глотком. Напиток был горше горького; в глотку солдату потек драконий огонь. Это не помешало ему купить еще чарку и расправиться с ней. Лучше ему не стало, а пустить вдогонку третью он не осмелился — разрешения напиваться ему Магнульф не давал. А двух чарок горькой явно не хватало, чтобы заставить Леудаста спокойно помыслить о грядущей войне с Альгарве.
Маршал Ратарь вел кампанию, в которой не мог рассчитывать на победу, — вечную войну против отчетов и докладов, ложившихся на стол быстрей, чем полководец успевал их читать.
Возможно, ему легче было бы разобраться с нахлынувшими делами, если бы конунг Свеммель взял отпуск и отправился на пару недель в свои охотничьи угодья на юге или на воды к западу от столицы. Но, как успел убедиться маршал, его повелитель обходился без отпусков. Во-первых, конунг не любил оставлять столицу — чтобы за время его отсутствия какой-нибудь узурпатор не захватил трон. А во-вторых, у Свеммеля не было никаких стремлений и никаких, сколько мог судить Ратарь, интересов, кроме собственно власти.
Маршал вгляделся в карту того, что прежде называлось Фортвегом, а ныне, как до Шестилетней войны, частью принадлежало Ункерланту, а частью — Альгарве. Синие стрелы, изображавшие сланцево-серые полки, вонзались в восточный Фортвег, изгоняя солдат короля Мезенцио. В плане этом, поддержанном самим конунгом Свеммелем, маршал находил только один недостаток: для своего успеха он требовал, чтобы альгарвейцы не совершили ничего неожиданного — например, не начали сопротивляться, подумал Ратарь с невеселым смешком.
Оторвавшись от пугающе оптимистической карты, маршал поднял голову и обнаружил, что в дверях стоит и ждет, когда его заметят, молодой лейтенант из отдела кристалломантии.
— В чем дело? — бросил Ратарь, скрывая за грубостью смущение: давно ли бедолага собирает пыль в дверях, пока главнокомандующий валяет дурака?
— Господин маршал, его величество требует вашего присутствия в палате приемов через час, — доложил лейтенант.
Он коснулся лба правой ладонью, отдавая честь, поклонился и, развернувшись, торопливо удалился.
Вот и ответ: с сообщением от конунга парень вряд ли дожидался долго. Если бы Ратарь не поднял головы, лейтенант нашел бы способ привлечь его внимание. Приказ Свеммеля требовал исполнения превыше любого долга.
Ради блага державы в приемной Ратарь позволил снять с него маршальский меч и повесить на стенку. Ради блага державы сносил тщательный обыск.
— Видели бы вы того безумного старого зувейзина, милостивый государь, — заметил один из телохранителей конунга, ощупывая маршальский пах. — Он разделся догола, чтобы мы могли обыскать его одежду. Ну слыханное ли дело?!
— Хадджадж? — спросил Ратарь, и телохранитель кивнул. — Он не безумен — он очень умен и очень талантлив. А если ты начнешь распускать руки, в следующий раз, когда конунг призовет меня, я последую примеру этого зувейзина.
Телохранители были шокированы, но не до такой степени, чтобы прекратить обыск. Когда же они убедились наконец, что ничего смертоносного при Ратаре не имеется, маршалу дозволили пройти в приемную палату. Маршал, как положено, пал перед конунгом ниц, провозгласил многая лета и получил высочайшее соизволение подняться на ноги.
— Чем могу служить вашему величеству? — спросил он — это главный вопрос, когда имеешь дело со Свеммелем. Для того и создан монарх: чтобы ему служили.
— Ты можешь служить нам, — отозвался конунг, — в делах, имеющих касательство к войне с Альгарве.
Ратарь надеялся, что его монарх скажет это, — надеялся и боялся одновременно. Со Свеммелем ничего нельзя было загадывать наперед.
— Я готов исполнить любой приказ, ваше величество, — ответил он.
«А от самых нелепых затей постараюсь вас отговорить, — подумал он. — Если вы мне дадите хоть полшанса — постараюсь. Хоть четверть шанса».
Подобные мысли он тщательно скрывал. Иметь их было опасно. Выказывать — смертельно опасно. Свеммель, взиравший на своего маршала с высоты трона, словно стервятник, чуял подобные мыслишки за милю. Царский гений проявлялся не во всех областях, но там, где он являл себя, соперничать с ним было невозможно. Нынешнего своего поста Ратарь добился не в последнюю очередь несгибаемой верностью.
— Альгарве занята войной на востоке, — промолвил Свеммель. — Король Мезенцио отвернулся от Ункерланта. Самый удобный момент нанести рыжеволосому удар — когда он стоит к тебе спиной.
