Впрочем, о деле капитан не забывал.
— Если мы идем обходным курсом, мой чародейный друг, не пора ли менять становую жилу?
— Если бы мы вправду хотели пойти в обход, мы бы подняли паруса — паруса на мачтах, как во дни Каунианской империи, — заметил Фернао. — Тогда мы могли бы пройти мимо берегов Сибиу на расстоянии плевка, и никто бы не заметил.
— О да, без сомненья! — Рохелио вздернул брови. — И стоило бы налететь буре, как нас размазало бы по Клужским рифам. Нет уж, спасибо! В те времена, конечно, были мужи — безголовые от рождения, вот что я скажу. Плыть по воле ветра, наугад, без помощи сил земли? Да кто в здравом уме на такое осмелится?
— Например, невежда, — ответил Фернао. — Или яхтсмен. Но поскольку я не тот и не другой…
Чародей снял висевший на шее амулет из янтаря и магнетита в золотой оправе и стиснул в ладонях, чувствуя, как течет волшебство по становой жиле, вдоль которой мчалась «Пантера». Он не мог бы описать словами это ощущение, но выучился его толковать.
— До пересечения жил — три минуты, капитан, может, четыре.
— Тогда пойду встану к румпелю сам, — проговорил Рохелио. — Этот обормот-рулевой, должно быть, в носу ковыряется или сам с собой любится. Сколько ни кричи, а мы так и будем переть по жиле, прямо сибам в глотку.
Не дожидаясь ответа, он поспешил в рубку. Фернао знал, что капитан возводит напраслину на рулевого. А еще прекрасно понимал, что капитан знает, насколько возмутительно себя ведет, поскольку в лицо тот всегда обращался к рулевому с наилучшим почтением. Рохелио был, возможно, сумасброд, но не дурак.
Потом чародей забыл о Рохелио, забыл обо всем, отдавшись протекающему сквозь амулет, сквозь его тело чувству, которому служил не столько субьектом, сколько проводником, подобно тому, как становая жила была проводником сил, которые ощущал Фернао. Когда токи сил затрепетали перед ним, чародей чуть наклонился и резко вскинул правую руку.
Палуба вздыбилась под ногами. «Пантера» совершила поворот на правый борт. Никакой парусник не смог бы сменить курс так резко — словно тот был прочерченной по угольнику линией. Фернао не мог видеть, где пересекаются под волнами становые жилы, но и не нуждался в этом — для того ему служили иные чувства.
Убедившись, что поворот выполнен удачно, чародей повесил цепочку обратно на шею. Привычный вес амулета вернулся на свое место над сердцем. Рохелио помахал ему с мостика, и Фернао ответил ему тем же. Чародей гордился своей работой. Особенно когда выполнял ее хорошо.
Внезапно на лицо его набежала тень. Вновь сорвав с шеи амулет, он впился в него пальцами и замахал уже не на шутку.
— Капитан! — заорал он. — У нас скоро будет компания!
— Что чуется? — крикнул в ответ Рохелио, сложив ладони рупором.
— Дрожь в становой жиле… нет, двойная дрожь! — поправился Фернао. — Два корабля на нашем курсе, приближаются. Встретим их через час, может, чуть меньше.
Рохелио отпустил пару соленых словечек.
— Они знают, что мы здесь? — осведомился он.
— Да, если только их чародеи не дрыхнут на вахте, — ответил Фернао.
Капитан «Пантеры» облегчил душу еще раз.
— Это, — он все еще пытался бодриться, — случайно не наш альгарвейский конвой?
Фернао нахмурился снова — такая мысль ему в голову не пришла — и сосредоточился на амулете.
— Мне кажется, это не альгарвейцы, — промолвил он наконец, — но точно не скажу. У Сибиу и Альгарве свои приемы становой магии, от наших они не сильно отличаются. Но не валмиерские, точно: у Валмиеры и Елгавы особый стиль.
Рохелио спустился с мостика, чтобы не надрывать горло.
— Сибы, точно, — предрек он. — Вот сейчас станет интересно.
— Мы же нейтральная страна, — напомнил Фернао. — Сибиу нуждается в торговле с нами больше, чем Альгарве: их острова далеко не все родят, в чем нуждается страна. Если они заградят нам путь, то попадут под эмбарго. Надо быть дураком, чтобы полагать, будто король Витор станет попусту бросаться подобными обещаниями, — а сибы не дураки.
— У них война, — ответил Рохелио. — Когда воюешь — головой не думаешь. Всякий, кто об этом забывает, — точно дурак, дражайший мой чародей.
— Вполне возможно. — Фернао отвесил ему церемонно-вежливый поклон. — Но вот что я скажу вам, дражайший капитан: если Сибиу начнет очень сильно мешать лагоанской торговле, король Витор не ограничится эмбарго. Он вступит в войну… и тут уже сибам надеяться не на что.
— Сибиу против нас и Альгарве? — Рохелио поджал губы, потом кивнул. — Да, вы правы, хотя якорь мне в глотку, если мне по душе мысль о союзе с королем Мезенцио.
