Платон - Евтидем
Платон
Евтидем

- Но ради Зевса, какая может быть польза в любом приобретении, если не
хватает разума и мудрости? Разве извлечет какую-нибудь пользу человек,
много приобретший и многое совершающий, но лишенный ума? Не лучше ли при
этом довольствоваться малым? Посмотри: разве, меньше делая, он не меньше
совершит ошибок, а совершая меньше ошибок, не скорее избегнет
неблагополучия, избегая же неблагополучия, разве он не избегает несчастья?
- Разумеется, избегает, - сказал Клиний.
- Ну а кто предпочитает действовать меньше - бедный или богатый?
- Бедный.
- А слабый или сильный?
- Слабый.
- Если он в почете находится или в бесчестье?
- В бесчестье.
- Ну а какой человек действует меньше - мужественный и мудрый или же трус?
- Трус.
- В целом же, Клиний, как представляется, все то, что мы раньше назвали
благами, не потому носит это имя, что по самой своей сути является таковым,
но вот почему: если этими вещами руководит невежество, то они - большее
зло, чем вещи противоположные, причем настолько большее, насколько сильнее
они подчиняются руководящему началу, выступающему как зло; если же их
направляют разумение и мудрость, то они скорее будут добром; само же по
себе ни то ни другое ничего не стоит. [170]
... Мы установили, что ничего бы не выиграли, даже если бы без хлопот и
раскопок у нас в руках оказалось бы все золото; и если бы мы даже умели
превращать в золото скалы, это знание не имело бы для нас никакой цены.
Ведь коли бы мы не знали, как использовать золото, то ясно, что от него не
было бы никакой пользы. [...] Точно также, видимо, и от любого другого
знания не будет никакой пользы - ни от умения наживаться, ни от врачебного
искусства, ни от какого иного, если кто умеет что-либо делать, пользоваться
же сделанным не умеет.... Мы нуждаемся в таком знании, в котором сочеталось
бы умение что-то делать и умение пользоваться сделанным.
- Я знаю некоторых составителей речей, не умеющих пользоваться собственными
речами, которые сами они сочинили, подобно тому, как изготовители лир не
умеют пользоваться лирами. В то же время есть другие люди, умеющие
пользоваться тем, что первые приготовили, хотя сами приготовить речи не
умеют. Ясно, что и в деле составления речей искусство изготовления - это
одно, а искусство применения - другое.
- Мне кажется, - сказал я, - ты достаточно веско доказал, что составление
речей - это не то искусство, обретя которое человек может стать счастливым.
А я уж подумал, что здесь и явится нам знание, которое мы давно ищем. Ведь
мне и сами эти мужи, сочинители речей, кажутся премудрыми, и искусство их -
возвышенным и волшебным. Да и неудивительно: оно как бы часть искусства
заклинаний и лишь немного ему уступает. Только искусство заклинателей - это
завораживание гадюг, тарантулов, скорпионов и других вредных тварей, а
также недугов, а искусство сочинителей речей - это завораживание и заговор
судей, народный представителей и толпы. Или ты думаешь иначе?
- Да ведь оно напоминает искусство охоты - только на людей.
- Ну и что же? - спросил я.
- Никакое охотничье искусство, - отвечал он, - не идет далее того, чтобы
схватить, изловить. А после того как дичь, за которой охотятся, схвачена,
звероловы и рыбаки уже не знают, что с нею делать, но передают свою добычу
поварам; а геометры, астрономы и мастера счета, которые тоже ведь охотники,
ибо не создают сами свои задачи, чертежи и таблицы, но исследуют
существующие, - они (поскольку не знают, как этим пользоваться, а
занимаются лишь охотой), если только не совсем лишены разума, передают
диалектикам заботу об использовании своих находок. [...] И стратеги, таким
же точно образом, когда захватят какой-либо город или военный лагерь,
передают их государственным мужам, ибо сами они не умеют воспользоваться
тем, что захватили, наподобие того как ловцы перепелов передают их тем, кто
умеет перепелов откармливать. И если нам необходимо искусство, которое,
сделав какое-то приобретение, создав что-либо или изловив, само же и умеет
этим воспользоваться, и такое искусство сделает нас счастливыми, то надо
искать какое-то другое искусство, не полководческое.
- Показалось нам, что государственное и царское искусство - это и есть то,
что мы ищем. [...] Именно этому искусству, подумали мы, и военное дело, и
другие искусства передоверяют руководить тем, что сами они создают, -
единственному знающему, как всем этим пользоваться.


