- Считаешь ли ты, Протагор, что одним людям живется хорошо, а другим плохо?
- сказал я.
- Да, считаю.
- Хорошо ли, по-твоему, живется человеку, если жизнь его полна огорчений и
страданий?
- Конечно, нет.
- А если он окончил жизнь, прожив ее приятно, не кажется ли тебе, что,
таким образом, он хорошо ее прожил?
- Разумеется.
- Значит, жить приятно - благо, а жить неприятно - зло
- Да, если человек живет, наслаждаясь прекрасным.
Что же дальше, Протагор? Называешь ли и ты вслед за большинством некоторые
удовольствия злом, а некоторые страдания благом? Я вот что хочу сказать:
разве все приятное не благо только потому, что оно приятно, а не потому,
что может повлечь за собой другие последствия? И то же самое с тягостным:
ты думаешь, будто оно не зло только потому, что оно тягостно?
Не знаю, Сократ, должен ли и я ответить так же просто, как ты спрашиваешь:
все вообще приятное хорошо, а все тягостное - плохо. Мне кажется, что не
только для ответа сейчас, но и для дальнейшей моей жизни надежнее мне
сказать, что бывают и такие удовольствия, которые не хороши, и в свою
очередь такие тяготы, которые не плохи, но бывает и наоборот. Третий же
случай - ни то ни другое, ни зло ни добро.
- Не называешь ли ты приятным то, что причастно удовольствию или его
доставляет?
- Совершенно верно.
- Так вот об этом я и говорю: поскольку удовольствия приятны, не есть ли
они что-то нехорошее? Я имею в виду, не есть ли что-то нехорошее
удовольствие само по себе?
- Давай, Сократ, рассмотрим и этот вопрос так, как ты всегда требуешь, и,
если наше исследование будет признано основательным и окажется, что
приятное и хорошее - это одно и то же, допустим это; если же нет, будем это
оспаривать.
- Хочешь ли ты дать направление исследованию, или мне его вести?
- Право вести его принадлежит тебе - ведь ты зачинщик этого обсуждения.
Не станет ли дело для нас яснее на примере? Если кому надо определить по
наружному виду человека, здоров ли тот, или еще зачем-то осмотреть его
тело, но видит он только лицо и кисти рук, то он говорит: "Ну-ка, открой и
покажи мне грудь и спину, чтобы я мог лучше все рассмотреть". Того же и я
желаю для нашего рассмотрения. Увидев из твоих слов, как ты относишься к
хорошему и приятному, я хотел бы сказать примерно так: "Ну-ка, Протагор,
открой мне вот какую свою мысль: как относишься ты к знанию? Думаешь ли ты
об этом так же, как большинство людей, или иначе? Большинство считает, что
знание не обладает силой и не может руководить и начальствовать, потому-то
о нем и не размышляет. Несмотря на то что человеку нередко присуще знание,
они полагают, что не знание им управляет, а что-либо другое: иногда
страсть, иногда удовольствие, иногда скорбь, иной раз любовь, а чаще -
страх. О знании они думают как о невольнике: каждый тащит его в свою
сторону . Таково ли примерно и твое мнение о знании, или ты полагаешь, что
знание прекрасно и способно управлять человеком, так что того, кто познал
хорошее и плохое, ничто уже не заставит поступать иначе, чем велит знание,
и разум достаточно силен, чтобы помочь человеку?"
- Кажется, - сказал Протагор, - дело обстоит так, как ты говоришь, и притом
кому другому, а уж мне-то стыдно было бы не ставить мудрость и знание
превыше всех человеческих дел.
- Прекрасны твои слова и истинны, - сказал я, - но знаешь, люди большею
частью нас с тобою не слушают и утверждают, будто многие, зная, что лучше
всего, не хотят так поступать, хотя бы у них и была к тому возможность, а
поступают иначе; и, скольких я ни спрашивал, что же этому причиной, все
утверждают, что делают так потому, что уступают силе удовольствия или
страдания или чему-нибудь из того, о чем я сейчас говорил.
- Да ведь я думаю, Сократ, что и многое другое " люди утверждают
неправильно.
Так давай вместе с тобой попытаемся убедить людей и разъяснить им, что же с
ними происходит, когда они, по их словам, уступают удовольствиям и не
поступают наилучшим образом, хотя и знают, что такое высшее благо. Может
быть, если мы им скажем: "Люди, вы не правы, вы обманываетесь",- они нам
ответят: "А если, Протагор и Сократ, дело тут не в том, что мы уступаем
удовольствиям, то в чем же оно и что об этом думаете вы - скажите нам".
- К чему, Сократ, нам обязательно рассматривать мнение людской толпы,
говорящей что попало?
- Думаю, что это как-то поможет нам понять отношение мужества к прочим
частям добродетели. Если ты согласен соблюдать принятое нами только что
условие - чтобы я руководил, - следуй за мной в том направлении, на
котором, по-моему, всего лучше выяснится дело; а не хочешь, так я, пожалуй,
оставлю это.