— Мы будем не союзниками, а совражниками, — ответил Фернао. — Ункерлант и Куусамо воюют с Дьёндьёшем, но они не союзники.
— А вы бы стали заключать союз с Ункерлантом? Да я скорей стисну зубы и поцелую Мезенцио в лысину, — огрызнулся Рохелио и тут же оскалился в жуткой гримасе. — Но если сибы подговорят Куусамо ударить нам в спину…
— Не будет такого, — возразил Фернао и понадеялся про себя, что окажется прав. Во всяком случае, у него была причина так думать: — Куусамо не станет воевать на два фронта.
Капитан хмыкнул.
— Ммм… может быть. Я бы на два фронта точно воевать не хотел. Царской брадой клянусь — я и на один-то фронт рваться не стану.
Его прервал окрик с «вороньего гнезда»:
— Два корабля на западном горизонте! Похожи на сибианские фрегаты!
Рохелио кинулся на мостик.
Фернао глянул на запад. Тощие акульи силуэты быстро приближались. Без сомнения — сибианские фрегаты, ощерившиеся станковыми жезлами и баллистами, чьи сверкающие снаряды могли изувечить торговый корабль с расстояния в несколько миль. «Пантера» не могла ни скрыться от преследователей, ни сражаться с ними.
— Почтенный чародей, нас вызывают по кристаллу, — окликнул его Рохелио. — Вы же говорите по-сибиански? У меня выходит скверно, а лагоанского тот ублюдок, с которым я беседую, почти не понимает.
— Говорю.
Фернао поспешил на мостик. Сибианский, альгарвейский и лагоанский языки были сродственны, но первые два походили друг на друга, как родные братья, в то время как лагоанский приходился им седьмой водой на киселе, растерявшей общие для всего семейства склонения и обильно пополнившийся куусаманскими и каунианскими корнями.
Из кристалла «Пантеры» на чародея смотрел мужчина в иссинязеленом мундире военно-морского флота Сибиу. Фернао представился на его родном языке, после чего перешел к делу:
— Кто вы и чего требуете?
— Капитан Пропатриу, фрегат королевского флота Сибиу «Пронзающий», — ответил моряк. Слова его эхом отдавались в тесном шаре. — Ложитесь в дрейф и будьте готовы принять на борт наших инспекторов.
Когда чародей перевел, Рохелио решительно мотнул головой.
— Нет, — промолвил Фернао. — Мы направляемся по своим законным делам. Не вмешивайтесь или пеняйте на себя.
— Вы направляетесь в Альгарве, — возразил капитан Пропатриу. — Мы обыщем ваше судно.
— Нет, — повторил Фернао. — По распоряжению короля Витора мы не потерпим никаких препон нашей торговле с любой из держав и готовы подкрепить свое решение эмбарго — или более серьезными мерами. Может ли Сибиу позволить себе это?
— Вонючие надменные лагоанцы, — пробормотал Пропатриу. Фернао сделал вид, будто не слышал. Видно было, как сибианский моряк берет себя в руки.
— Ждите, — бросил тот в толщу кристалла, и отполированный камень опустел.
— Что он делает? — спросил Рохелио.
— Вызывает базу и просит инструкций, если я не ошибаюсь, — отозвался чародей, подумав, что если он ошибается, то скоро здесь будет жарко.
Однако несколько минут спустя капитан Пропатриу опять проявился в кристалле.
— Продолжайте движение, — проскрежетал он с явной ненавистью, добавил: — Под мои проклятья! — и сгинул вновь.
Рохелио и Фернао разом облегченно вздохнули. «Пантера» проскользнула между бортами сибианских кораблей и помчалась в направлении Альгарве.
Глава 2
Из дворца царя Шазли Хадджадж выезжал в ункерлантское посольство со всем энтузиазмом человека, собравшегося вырвать себе зуб. К великому южному соседу Зувейзы он относился с настороженностью и опаской, примерно как домашняя кошка — к поселившемуся по соседству льву, и царь Шазли, равно как любой зувейзин, имеющий в голове хоть гран здравого смысла, вполне эту точку зрения разделял.
Солнечные лучи падали почти отвесно с лаково-синих небес: Зувейза простиралась на север дальше, чем любая другая держава континента Дерлавай. Невзирая на блеск светила, большинство прохожих на улице было облачено лишь в широкополые шляпы и сандалии, не прикрыв тело ни единой ниткой. Темная кожа позволяла им без труда переносить самое жаркое солнце.
Из уважения к обычаям Ункерланта Хадджадж накинул ситцевую рубаху, прикрывавшую тело до самых колен. Какой смысл людям носить одежду, он не мог понять до того, как впервые провел зиму в университете Трапани, еще до начала Шестилетней войны. Какой смысл носить одежду в зувейзинском климате, он не мог понять до сих пор, но что поделаешь — такова плата за дипломатическую карьеру.
