Под дверями посольства стояли на страже потеющие в своих мундирах рыжеволосые охранники, в точности как их ункерлантские коллеги перед обиталищем посланника конунга. Альгарвейцы, однако, вовсе не собирались париться молча и недвижно. Они провожали взглядами проплывающих мимо симпатичных темнокожих девушек, покачивали бедрами и выкрикивали непристойности то на своем языке, то на тех обрывках зувейзинского, что успели усвоить.
Девушки проходили мимо, делая вид, будто не слышат. Столь явное восхищение женскими прелестями среди зувейзин не приветствовалось. Впервые попав в альгарвейский университет, Хадджадж был просто шокирован. Там, впрочем, брошенные сгоряча слова не могли посеять зерна кровной мести. Альгарвейские девицы только хихикали, а порой отвечали юношам той же монетой. Это будущего министра тоже шокировало.
Ныне Хадджаджа не так легко было смутить.
Секретарь альгарвейского посла был по меркам любой страны человеком безупречных манер.
— Нижайше прошу прощения у вашего превосходительства, — пробормотал он на превосходном зувейзи, проводя Хадджаджа мимо караульных под своды посольства, — но вы же знаете, каковы солдаты.
— О да, — ответил Хадджадж. — Я давно научился снисходительно относиться к чужим слабостям в надежде, что другие так же снисходительно отнесутся к моим.
— Что за прелестный взгляд на мир! — воскликнул секретарь и, заглянув в двери, перешел на родной язык: — Ваше превосходительство, министр иностранных дел царства Зувейза прибыл!
— Так проводи его, проводи! — откликнулся маркиз Балястро.
Языком Зувейзы посол не владел, но, поскольку Хадджадж свободно разговаривал на альгарвейском, оба отлично понимали друг друга.
Балястро едва перевалило за сорок. Узкую бородку под нижней губой и усы он покрывал воском так густо, что те стояли, острые и негнущиеся, словно рога газели. Невзирая на это, фатовства в маркизе крылось не больше, чем в любом другом альгарвейце, и для дипломата он был весьма прямодушен.
А еще он — или его секретарь — знал, что в общении с зувейзинами не стоит сразу заводить речь о делах. Словно по волшебству, на столе перед гостем появился поднос с вином и печеньем. Балястро болтал о мелочах, ожидая, когда Хадджадж перейдет к сути: еще одна любезность.
— Ваше превосходительство, — начал, в конце концов, гость, — положение, при котором великие державы могут безнаказанно запугивать и угнетать малые одной лишь силой своего величия, без сомнения, нарушает сложившиеся добрые отношения между царствами мира.
— Когда Альгарве осаждена врагами столь горестным образом, я едва ли могу оспорить сей принцип, — ответил Балястро. — Практическое его применение, однако, будет меняться в зависимости от обстоятельств.
Альгарве едва ли можно было назвать малой державой, но говорить об этом вслух Хадджадж не стал.
— Как я говорил вам и прежде, — промолвил он вместо этого, — Свеммель, конунг ункерлантский, продолжает выдвигать к Зувейзе бессмысленные требования. Поскольку Альгарве на своем опыте познакомилось с подобным вымогательством…
Балястро поднял руку:
— Ваше превосходительство, позвольте быть откровенным — Альгарве не воюет с Ункерлантом. Король Мезенцио не желает в настоящее время вступать в конфликт с конунгом Свеммелем. По этой причине Альгарве не имеет возможности выдвигать возражения против действий конунга на отдаленных рубежах его державы. В частном порядке король Мезенцио может глубоко сожалеть по поводу указанных действий, но не станет — повторяю, не станет — мешать им. Я выразился достаточно ясно?
— Без всякого сомнения.
Хадджаджу пришлось призвать на помощь весь свой дипломатический опыт, чтобы не выдать разочарования. Балястро и прежде не обнадеживал его, но в этот раз посол высказался вполне прямолинейно: от Альгарве Зувейза помощи не получит. Скорей всего, она не получит помощи ни от кого.
Краста была в ярости. Когда маркиза пребывала в ярости, страдали окружающие. Сама она, разумеется, относилась к этому иначе. С точки зрения Красты, это она поправляла себе настроение. Да и в любом случае чувства окружающих всегда казались ей не вполне реальными — все равно что какие-то там цифирки меньше нуля. Впрочем, ее учитель математики был так изумительно мил, что Краста если не поверила в отрицательные числа, то хотя бы сделала вид, что верит.
Сейчас благородной даме не было нужды притворяться.
— Почему нас пичкают этой ерундой?! — вскричала она, размахивая газетой перед лицом Бауски. — Почему не говорят правды?!
— Не понимаю вас, сударыня, — пробормотала служанка.
Осмелиться прочесть газету прежде, чем это сделает хозяйка, она, конечно, не могла. А если бы осмелилась, не стала бы в подобной дерзости признаваться.