Платон - Евтифрон
Платон
Евтифрон

Сократ. Скажи ради Зевса, Евтифрон, ты-то себя считаешь настолько точно
осведомленным в божественных законах и в вопросах благочестия и нечестия,
что не страшишься - даже если бы все было так, как ты говоришь, - сам
совершить нечестивое дело, преследуя отца по суду?
Евтифрон. Мало было бы от меня пользы, Сократ, и ничем бы не отличался
Евтифрон от большинства людей, если бы я не был точно осведомлен о подобных
вещах.
Сократ. Пожалуй, уважаемый Евтифрон, для меня самое лучшее - стать твоим
учеником... [298] Поведай же мне, ради Зевса... в чем заключается
благочестие и нечестие как в отношении убийства, так и во всем остальном?
[299] Ведь ты подтвердил, что именно в силу единой идеи {Эйдос - вид и идея
(то, что видно) - основные термины платоновского учения об идеях, они
выражают структурную особеннность предметно-смысловой цельности каждой
вещи, оказываясь видением предметно-смыслового оформления действительности.
- А.Т.} нечестивое является нечестивым, а благочестивое - благочестивым.
[...] Так разъясни же мне относительно этой идеи, что именно она собой
представляет, дабы, взирая на нее и пользуясь ею как образцом, я называл бы
что-либо одно, совершаемое тобою либо кем-то другим и подобное этому
образцу, благочестивым, другое же, не подобное ему, таковым бы не называл.
Евтифрон. Итак, благочестиво то, что угодно богам, нечестиво же то, что им
неугодно. [...]
Сократ. Значит, и то, что у богов бывает противоборство, междоусобицы и
взаимная вражда, - это тоже ты подтверждаешь?
Евтифрон. Да, подтверждаю.
Сократ. А среди богов, благороднейший Евтифрон, одни, по твоим словам,
почитают одно справедливым, прекрасным, постыдным, добрым и злым, а другие
- другое: ведь не восставали бы они друг на друга, если бы не спорили из-за
этого. Как ты думаешь?
Евтифрон. Ты прав.
Сократ. Но, Евтифрон, согласно этому рассуждению, благочестивое и
нечестивое - это одно и то же.
Евтифрон. Видимо, так.
Сократ. Но давай внесем сейчас такую поправку в рассуждение: нечестиво
ненавистное всем богам, а угодное всем им - благочестиво, если же что-либо
одни из них любят, а другие ненавидят, то это либо ни то ни другое, либо и
то и другое одновременно. Но подумай вот о чем: благочестивое любимо богами
потому, что оно благочестиво, или оно благочестиво потому, что его любят
боги? ... Не потому ведомое ведут, что оно является ведомым, но оно потому
и ведомо, что его ведут; наконец, не потому несомое несут, что оно несомо,
но оно несомо, потому что его несут. Значит, ясно, Евтифрон, что я хочу
сказать, а именно: если нечто является чем-то и что-то испытывает, то не
потому оно является, что бывает являющимся, но являющееся потому что
является; и не из-за того оно нечто испытывает, что бывает страдающим, но
страдает из-за того, что нечто испытывает. Что же мы скажем, Евтифрон, о
благочестивом? [...] Значит его любят потому, что оно благочестиво, а не
потому оно благочестиво, что его любят? Ну а богоугодное ведь является
таковым потому, что оно угодно богам? [...] Значит, богоугодное, Евтифрон,
- это не благочестивое и благочестивое - это не богоугодное, как ты
утверждаешь, но это две различные вещи.
Евтифрон. Итак, Сократ, мне представляется, что праведным и благочестивым
является та часть справедливого, которая относится к служению богам; та же
часть, что относится к заботе о людях, будет остальною частью
справедливого. [...]
Сократ. Ну а благочестие и праведность - это забота о богах, Евтифрон?
Евтифрон. Именно так.
Сократ. Так, значит, и благочестие, будучи заботой о богах, приносит богам
пользу и делает их лучшими? И ты согласишься с тем, что, когда ты
совершаешь что-то благочестивое, ты делаешь кого-то из богов лучше?
Евтифрон. Конечно, нет, клянусь Зевсом! [...]
Сократ. Так скажи же, какого рода служение богам является благочестивым?
Евтифрон. А такое, каким служат рабы своим господам.
Сократ. Понимаю: значит, это своего рода искусство служить богам. Но скажи,
ради Зевса, что это за расчудесное дело, которое вершат боги, пользуясь
нами как слугами?
Евтифрон. Многие чудесные дела они вершат, Сократ. [...]
Сократ. Из множества чудесных дел, вершимых богами, какое дело является
главным?
Евтифрон. Но я ведь только недавно сказал тебе, Сократ, что немалое дело в
точности понять, как с этим всем обстоит. Скажу тебе лишь попросту, что
если кто умеет говорить или делать что-либо приятное богам, вознося молитвы
и совершая жертвоприношения, то это благочестиво и подобные действия
оберегают и собственные дома, и государственное достояние; действия же,
противоположные угождению богам, нечестивы и направлены на всеобщее
разрушение и гибель. [...]
Сократ. Итак, согласно твоему слову, получается, что благочестие - это
наука о том, как просить и одаривать богов.
Евтифрон. Ты отлично понял, Сократ, то, что я сказал.
Сократ. Так не будет ли правильным просить их о том, в чем мы нуждаемся?
Евтифрон. Конечно, о чем же еще?
Сократ. А правильно ли будет одаривать их взамен тем, в чем у них от нас
есть нужда? Ведь как-то неловко одаривать кого-либо тем, в чем он вовсе и
не нуждается.
Евтифрон. Ты говоришь правду, Сократ.
Сократ. Итак, Евтифрон, благочестие - это некое искусство торговли между
людьми и богами.
Евтифрон. Что ж, пусть это будет искусство торговли, если тебе так
нравится.
Сократ. Мне-то это совсем не нравится, коль скоро это неверно. Молви же,
какую пользу извлекают боги из получаемых от нас даров? Что дают они нам,
это любому ясно, ибо нет у нас ни единого блага, которое исходило бы не от
них. Но какая им польза от того, что они получают от нас? Или уж мы так
наживаемся за их счет при этом обмене, что получаем от них все блага, они
же от нас - ничего?
Евтифрон. Но неужели ты думаешь, Сократ, что боги извлекают какую-то пользу
из того, что получают от нас?
Сократ. Но тогда что же это такое, Евтифрон, - наши дары богам?
Евтифрон. Что же иное, полагаешь ты, как не почетные награды, приятные им,
как я сказал раньше?
Сократ. Значит, Евтифрон, благочестивое - это приятное, а не полезное и
угодное богам?