У дверей посольства стояли в карауле ункерлантские солдаты. Они тоже были одеты: в сланцево-серые мундиры, ошеломительно неуместные в городе белой известки и сверкающего золотом песчаника. Под мышками и на груди у них проступали окаймленные белесым мокрые пятна пота. Страдая от невыносимой для них жары, солдаты стояли совершенно неподвижно — только глаза жадно следили за проходящими мимо симпатичными молодыми зувейзинками. Хадджадж посмеялся — про себя, там, где это незаметно.
Послом в Зувейзу конунг Свеммель назначил мрачного немолодого типа по имени Ансовальд. Возможно, тот был заклят от потения напрочь, а возможно, просто был слишком упрям, чтобы дозволить себе подобные человеческие слабости. Так или иначе, а ни на лбу, ни на рубашке его не было видно ни капли пота.
— Приветствую вас от имени моего конунга, — бросил посол Хадджаджу, когда лакей ввел министра иностранных дел Зувейзы в его кабинет. — Ваша пунктуальность свидетельствует об эффективности.
— Благодарю и приветствую, в свою очередь, вас от имени его величества, — ответил Хадджадж.
С Ансовальдом он общался на альгарвейском — языке, которым оба владели в равной мере свободно. Хадджадж полагал, что со стороны Свеммеля было бы значительно эффективнее направить в Бишу посла, который хотя бы владеет зувейзинским, но говорить об этом вслух было бы недипломатично. Сам он понимал ункерлантское наречие значительно лучше, чем показывал. «И значительно лучше, чем мне хотелось бы», — как любой зувейзин в подобных обстоятельствах, добавил он про себя.
— Так в чем цель нашей встречи? — поинтересовался Ансовальд.
«Тороплив, как ункерлантец», — гласила зувейзинская поговорка. Если бы Хадджадж явился в гости к своему соплеменнику, они бы долго распивали чай и финиковое вино, закусывая печеньем и беседуя о всяческих мелочах, прежде чем перейти, наконец, к сути беседы. Если бы Ансовальд пришел во дворец, Хадджадж заставил бы его претерпеть неторопливый ритуал гостеприимства до самого конца, как традиции ради, так и для того, чтобы позлить вражеского посла. В посольстве, однако, правил ункерлантский обычай. Хадджадж вздохнул — едва приметно.
— Цель данной встречи, ваше превосходительство, — промолвил Хадджадж, — передать вам неудовольствие моего владыки недавними провокациями на границе наших держав.
«Неудовольствие» в данном случае наидипломатичнейшим образом подразумевало, что царь Шазли не может решиться, бесноваться ему от злости или трястись от ужаса.
Широкие плечи Ансовальда приподнялись и опустились вновь.
— Ункерлант отрицает факт каких-либо провокаций.
Из кожаного чемоданчика Хадджадж достал небольшой свиток.
— Ваше превосходительство, я должен представить вам список убитых и раненых пограничников и солдат со стороны Зувейзы, перечень собственности, уничтоженной во время ункерлантских нападений, а также незаконным образом воздвигнутых во владениях царя Шазли ункерлантских зданий и укреплений.
Ансовальд неторопливо прочел документ — написанный, как это принято было в дипломатических кругах, на классическом каунианском, — потом снова пожал плечами.
— Все указанные инциденты произошли на территории Ункерланта, — заявил он. — Если провокации имели место, то, очевидно, со стороны Зувейзы.
— Ну, знаете ли, ваше превосходительство! — воскликнул Хадджадж, забыв на миг от ярости о хороших манерах. Он указал на висевшую за спиной Ансовальда карту Зувейзы: — Посмотрите, будьте любезны! Некоторые из этих случаев произошли в десяти, а то и в пятнадцати милях к северу от границы между двумя нашими державами, установленной Блуденцким договором.
— Ах, этот договор… — Ансовальд нехорошо улыбнулся. — Предатель Киот выторговал в Блуденце у вас, зувейзин, этот договор ради вящей эффективности: оставив в покое ваших отщепенцев, он берег силы для боя с конунгом Свеммелем. Немного же это принесло ему пользы. — Нехорошая усмешка стала шире. — Почему должен конунг Свеммель следовать примеру изменника?
Возмущение Хадджаджа смыло ужасом. На миг ему стало любопытно: может, случись Киоту победить в Войне близнецов, Ункерлант оказался бы менее скверным соседом? Едва ли: ункерлантцев, в конце концов, не переделаешь.
— Конунг Свеммель, — проговорил он с величайшей осторожностью, — придерживался условий Блуденцкого договора с того момента, как стал править Ункерлантом нераздельно. Если бы он не признавал Зувейзу свободной и независимой державой, вы, ваше превосходительство, не могли бы исполнять роль его посла. Будет ли эффективно менять политику, приносящую столь щедрые плоды?
Даже волшебное для ункерлантского слуха словечко не поколебало Ансовальда.
— Эффективность, — заметил посол, опять пожимая плечами, — меняется со временем. В любом случае, мы отвергаем все переданные вами протесты царя Шазли. Что-нибудь еще или мы закончили?
Даже по ункерлантским меркам посол был резок до грубости.
— Будьте любезны сообщить конунгу Свеммелю, что мы будем защищать свои границы, — промолвил Хадджадж, вставая, и уже в дверях выпустил прощальную стрелу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97