..
Будь я законодатель, я попытался бы принудить поэтов и вообще всех в
государстве именно так; чуть ли не самое большое наказание назначил бы я
тому, кто стал бы в стране выражать мнение, будто существуют какие-то люди,
жизнь которых приятна, хотя они и дурны, и будто полезным и выгодным
является одно, а справедливым - другое. ...Кого следует называть более
счастливыми - тех ли, кто ведет самую справедливую жизнь, или тех, кто
ведет самую приятную?
Итак, учение, не отделяющее приятное от справедливого, благого и
прекрасного, имеет по крайней мере то преимущество, что убеждает каждого
человека желать благочестивой и справедливой жизни. Ведь никто не дал бы
себя убедить добровольно исполнять то, что не влечет за собой больше
радости, чем страдания.
То, на что смотрят издалека, причиняет, так сказать, головокружение всем, а
особенно детям. Законодатель же, по-моему, разогнав эту дымку, должен
создать у других ясное мнение.
...Законодатель, хоть сколько-нибудь полезный, дерзнул бы, как и в иных
случаях, употребить ложь по отношению к молодым людям ради их же блага. А
разве смог бы он найти ложь более полезную, чем эта, для того, чтобы
заставить добровольно, а не по принуждению поступать во всем справедливо?
Каждый человек, взрослый или ребенок, свободный или раб, мужчина или
женщина, - словом, все целиком государство должно беспрестанно петь для
самого себя очаровывающие песни, в которых будет выражено все то, что мы
разобрали. Они должны и так и этак постоянно видоизменять и разнообразить
песни, чтобы поющие испытывали удовольствие и какую-то ненасытную страсть к
песнопениям.
Достигшие сорока лет могут пировать... Ведь Дионис даровал людям вино как
лекарство от угрюмой старости, и мы снова молодеем и забываем наше скверное
настроение, жесткий наш нрав смягчается, точно железо, положенное в огонь,
и потому делается более гибким.
Разве мы не сказали, что в этом случае души пьющих людей охватываются огнем
и, точно раскаленное железо, становятся мягче, моложе, а вследствие этого и
податливее в руках того, кто может и умеет воспитывать их и лепить, словно
дули молодых людей? Таким лепщиком является то же самое лицо, что и раньше:
это - хороший законодатель. [...]
Стражами, содействующими этим законам, должны быть люди спокойные и
трезвые; именно они должны быть начальниками над нетрезвыми. [...]
Не правда ли, если бы опьянение и забавы были таковы, то пирующие получали
бы от них пользу и расходились бы с них не врагами, но еще большими
друзьями, чем были прежде. [...]
Не станем же безусловно порицать дар Диониса и говорить, будто он плох или
недостоин быть принят в государство. Можно было бы сказать даже больше,
однако я не решусь указывать большинству на величайшее благо, даруемое
вином, ведь эти люди так превратно понимают и разумеют слова.
По крайней мере, насколько я знаю, ни одно живое существо не рождается на
свет, обладая всем тем умом, какой подобает ему иметь в зрелых летах. Пока
это живое существо не приобрело еще свойственной ему разумности, оно
неистовствует и кричит что-то несвязное, а как встанет на ноги, начинает
без толку скакать. Припомним же наше утверждение, что в этом-то и кроется
начало мусического и гимнастического искусств.

Глава 3
ОглавлениеГлава 1Глава 2Глава 3Глава 4Глава 5Глава 6Глава 7Глава 8Глава
9Глава 10Глава 11Глава 12
Книга 3

Афинянин. Царская же, клянусь Зевсом, и вообще всякая власть разрушается
разве не самими ее носителями?
Цари ли дали такие законы или кто другой, но это было величайшим
установлением для сохранения государственного строя этих трех государств.
[...]
То, что два государства всегда помогали друг другу против третьего в случае
его неповиновения установленным законам. [...]
Однако большинство требует от законодателей, чтоб они устанавливали такие
законы, которые были бы добровольно приняты большей частью народа. Это
вроде того, как если бы требовали от учителей гимнастики и врачей только
приятного упражнения и врачевания для поручаемого их попечению тела.
Однако многое из того, о чем молит для себя ребенок, отец просит богов
отвратить, - чтоб никогда не исполнилось по молитвам сына. [...]
Мегилл. Мне кажется, ты утверждаешь, что должно желать и стремиться не к
тому, чтобы все следовало нашей воле, но скорее, чтобы воля следовала за
нашим разумением, так что и государству, и каждому из нас должно молиться и
хлопотать о том, чтобы обладать умом.
