Сократ. В таком случае, любезный Теэтет, самое время тебе показать себя, а
мне - посмотреть, потому что, признаюсь, Феодор многих хвалил мне и в нашем
городе и в чужих городах, но никого никогда не хвалил он так, как сегодня
тебя.
Теэтет. Ах, если бы так! Но не в шутку ли он это говорил, Сократ?
Сократ. Ну, это не похоже на Феодора. Однако, хотя бы ты даже и подозревал,
что он шутит, все же от своего обещания теперь не отступай, чтобы не
принуждать его к присяге, - ведь его еще ни разу не уличили во
лжесвидетельстве. Ты же смело оставайся при своем решении.
Теэтет. Что же, придется так и сделать, раз ты настаиваешь.
Сократ. Вот и скажи мне, ты учишься у Феодора геометрии?
Теэтет. Я - да.
Сократ. И астрономии, и гармонии, и счету?
Теэтет. Стараюсь, по крайней мере.
Сократ. Вот и я тоже, мой мальчик, стараюсь учиться и у него и у других,
кого считаю знатоками таких вещей. Что-то я уже знаю в достаточной мере, а
вот одна малость приводит меня в затруднение, и я хотел бы рассмотреть это
вместе с тобой и твоими друзьями. Вот скажи мне, учиться - это значит
становиться мудрее в том деле, которому учишься?
Теэтет. А разве нет?
Сократ. А мудрецы, я думаю, мудры благодаря мудрости?
Теэтет. Да.
Сократ. А это отличается чем-то от знания?
Теэтет. Что именно?
Сократ. Мудрость. Разве мудрецы не знатоки чего-то?
Теэтет. Что ты имеешь в виду?
Сократ. Одно ли и то же знание и мудрость?
Теэтет. Да.
Сократ. Вот это как раз и приводит меня в затруднение, и я не вполне
способен сам разобраться, что же такое знание. Нет ли у вас желания
потолковать об этом? Что скажете? Кто из вас ответил бы первым? Если он
ошибется - да и всякий, кто ошибется, - пусть сидит на осле, как это
называется у детей при игре в мяч. А тот, кто победит, ни разу не
ошибившись, тот будет нашим царем и сможет задавать вопросы по своему
усмотрению. Что же вы молчите? Или я веду себя дико, Феодор? Так ведь сам я
люблю беседу, а потому и вас стараюсь заставить разговориться и получить
удовольствие от беседы друг с другом.
Феодор. Нет, Сократ. Вовсе не дико. Но все-таки ты сам вели кому-нибудь из
мальчиков отвечать тебе. Я-то к такой беседе не привык и уже не в том
возрасте, чтобы привыкать. А им как раз следует преуспеть в этом и еще во
многом другом. Ведь правда, что молодым все дается. Поэтому, уж как ты
начал с Теэтета, так и не отпускай его и ему задавай свои вопросы. ё
Сократ. Ты слышишь, Теэтет, что говорит Феодор? Ослушаться его, я думаю, ты
не захочешь. Нельзя ведь, с чтобы младший не повиновался наставлениям
мудрого мужа. Поэтому скажи честно и благородно, что, по-твоему, есть
знание?
Теэтет. Мне некуда деваться, Сократ, раз уж вы велите отвечать. Но уж если
я в чем ошибусь, вы меня поправите.
Сократ. Разумеется, если только сможем.
Теэтет. Итак, мне кажется, что и то, чему кто-то может научиться у Феодора,
- геометрия и прочее, что ты только что перечислял, - есть знания и, с
другой стороны, ремесло сапожника и других ремесленников - а все они и
каждое из них есть не что иное, как знание.
Сократ. Вот благородный и щедрый ответ, друг мой! Спросили у тебя одну
вещь, а ты даешь мне много замысловатых вещей вместо одной простой.
Теэтет. Что ты хочешь этим сказать, Сократ?