Краста снова взмахнула газетой, и Бауске пришлось отпрыгнуть, чтобы не получить страницами по лицу.
— Только и пишут, что мы наступаем на Альгарве и приближаемся к вражеским укреплениям. Мы приближаемся к ним уже не первую неделю! Мы наступаем с начала этой дурацкой войны! Так почему мы их еще не одолели, во имя всех сил горних?!
— Быть может, враги очень сильны, сударыня? — отозвалась Бауска.
— Ты что хочешь сказать?! — Краста яростно блеснула глазами. — Хочешь сказать, что наши отважные солдаты — хочешь сказать, что мой брат-герой — не могут пробиться через заслоны каких-то полудиких варваров? Ты это хочешь сказать?!
Бауска живо принялась оправдываться. Краста слушала ее вполуха. Слуги всегда врут.
Маркиза бросила газету на пол. С ее точки зрения, война и так излишне затянулась. Становилось скучно.
— Я отправляюсь в город, — объявила она. — Пройдусь по лавкам и кофейням. Возможно — возможно, обрати внимание, — подберу себе что-нибудь любопытное. Скажи, пусть выводят коляску.
— — Слушаюсь, госпожа. — Бауска с поклоном попятилась. Выходя из комнаты, она пробурчала себе что-то под нос, но, конечно, вовсе не то, что послышалось Красте, а именно: «Хоть с шеи моей слезет…» Маркиза посчитала, что ее обманул слух: Бауска никогда не осмелилась бы произнести нечто подобное в присутствии хозяйки. Горничная прекрасно знала, что может случиться, если та проявит хоть малейшее неуважение к маркизе. Все слуги в поместье знали.
Кучер с низким поклоном подал Красте руку, помогая подняться в коляску.
— На бульвар Всадников, — приказала маркиза. На упомянутом бульваре располагались — почти впритык — самые дорогие магазины Приекуле. — Довезешь до перекрестка с Малогорной. И за час до заката жду коляску на том же месте.
— Слушаюсь, госпожа, — ответил кучер, как до него — Бауска.
Некоторые дворяне позволяли прислуге обращаться к ним фамильярно. Краста подобной ошибки не совершала никогда. Слуги не ровня ей, а грязь под ногами, и об этом следует напоминать постоянно.
Коляска мчалась по старинным улицам. Мостовые были почти пусты. У многих простолюдинов, как слышала Краста, отняли для военных нужд лошадей и мулов. Общественные караваны, скользившие вдоль становых жил, тоже не были переполнены. Ехали на них в основном женщины — слишком много мужчин ушло в армию короля Ганибу.
Столица, как и прохожие на ее улицах, казалась собственной тенью. Окна многих лавкок и харчевен были закрыты ставнями: подчас оттого, что хозяева их ушли на войну, а кое-где потому, что владельцы желали сохранить дорогие стекла в случае, если на столицу Валмиеры обрушатся альгарвейские ядра. Покуда бомбардировок не было. Краста пребывала в счастливой уверенности, что их и не будет.
В основание Колонны каунианских побед рабочие укладывали мешки с песком, прикрыв резной мрамор полотняным чехлом. Краста хихикнула, вспомнив о чехлах из овечьих кишок, которые натягивают на иного рода столпы. Вокруг древнего памятника вышагивал чародей, старательно что-то заклиная — должно быть, защищал чехол от огня или придавал ему крепости волшебной силой. Валмиера могла позволить себе сберечь сокровища предков. Немногие дворяне и еще меньше простолюдинов могли сохранить подобным образом свое достояние.
Фыркнули кони, и коляска остановилась. Краста ступила на мостовую бульвара Всадников, не оглянувшись. Ей не приходило в голову задуматься, чем займется кучер до того часа, когда придет пора встретить хозяйку на том же месте. С ее точки зрения, слуга переставал существовать, когда в его услугах пропадала необходимость. Если он не начнет существовать вновь, стоит ему понадобиться хозяйке, кучер горько пожалеет об этом.
На бульваре Всадников ни одна лавка не закрылась. Под льстивые возгласы лавочников Краста горделиво плыла от ювелира к модистке, а оттуда — в лавку, где торговали модными лампадками. В лавке дорогой портнихи продавщица, на вкус маркизы, недостаточно перед ней лебезила. Месть Красты была страшна: она замучила девчонку, перемерив последовательно все брюки в лавке — от шелковых и полотняных до замшевых.
— Так что же госпожа выберет? — взмолилась взмыленная продавщица, когда Краста, наконец, натянула те брюки, в которых пришла.
— О, я ничего не собиралась покупать, — слащавым голосом пропела маркиза. — Просто хотела сравнить ваш товар с модами Дома Споди, которые видела вчера.
И вышла, оставив обмякшую продавщицу тоскливо смотреть ей вслед.