Афинянин. Да, я помню и хочу напомнить вам, что законодатель, человек
государственный, должен устанавливать распорядок законов, имея в виду
всегда именно это. [...] ...Я утверждаю, что для того, кто не обладает
умом, опасно пользоваться молитвами и если уж ему следует молиться, то
скорее о том, что противоположно его желаниям. ...Причина гибели царей и
всех их замыслов не трусость и отсутствие военных знаний у правителей и
тех, кому надлежит подчиняться, но всевозможная порочность другого рода, в
особенности же неведение величайших человеческих дел.
Часть души, испытывающая скорбь и удовольствие, все равно что народное
большинство в государстве. Когда душа противится знаниям, [правильным]
мнениям или разуму, от природы предназначенным править, это я признаю
неразумием, так же как и в государстве, когда большинство не повинуется
правителям и законам.
Так пусть же это будет у нас так постановлено и выражено: невежественным
гражданам нельзя поручать ничего относящегося к власти; их должно поносить
как невежд, даже если они и горазды рассуждать и наловчились во
всевозможных душевных тонкостях и извивах. Людей же противоположного склада
должно называть мудрыми, даже если они, как говорят, ни читать, ни плавать
не умеют; как людям разумным им надо поручать управление. В самом деле,
друзья мои, без лада может ли родиться хоть какой-то вид разумности? Это
невозможно. Всего справедливее было бы назвать самой большой мудростью
прекраснейшую и величайшую гармонию. Ей причастен тот, кто живет сообразно
с разумом; а кто ее лишен, тот разрушитель своего дома и никогда не будет
спасителем государства, но как невежда вечно все будет делать наоборот.
...Я думаю, должен править сильный, а слабый ему подчиняться.
К тому же это самая распространенная и сообразная с природой власть для
всех живых существ, как некогда сказал фиванец Пиндар. Но главнейшим
требованием является, по-видимому... чтобы несведущий следовал за
руководством разумного и был под его властью. Впрочем, о мудрейший Пиндар,
по моему мнению, это, пожалуй, и не противоречит природе...
Если, забыв меру, слишком малому придают что-либо слишком большое: судам -
паруса, телам - пищу, а душам - власть, то все идет вверх дном;
исполнившись дерзости, одни впадают в болезни, другие - в несправедливость,
это порождение высокомерия. Но к чему мы клоним речь? Вот к чему: смертная
душа, друзья мои, не может по своей природе, если она молода и
безответственна, вынести величайшей среди людей власти;разум ее
преисполняется тяжелейшим недугом неразумия, и она начинает ненавидеть
ближайших друзей, а это вскоре губит ее и уничтожает всю ее мощь. Только
великие законодатели , познав соразмерность, могут этого остеречься.
Есть два как бы материнских вида государственного устройства, от которых,
можно сказать по праву, родились остальные. Было бы правильно указать на
монархию как на первый из них и на демократию как на второй. [...]
Персы более, чем должно, полюбили монархическое начало, афиняне свободу;
вот почему ни у тех, ни у других нет умеренности.
Итак, мы утверждаем, что государство, желающее себя сохранить и по мере
человеческих сил быть счастливым, должно по необходимости правильно
оценивать честь и бесчестье. Но самое ценное по праву - это блага,
относящиеся прежде всего к душе, если в ней есть рассудительность, затем
прекрасные качества тела и, в-третьих, так называемые блага, относящиеся к
имуществу и достатку. Если какой-нибудь законодатель или какое-то
государство выйдут за эти пределы, оценив наиболее высоко достаток или
поместив в смысле ценности низшее перед высшим, они совершат дело и
негосударственное, и нечестивое.
...Законодатель должен иметь в виду троякую цель: чтобы устрояемое
государство было свободным, внутренне дружелюбным и обладало разумом. [...]
Ради этого мы выбрали, с одной стороны, самый деспотический, а с другой -
самый свободный государственный строй. Посмотрим же теперь, какой из них
более правильный. Если ввести и там и тут некоторую умеренность, в одном из
них ограничить власть, а в другом свободу, тогда, как мы видели, в них
наступит особое благополучие; если же довести рабство или свободу до
крайнего предела, то получится вред и в первом, и во втором случае.

Глава 4
ОглавлениеГлава 1Глава 2Глава 3Глава 4Глава 5Глава 6Глава 7Глава 8Глава
9Глава 10Глава 11Глава 12
Книга 4

Афинянин. Близость моря хотя и дарует каждый день усладу, но на деле это
горчайшее соседство. Море наполняет страну стремлением нажиться с помощью
крупной и мелкой торговли, вселяет в души лицемерные и лживые привычки, и
граждане становятся недоверчивыми и враждебными как друг по отношению к
другу, так и к остальным людям.