Сократ. Может статься, и ничего, но все же я попытаюсь разъяснить, что я
думаю. Когда ты называешь сапожное ремесло, ты имеешь в виду знание того,
как изготовлять обувь?
Теэтет. Да, именно это.
Сократ. А когда ты называешь плотницкое ремесло? Конечно, знание того, как
изготовлять деревянную утварь?
Теэтет. Не что иное и в этом случае.
Сократ. А не определяешь ли ты в обоих случаях то, о чем бывает знание?
Теэтет. Ну да.
Сократ. А ведь вопрос был не в том, о чем бывает знание или сколько бывает
знаний. Ведь мы задались этим вопросом не с тем, чтобы пересчитать их, но
чтобы узнать, что такое знание само по себе. Или я говорю пустое?
Теэтет. Нет, ты совершенно прав.
Сократ. Взгляни же еще вот на что. Если бы кто- и то спросил нас о самом
простом и обыденном, например о глине - что это такое, а мы бы ответили
ему, что глина - это глина у горшечников, и глина у печников, и глина у
кирпичников, - разве не было бы это смешно?
Теэтет. Пожалуй, да.
Сократ. И прежде всего потому, что мы стали бы полагать, будто задавший
вопрос что-то поймет из нашего ответа: "Глина - это глина", стоит только
нам добавить к этому: "глина кукольного мастера" или какого угодно еще
ремесленника. Или, по-твоему, кто-то может понять имя чего-то, не зная, что
это такое?
Теэтет. Никоим образом.
Сократ. Значит, он не поймет знания обуви, не ведая, что такое знание
[вообще]?
Теэтет. Выходит, что нет.
Сократ. Значит, и сапожного знания не поймет тот, кому неизвестно знание? И
все прочие искусства.
Теэтет. Так оно и есть.
Сократ. Стало быть, смешно в ответ на вопрос, что есть знание, называть имя
какого-то искусства. Ведь с вопрос состоял не в том, о чем бывает знание.
Теэтет. По-видимому, так.
Сократ. Кроме того, там, где можно ответить просто и коротко, проделывается
бесконечный путь. Например, на вопрос о глине можно просто и прямо сказать,
что глина - увлажненная водой земля, а уж у кого в руках находится глина -
это оставить в покое.
Теэтет. Теперь, Сократ, это кажется совсем легким. И я даже подозреваю, что
ты спрашиваешь о том, к чему мы сами накануне пришли в разговоре, - я и вот
этот Сократ, твой тезка.
Сократ. Что же это такое, Теэтет?
Теэтет. Вот Феодор объяснял нам на чертежах нечто о сторонах квадрата,
[площадь которого выражена продолговатым числом], налагая их на трехфутовый
и пятифутовый [отрезки] соответственно и доказывая, что по длине они
несоизмеримы с однофутовым [отрезком]; и так перебирая [эти отрезки] один
за другим, он дошел до семнадцатифутового. Тут его что-то остановило.
Поскольку такого рода отрезков оказалось бесчисленное множество, нам пришло
в голову попытаться найти какое-то их единое [свойство], с помощью с
которого мы могли бы охарактеризовать их все.
Сократ. Ну, и нашли вы что-нибудь подобное?
Теэтет. Мне кажется, нашли. Взгляни же и ты.
Сократ. Говори, говори.
Теэтет. Весь [ряд] чисел разделили мы надвое: одни числа можно получить,
взяв какое-то число равное ему число раз. Уподобив это равностороннему
четырехугольнику, мы назвали такие числа равносторонними и четырехугольными.
Сократ. Превосходно.
Теэтет. Другие числа стоят между первыми, например три, пять и всякое
другое число, которое нельзя получить таким способом, а лишь взяв большее
число меньшее число раз или взяв меньшее число большее число раз. Эти
другие числа мы назвали продолговатыми, представив большее и меньшее число
как стороны продолговатого четырехугольника.
Сократ. Прекрасно. А что же дальше?