— Все это чистейшая правда, ваше величество. — Ратарь в полной мере воспользовался редким случаем одновременно сказать правду и польстить конунгу. — Но вспомните, умоляю вас, что, когда мы вернули в лоно державы западный Фортвег, Альгарве тоже воевала на западе. Тогда вы приложили все усилия к тому, чтобы не потревожить войска Мезенцио, а также к тому, чтобы не перейти границ Ункерланта на начало Шестилетней войны.
— Тогда Мезенцио ждал нашего удара, — ответил Свеммель. — Коварный негодяй этот Менезцио. — В устах конунга это была изрядная похвала — или, быть может, признание равного равным. — Но мы удержали нашу руку. Теперь мы убаюкали его. Теперь он думает, что мы не нанесем удара. Он может даже думать — мы надеемся, — что мы опасаемся ударить по Альгарве.
Ратарь опасался ударить по Альгарве. Он и его помощники немало времени потратили, изучая способ, коим альгарвейцы прошли сквозь фортвежскую армию, точно копье сквозь плоть. В уединении собственных мыслей он сравнивал успехи рыжиков с тем, как показала себя ункерлантская армия в боях с зувейзинами. Картина получалась настолько неприглядная, что Ратарь оставил ее при себе. Но если бы сейчас маршал выказал страх, в ту же минуту Свеммель назначил бы себе нового маршала.
Как бы ни тревожили Ратаря сомнительные успехи его армии в Зувейзе, маршал мог обернуть их на пользу стране.
— Ваше величество, вспомните, какова была основная проблема ваших войск в северной кампании, — проговорил он.
— Она, — прорычал конунг, — заключалась в том, что мы не смогли разгромить даже то жалкое охвостье, что выставили против нас чернокожие! Верблюды! — Он скривился так, что сам стал на удивление похож на верблюда. — Мы уверяем тебя, маршал, что твои доклады в отношении верблюдов весьма нас утомили.
— Могу лишь молить ваше величество о прощении. — Ратарь перевел дух. — Зувейзины сопротивлялись более упорно и применяли верблюдов более ловко, нежели мы рассчитывали. Однако не в этом заключалась главная наша трудность.
Конунг вновь склонился вперед, пытаясь вселить в сердце маршала ужас — и ему это удавалось, хотя Ратарь надеялся, что конунг этого не понимает.
— Если ты скажешь, что корень зла кроется в скверном руководстве, маршал, — предупредил Свеммель, — ты сам приговоришь себя.
— Наши военачальники, за исключением Дроктульфа, показали себя достойно, — возразил Ратарь. Дроктульф уже не был генералом; Ратарь полагал, что Дроктульф уже не числился среди живущих. Но маршал не мог позволить себе отвлекаться на мелочи. Он сделал глубокий вдох. — Наша основная проблема, ваше величество, заключалась в том, что мы поторопились с ударом.
— Продолжай, — вымолвил Свеммель тоном законника, выслушивающего вынужденное признание и без того явно виновного негодяя.
— Мы ударили слишком рано, прежде, чем все подразделения заняли свои места, предусмотренные планом, — проговорил Ратарь. Он не стал упоминать, что сделано это было по прямому приказу Свеммеля. — Мы ударили прежде, чем были полностью готовы, и поплатились за это. Если мы поторопимся с ударом в войне с Альгарве, плата будет еще выше.
— Этого можешь не опасаться, — утешил его Свеммель. — Мы знаем, что рыжеволосые — более серьезный противник, нежели зувейзины. Мы дозволяем тебе собрать столько солдат, сколько посчитаешь нужным, лишь бы они готовы были атаковать, когда мы отдадим приказ. Как видишь, мы стремимся быть снисходительны.
Кулак, стиснувший кишки Ратаря, ослабил хватку. Свеммель пребывал в рассудительном — для Свеммеля — расположении духа. Поэтому маршал осмелился продолжить:
— Ваше величество, это лишь половина каравая. А вот вторая половина: я поколебался бы напасть на Альгарве, даже собрав в единый кулак все наши силы. Сейчас — поколебался бы.
Свеммель устремил на него острый палец:
— Ты забыл в пустынях Зувейзы свои ядра, маршал?
— Нет. — Стоять спокойно и говорить уверенно было сложней, чем стоять на передовой под огнем. — Подумайте, ваше величество: сейчас Альгарве повсюду на востоке ведет оборонительные бои как с Елгавой, так и с Валмиерой. Если мы ударим по рыжикам с тыла, у них останутся резервы, чтобы отразить атаку. Но близится весна. Скоро альгарвейцы начнут наступление на своих противников. Для этого им придется бросить в бой все наличные силы. Случится так, как было в Шестилетнюю войны: армия пойдет на армию, не в силах ни прорвать фронт, ни отступить. Вот тогда, ваше величество, тогда мы нанесем удар — смертельный!
Он ждал. Что придет в голову конунгу Свеммелю, предсказать было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97