Во всяком случае ничто так не способствует людской добродетели, как
законодательство и основание государств.
Я хотел сказать, что никогда никто из людей не дает никаких законов, но
законы все даются нам случайностями и разными выпавшими на нашу долю
несчастьями. Либо какая-нибудь война насильно перевертывает весь
государственный строй и изменяет законы, либо бедствие тяжелой нужды. Да и
болезни - если нападет мор - вынуждают делать много нововведений, так что
иной раз надолго, на много лет, водворяется безвременье. ...Ни один
смертный не дает никаких законов, но все человеческое зависит от судьбы и
случая.
Впрочем, не будем так строги: есть и нечто третье, следующее за ними, -
искусство. В самом деле: своевременное применение искусства кормчего в
случае бури дает, по-моему, большие преимущества. [...]
То же самое действительно и для других дел, особенно же для
законодательства. Чтобы государство благополучно существовало, оно
постоянно нуждается кроме удачного сочетания местных условий еще в в
законодателе, придерживающимся истины.
Нет, рассудительность с самого начала врождена даже животным и детям и
сказывается в том, что одни из них могут, а другие не могут воздерживаться
от удовольствий.
На первое место я ставлю возникновение государства из тирании, на второе -
из царской власти, на третье - из какого-либо вида демократии, на четвертое
- из олигархии. В самом деле, из нее труднее всего возникнуть совершенному
государству, ибо при ней больше всего властителей. Мы же говорим, что
возникновение наилучшего государства произойдет лишь тогда, когда явится
истинный по природе законодатель и когда мощь его будет действовать сообща
с самыми сильными в государстве лицами. А поскольку, чем меньшее число лиц
стоит у власти, тем она крепче, как, например, при тирании, то именно в
этом случае всего быстрее и легче совершается переход.
Друзья мои, не давайте никому себя убедить, будто государство может легче и
скорее изменить свои законы другим каким-то путем, чем под руководством
властителей; нигде этого не случится ни теперь, ни впредь.
...Если у человека величайшая власть соединяется с разумением и
рассудительностью, возникают наилучший государственный строй и наилучшие
законы - иного не дано.
...Никакая человеческая природа - мы говорили об этом - не в состоянии
неограниченно править человеческими делами без того, чтобы не
преисполняться заносчивости и несправедливости; сознавая все это, Кронос
поставил тогда царями и правителями наших государств не людей, но даймонов
- существ более божественной и лучшей природы. Мы в наше время поступаем
так со стадами овец и других домашних животных, ведь мы не ставим быков
начальниками над быками и коз - над козами, но сами, принадлежа к лучшему,
чем они, роду, над ними властвуем. [...] Это сказание, согласное с истиной,
утверждает и ныне, что государства, где правит не бог, а смертный, не могут
избегнуть зол и трудов. А подразумевается здесь, что мы должны всеми
средствами подражать той жизни, которая, как говорят, была при Кроносе...
именуя законом эти определения разума.
...Это не государства, а попросту сожительства граждан, где одна их часть
владычествует, а другая рабски повинуется. Каждое такое сожительство
получает наименование по господствующей в нем власти.
Так как в государствах этих происходила борьба за власть, то победители
присваивали исключительно себе все государственные дела - настолько, что
побежденным, как самим, так и их потомкам, не давали не малейшей доли в
управлении. Всю жизнь они были настороже друг против друга, ибо боялись,
что кто-то восстанет, захватит власть и припомнит им тогда прошлые
злодеяния. А ведь подобное положение вещей, как мы теперь утверждаем, не
есть государственное устройство: неправильны те законы, что установлены не
ради общего блага всего государства в целом. Мы признаем, что там, где
законы установлены в интересах нескольких человек, речь идет не о
государственном устройстве, а только о внутренних распрях и то, что
считается там справедливостью, носит вотще это имя. Я вижу близкую гибель
того государства, где закон не имеет силы и находится под чьей-либо
властью. Там же, где закон - владыка над правителями, а они - его рабы, я
усматриваю спасение государства и все блага, какие только могут даровать
государствам боги.
Мне кажется, что для законодателя, который придерживается тех же взглядов,
что и я, но не может их выразить в форме закона, мной уже дан образец, что
и как следует говорить и ему и тем, для кого он устанавливает законы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134