Теэтет. Всякий отрезок, который при построении на нем квадрата дает
площадь, выраженную равносторонним числом, мы назвали длиной, а всякий
отрезок, который дает разностороннее продолговатое число, мы назвали
[несоизмеримой с единицей] стороной квадрата, потому что такие отрезки
соизмеримы первым не по длине, а лишь по площадям, которые они образуют. То
же и для объемных тел.
Сократ. Выше всяких похвал, дети мои. Так что, я полагаю, Феодор не попадет
под закон о лжесвидетельстве.
Теэтет. И все же, Сократ, на твой вопрос о знании я не смог бы ответить так
же, как о стороне и диагонали квадрата, хотя мне и кажется, что ты ищешь
нечто подобное. И поэтому Феодор все-таки оказывается лжецом.
Сократ. Что же получается? Если бы, похвалив с тебя за быстроту в беге,
кто-то сказал, что не встречал никого столь же быстрого среди юношей, а ты
бы в состязании уступил другому бегуну, в расцвете сил и более резвому, -
то скажи, разве меньше правды стало бы в его похвалах?
Теэтет. Не думаю.
Сократ. А исследовать знание, как я только что здесь говорил, - это,
по-твоему, пустяк и не относится к самым высоким предметам?
Теэтет. Клянусь Зевсом, я думаю, что к высочайшим.
Сократ. А поэтому возьми на себя смелость и не думай, что для слов Феодора
не было оснований. Лучше постарайся всеми возможными способами добраться
прежде всего до смысла самого знания - что же это такое.
Теэтет. Если бы дело было в одном старании, Сократ!
Сократ. Итак, вперед! Ведь только что ты прекрасно повел нас. Попытайся же
и множество знаний выразить в одном определении, подобно тому как, отвечая
на вопрос о [несоизмеримых с единицей] сторонах квадрата, ты все их
многообразие свел к одному общему виду.
Теэтет. Признаюсь, Сократ, до меня доходили те вопросы, что ты задаешь, и я
не раз принимался это рассматривать, но ни сам я никогда еще не был
удовлетворен своим ответом, ни от других не слышал такого истолкования,
какого ты требуешь. Правда, я еще не потерял надежды.
Сократ. Твои муки происходят оттого, что ты не пуст, милый Теэтет, а скорее
тяжел.
Теэтет. Не знаю, Сократ. Но я рассказываю о том, что испытываю.
Сократ. Забавно слушать тебя. А не слыхал ли ты, что я сын повитухи - очень
опытной и строгой повитухи, Фенареты?
Теэтет. Это я слышал.
Сократ. А не слышал ли ты, что и я промышляю тем же ремеслом?
Теэтет. Нет, никогда.
Сократ. Знай же, что это так, но только не выдавай меня никому. Ведь я,
друг мой, это свое искусство скрываю. А кто по неведению не разумеет этого,
те рассказывают тем не менее, что-де я вздорнейший человек и люблю всех
людей ставить в тупик. Приходилось тебе слышать такое? ,
Теэтет. Да.
Сократ. А сказать тебе причину?
Теэтет. Конечно.
Сократ. Поразмысли-ка, в чем состоит ремесло повитухи, и тогда скорее
постигнешь, чего я добиваюсь. Ты ведь знаешь, что ни одна из них не
принимает у других, пока сама еще способна беременеть и рожать, а берется
за это дело лишь тогда, когда сама рожать уже не в силах.
Теэтет. Конечно.
Сократ. А виновницей этого называют Артемиду , поскольку она, сама не
рожая, стала помощницей родов. с Однако нерожавшим она не позволила
принимать, ибо человеку не под силу преуспеть в искусстве, которое ему
чуждо. Поэтому повитухами она сделала женщин, неплодных уже по возрасту,
почтив таким образом в них свое подобие.
Теэтет. Это правильно.
Сократ. А разве не правильно, что распознавать беременных тоже должны не
кто иные, как повитухи?
Теэтет. Разумеется, правильно.