Поставив наглую девчонку на место, маркиза необыкновенно смягчилась душой и немедля направилась через улицу в «Бронзовую тетерку» — к этому заведению Краста питала слабость.
Пожилой официант с густыми, почти альгарвейского великолепия усами вел благородную даму к свободному столику у камина, когда сидевший неподалеку мужчина внезапно поднялся на ноги, отвесив Красте изящный поклон.
— Маркиза! Не соизволите ли составить мне компанию?
Официант замер, ожидая решения. Краста улыбнулась.
— Безусловно, виконт Вальню, — ответила она.
Чуть приметно пожав плечами, старик провел маркизу к столику Вальню. Виконт склонился снова, в этот раз над запястьем Красты, и вяло уронил руку.
Краста улыбнулась еще шире.
— Как приятно вас видеть, виконт, — промолвила она, усаживаясь. — Мы не встречались уже так давно, что я подумала, что вы облачились в офицерский мундир, как мой брат.
Вальню отпил темного пива из кружки. Отсветы пламени из камина играли на его острых скулах, казавшихся точеными или призрачными, смотря как озарял их свет — древняя кровь, подумала Краста.
— Боюсь, — промолвил он, криво усмехнувшись, — что тяготы службы в поле не для меня. Я столичное растение и не могу процвесть вырванным из здешней почвы. Если король Ганибу в отчаянии потребует от меня воинских подвигов, значит, Валмиера и впрямь в страшной опасности.
— Пива, госпожа? — спросил у Красты официант. — Светлого или темного? Или вина?
— Пива, — решила маркиза. — Светлого пива и томленой форели на шафрановом рисе.
— А мне копченых колбасок с капустой в уксусе, — объявил Вальню. — Здоровая крестьянская пища. — В самом виконте не было ничего крестьянского, как, впрочем, и здорового. Официант с поклоном удалился. — Не стоит излишне торопиться с трапезой, милейший, — бросил виконт ему вслед. — Мы с маркизой займем друг друга разговорами о высоком… дворянстве.
Официант поклонился снова и ушел.
Краста тихонько захлопала в ладоши.
— Прекрасно сказано! — воскликнула она. — Вы поистине дворянин благородной крови.
— Я делаю что в моих силах, — отозвался Вальню. — Сверх того едва ли можно что-то совершить — как мне, так и любому другому.
— Слишком многие из высшего дворянства даже не пытаются соответствовать нашим высоким меркам, — объявила Краста. — А простолюдины в наши дни стали так жадны, так грубы и вульгарны, что приходится давать им уроки благородных манер. — Она рассказала, как обошлась с продавщицей в модной лавке.
Вальню оскалил ровные, очень белые зубы в восторженной усмешке, отчего стал еще более похож на оживший череп, если бы не восхищенный блеск ясных синих глаз.
— Превосходно! — заметил он. — Превосходно! Едва ли можно было обойтись с девчонкой лучше — разве что проткнуть насквозь, но в этом случае она едва ли усвоила бы урок надолго.
— Пожалуй, вы правы, — с сожалением ответила Краста, — хотя на подобное быдло иным способом трудно повлиять.
Вальню поцокал языком и покачал головой.
— Пойдут сплетни, моя дорогая. Пойдут сплетни. А сейчас, — он приложился к кружке с пивом, — поговорим?
И они говорили: о том, кто с кем спит, кто с кем враждует (темы, порою связанные вполне интимно), чье семейство обошло соперников старшинством и кого поймали на попытках представить свой род более древним, нежели на самом деле. Краста жила сплетнями. Наклонившись над тесным столиком, она слушала Вальню с таким интересом и вниманием, что едва заметила, как официант принес заказанный обед.
Вальню тоже не сразу приступил к своим колбаскам и кислой капусте.
— Еще я слышал, — промолвил он с грустью, — что герцог Кесту позавчера потерял в Альгарве единственного сына и наследника. Когда мне вспоминается, сколько благородных фамилий пресекла Шестилетняя война, когда я думаю, что война нынешняя готова повторить достижения прошлой… сударыня, я опасаюсь за будущность нашего племени.
— Дворянство будет всегда, — отозвалась Краста с машинальной уверенностью, словно говоря: «Утром всегда будет рассвет».
Но судьба мужской линии ее семейства зависела от брата. А Скарню сражался в Альгарве. И наследника у него не было. Думать об этом Красте не хотелось, и, чтобы не думать, она сделала большой глоток пива и принялась за дымящуюся на рисовой подушке форель.
— Надеюсь, с вами и вашими близкими ничего дурного не случится, сударыня, — негромко промолвил Вальню.
Краста предпочла бы, чтобы виконт промолчал, но если уж ему потребовалось открыть рот, Вальню подобрал слова менее пугающие и более добрые, нежели все, что могла бы придумать по такому случаю сама маркиза.
Виконт приступил к своим колбаскам с пахучей капустой — вот уж действительно крестьянская пища! — исчезавшим с поразительной быстротою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97