Платон. Федон
Платон
ФЕДОН

Эхекрат, Федон
[Вступление]
Эхекрат. Скажи, Федон, ты был подле Сократа в тот день, когда он выпил яд в
тюрьме, или только слышал обо всем от кого-нибудь еще?
Федон. Нет, сам, Эхекрат.
Эхекрат. Что же он говорил перед смертью? И как встретил кончину? Очень бы
мне хотелось узнать. Ведь теперь никто из флиунтцев подолгу в Афинах не
бывает, а из тамошних наших друзей, кто бы ни приезжал за последнее время,
ни один ничего достоверного сообщить не может, кроме того только, что
Сократ выпил яду и умер. Вот и все их рассказы.
Федон. Так, значит, вы и про суд ничего не знаете, как и что там
происходило?
Эхекрат. Нет, об этом-то нам передавали. И мы еще удивлялись, что приговор
вынесли давно, а умер он столько времени спустя. Как это получилось, Федон?
Федон. По чистой случайности, Эхекрат. Вышло так, что как раз накануне
приговора афиняне украсили венком корму корабля, который они посылают на
Делос.
Эхекрат. А что за корабль?
Федон. По словам афинян, это тот самый корабль, на котором Тесей некогда
повез на Крит знаменитые семь пар. Он и им жизнь спас, и сам остался жив. А
афиняне, как гласит предание, дали тогда Аполлону обет: если все спасутся,
ежегодно отправлять на Делос священное посольство. С той поры и поныне они
неукоснительно, год за годом, его отправляют. И раз уж снарядили посольство
в путь, закон требует, чтобы все время, пока корабль не прибудет на Делос и
не возвратится назад, город хранил чистоту и ни один смертный приговор в
исполнение не приводился. А плавание иной раз затягивается надолго, если
задуют противные ветры. Началом священного посольства считается день, когда
жрец Аполлона возложит венок на корму корабля. А это случилось накануне
суда ї я уже вам сказал. Потому-то и вышло, что Сократ пробыл так долго в
тюрьме между приговором и кончиною.
Эхекрат. Ну, а какова была сама кончина, Федон? Что он говорил? Как
держался? Кто был при нем из близких? Или же власти никого не допустили и
он умер в одиночестве?
Федон. Да что ты, с ним были друзья, и даже много друзей.
Эхекрат. Тогда расскажи нам, пожалуйста, обо всем как можно подробнее и
обстоятельнее. Если, конечно, ты не занят.
Федон. Нет, я совершенно свободен и постараюсь все вам описать. Тем более
что для меня нет ничего отраднее, как вспоминать о Сократе, ї самому ли о
нем говорить, слушать ли чужие рассказы.
Эхекрат. Но и слушатели твои, Федон, в этом тебе не уступят! Так что уж ты
постарайся ничего не упустить, будь как можно точнее!
Федон. Хорошо. Так вот, сидя подле него, я испытывал удивительное чувство.
Я был свидетелем кончины близкого друга, а между тем жалости к нему не
ощущал ї он казался мне счастливцем, Эхекрат, я видел поступки и слышал
речи счастливого человека! До того бесстрашно и благородно он умирал, что у
меня даже являлась мысль, будто и в Аид он отходит не без божественного
предопределения и там, в Аиде, будет блаженнее, чем кто-либо иной. Вот
почему особой жалости я не ощущал ї вопреки всем ожиданиям, ї но вместе с
тем философская беседа (а именно такого свойства шли у нас разговоры) не
доставила мне привычного удовольствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134