Сократ. Притом повитухи дают зелья и знают заговоры, могут возбуждать
родовые муки или по желанию смягчать их, а ту, что с трудом рожает,
заставить родить, ii или если найдут нужным, то выкинуть.
Теэтет. Это так.
Сократ. А ты не заметил за ними вот чего: ведь они же и сватать горазды,
поскольку умудрены в том, какой женщине с каким мужем следует сойтись,
чтобы родить наилучших детей.
Теэтет. Нет, я этого не знал.
Сократ. Тогда знай, что этим они гордятся больше, чем отсечением пуповины.
Ибо - заметь: будет ли, по- твоему, это одно и то же искусство - выхаживать
и собирать плоды земли и, с другой стороны, знать, в какую землю какой
саженец посадить или какое семя посеять?
Теэтет. Бесспорно, одно и то же.
Сократ. А для женщины, друг мой, разные будут ремесла повитухи и свахи?
Теэтет. Похоже, что нет.
Сократ. В том-то и дело. Однако у нас часты случаи неправильного и
неумелого сватовства мужчины и женщины, имя которому сводничество. Вот
из-за него-то повитухи, как особы священные, избегают сватовства, опасаясь
навлечь на себя вину, тогда как, по существу, одним повитухам уместно и
подобает сватать.
Теэтет. Очевидно.
Сократ. Таково ремесло повитухи, однако моему делу оно уступает. Ибо
женщинам не свойственно рожать иной раз призраки, а иной раз истинное дитя,
а вот это распознать было бы нелегко. Если бы это случалось, то великая и
прекрасная обязанность - судить, истинный родился плод или нет, стала бы
делом повитух. Или ты не находишь?
Теэтет. Нахожу.
Сократ. В моем повивальном искусстве почти все так же, как и у них, -
отличие, пожалуй, лишь в том, что я принимаю у мужей, а не у жен и принимаю
роды души ", а не плоти. Самое же великое в нашем искусстве - то, что мы
можем разными способами допытываться, рождает ли мысль юноши ложный призрак
или же истинный и полноценный плод. К тому же и со мной получается то же,
что с повитухами: сам я в мудрости уже неплоден, и за что меня многие
порицали, - что-де я все выспрашиваю у других, а сам никаких ответов
никогда не даю, потому что сам никакой мудрости не ведаю, - это правда. А
причина вот в чем: бог понуждает меня принимать, роды же мне воспрещает.
Так что сам я не такой уж особенный мудрец, и самому мне не а выпадала
удача произвести на свет настоящий плод - плод моей души. Те же, что
приходят ко мне, поначалу кажутся мне иной раз крайне невежественными, а
все же по мере дальнейших посещений и они с помощью бога удивительно
преуспевают и на собственный и на сторонний взгляд. И ясно, что от меня они
ничему не могут научиться, просто сами в себе они открывают много
прекрасного, если, конечно, имели, и производят его на свет. Повития же
этого виновники - бог и я. И вот откуда это видно: уже многие юноши по
неведению сочли виновниками всего этого самих себя и, исполнившись
презрения ко мне, то ли сами по себе, то ли по наущению других людей ушли
от меня раньше времени. И что же? Ушедши от меня, они и то, что еще у них
оставалось, выкинули, вступивши в дурные связи, и то, что я успел принять и
повить, погубили плохим воспитанием. Ложные призраки стали они ценить выше
истины, так что в конце концов оказались невеждами и в собственных и в
чужих глазах. Одним из них оказался Аристид, сын Лисимаха, было и много
других. Когда же они возвращались обратно и вновь просили принять их,
стараясь изо всех сил, то некоторым мой гении запрещал приходить, иным же
позволял, и те опять делали успехи. Еще нечто общее с роженицами испытывают
они в моем присутствии: днями и ночами они страдают от родов и не могут
разрешиться даже в большей мере, чем те, - а мое искусство имеет силу
возбуждать или останавливать эти муки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134