- Нет, - сказал Протагор, - ты правильно говоришь; продолжай, как начал.
Итак, если бы они снова спросили нас: "Что же, по-вашему, есть то, о чем мы
говорили, будто это - уступка удовольствиям",- я бы отвечал им: "Слушайте
же, вот мы с Протагором попробуем вам это растолковать. Ведь вы, люди,
разумеете под этим только одно: нередко бывает, что пища, питье и любовные
утехи, будучи приятными, заставляют и тех, кто знает, что это дурно,
все-таки им предаваться". Они сказали бы, что это так. А мы с тобой разве
не спросили бы их снова: "А что же тут, по-вашему, дурного? То, что в
первый миг получаешь удовольствие и каждое из этих действий приятно, или же
то, что в будущем они ведут к болезням и бедности и приносят с собой еще
многое в этом роде? Или даже в том случае, если удовольствия ничем не
грозят впоследствии и только приятны, они все-таки дурны именно потому, что
заставляют того, кто их познает, наслаждаться чем попало?" Так неужели же
мы подумаем, Протагор, будто они е не ответят, что не из-за минутного
действия самого удовольствия дурны эти состояния, а из-за их последствий,
то есть болезней и прочего?
- Думаю, - сказал Протагор, - что большинство ответит так.
- "Но то, что вызывает болезни, вызывает в свою очередь страдания, и то,
что ведет к бедности, также ведет к страданиям". С этим они согласились бы,
я полагаю.
Протагор подтвердил.
- "Так разве вам не кажется, люди, что эти удовольствия, как и утверждаем
мы с Протагором, дурны только тем, что они заканчиваются страданиями и
лишают нас других удовольствий?" Ведь они согласились бы?
- Да, и мы уже оба признали, что это так.
- А если бы мы снова задали им вопрос, но уже противоположный: "Вы, люди,
считающие страдания чем-то хорошим, не имеете ли вы в виду такие вещи, как
телесные упражнения, военные походы, лечебные прижигания, разрезы, прием
лекарств и голодание, - все то, что хотя и хорошо, однако мучительно?"
Подтвердили бы они это?
Протагор согласился.
"Так потому ли вы это называете благом, что в настоящем оно вызывает резкую
боль и страдания, или потому, что в последующее время оно принесет
здоровье, крепость тела, пользу для государства, владычество над другими и
обогащение?" Они подтвердили бы второе, я думаю.
Протагор согласился.
"И все это не потому разве благо, что кончается удовольствием, прекращением
и предотвращением страданий? Или вы могли бы указать другое какое-нибудь
следствие помимо удовольствия и страдания, из-за которого вы называете
что-либо благом?" Они, я думаю, не смогли бы.
- И мне так кажется, - сказал Протагор.
"Так не гоняетесь ли вы за удовольствием, как за благом, и не избегаете ли
страдания, как зла?" Протагор подтвердил.
"Значит, злом вы считаете страдание, а благом - удовольствие, так как вы
только тогда называете приятное злом, когда оно лишает вас больших
удовольствий, чем те, что в нем заключаются, или готовит страдания более
сильные, чем удовольствия; потому . что если бы вы по какой-либо другой
причине и имея в виду какое-нибудь иное следствие называли приятное само по
себе злом, то вы могли бы и нам это сказать, однако вы не сможете".
- И мне кажется, что не смогут, - сказал Протагор.
"Опять-таки, если говорить о страдании самом по себе, разве мы придем к
чему-нибудь иному? Вы ведь тогда называете страдание само по себе благом,
когда оно либо устраняет большие страдания, чем те, что в нем заключены,
либо подготавливает удовольствия большие, чем эти страдания. Если вы,
называя страдания благом, имели бы в виду какое-то иное следствие, чем то,
о котором я говорю, то вам было бы что сказать. Но сказать-то вам нечего!"
- Ты прав, - молвил Протагор.
И опять- таки, - сказал я, - если бы вы, люди, меня спросили: "Чего же ради
ты об этом так много говоришь, рассматривая это с разных сторон?" "Извините
уж меня, - ответил бы я, - во-первых, ведь совсем нелегко показать, что
именно вы называете уступкой удовольствиям; а затем как раз в этом состоят
все доказательства. Но еще и теперь у в вас есть возможность отступиться,
если вы можете каким -либо образом утверждать, что благо - нечто иное,
нежели удовольствие, и зло - нечто иное, нежели страдание. Или для вас
достаточно прожить свою жизнь приятно и без скорбей? Если этого вам
достаточно и вы можете утверждать, что благо или зло нечто иное и Е ведет к
иным следствиям, то слушайте дальше. Я заявляю вам: если это так, то смешно
ваше утвержденное, будто нередко человек, зная, что зло есть зло, и имея
возможность его не совершать, все-таки совершает его, влекомый и сбитый с
толку удовольствиями, и будто он, ведая благо, не хочет творить его,
пересиленный мимолетными удовольствиями.
А что это смешно, будет вполне ясно, если мы не станем употреблять
всевозможные названия - "приятное", "тягостное", "благо", "зло", но так как
дело сводится к двум вещам, то и будем обозначать их двумя названиями -
"благом" и "злом", а уже во вторую очередь- "приятным" и "тягостным".
Условившись таким образом, мы скажем: "Человек, зная, что зло есть зло,
все-таки его совершает". А если кто нас спросит: "Почему же?" - мы ответим:
"Потому что он побежден". "Чем?" -спросят нас. А к нам уже нельзя сказать,
что удовольствием, потому ч что вместо удовольствия мы приняли другое
название - "благо". Но, отвечая, мы все-таки скажем, что он был побежден...
"Да чем же?" - спросят. "Благом, клянусь Зевсом!" - скажем мы". И если
случится, что вопросы задавал человек надменный, он рассмеется и скажет:
"Право, смешное это дело: вы говорите, будто о тот, кто делает зло, зная,
что это зло и что не следует ему этого делать, побежден благом! Каким же
благом? - спросит он. - Таким, которое хоть и побеждает в вас зло, однако
неравноценно ему, или же таким, которое равноценно?" Ясно, что мы скажем в
ответ: таким благом, которое неравноценно, потому что иначе не ошибся бы
тот, про кого мы говорим, что он г побежден удовольствиями.
"В каком же отношении, - пожалуй, зададут нам вопрос, - благо бывает
неравноценно злу или зло неравноценно благу: в том, что одно из них больше,
а другое меньше, или в том, что одного и из них много, а другого мало? Или
еще в каком-нибудь?" И нечего нам будет сказать, пришлось бы подтвердить
все это. "Значит, ясно, - скажут нам, - что "быть побежденным" у вас
означает вместо меньшего блага брать большее зло". Вот как здесь обстоит
дело.
Теперь переменим обозначения того же самого, взяв слова "приятное" и
"тягостное", и скажем, что человек делает тягостное (тогда мы говорили
"зло", теперь же скажем так), зная, что оно тягостно, но при этом он
побежден удовольствиями, понятно, такими, которым не должно побеждать. Да и
как можно сравнить и оценить удовольствия и страдания, как не по большей
или меньшей их величине? Ведь они бывают больше или меньше друг друга,
обильнее или скуднее, сильнее или слабее. Потому что, если бы кто сказал:
"Однако, Сократ, большая разница между приятным сейчас и тем, что в будущем
будет то ли приятным, то ли тягостным",- я бы отвечал: "Неужели здесь
разница не в том же самом - не в удовольствии и страдании, а в чем-нибудь
еще? Ведь другое какое-либо различие невозможно. Ты, как человек, умеющий
хорошо взвешивать, сложи все приятное и сложи все тягостное, как ближайшее,
так и отдаленное, и, положив на весы, скажи, чего больше? Если же ты
сравниваешь между собою разные удовольствия, избирай для себя всегда более
значительное и обильное, а сравнивая разные страдания - незначительное и
небольшое. Когда же ты сравниваешь удовольствие со страданием, если
приятное перевешивает тягостное, - ближайшее ли перевешивает отдаленное или
наоборот, - нужно совершать то, что содержит в себе приятное; если же,
наоборот, тягостное перевесит приятное, его не следует совершать. Разве
иначе обстоит дело, люди?" - сказал бы я им. Знаю, что они не могли бы мне
возразить.
- С этим согласился и Протагор.
"Раз все это так, - скажу я далее, - то ответьте мне вот на что: одно и то
же по величине кажется вам на вид вблизи больше, а вдали меньше, не так
ли?" Они подтвердят. "И точно так же по толщине и численности? И звуки,
одинаково сильные, вблизи сильнее, а вдали слабее?" Они подтвердили бы.
"Так если наше благополучие заключается в том, чтобы и создавать, и
получать большее, а мелочей избегать и не создавать, то что полезнее нам в
жизни: искусство измерять или влияние видимости? Последняя разве не вводила
бы нас в заблуждение, не заставляла бы нередко одно и то же ставить то
выше, то ниже, ошибаться и в наших действиях, и при выборе большого и
малого? Искусство измерять лишило бы значения эту видимость и, выяснив
истину, давало бы покой душе, пребывающей в этой истине, и оберегало бы
жизнь". Так разве не согласились бы с нами люди, что искусство измерять
благотворно, или они указали бы на какое-нибудь другое искусство?
- Нет, именно на искусство измерять, - подтвердил Протагор.
"А если бы благополучие нашей жизни зависело от правильного выбора между
четным и нечетным - от того, что один раз правильно будет выбрать большее,
а другой - меньшее независимо от того, больше оно само по себе или по
сравнению с чем-нибудь другим, вблизи ли оно находится или вдали, - то ё
что сберегло бы нам жизнь? Не знание ли? И не искусство ли определять, что
больше, что меньше? А так как дело идет о нечетных и четных числах, то это
не что иное, как арифметика".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134