[...]
И не считай, Протарх, что мы высказали это положение необдуманно: оно
принадлежит тем мудрецам, которые некогда заявляли, что ум - их союзник -
вечно властвует над Вселенной.
Оно же дает ответ на мой вопрос: ум относится к тому роду, который был
назван причиной всех вещей.
Припомним же относительно обоих, что ум оказался родственным причине и даже
почти одного с нею рода, удовольствие же и само по себе беспредельно и
относится к тому роду, который не имеет и никогда не будет иметь в себе и
сам по себе ни начала, ни середины, ни конца.
Слушай: как только в нас, живых существах, расстраивается гармония, так
вместе с тем разлаживается природа и появляются страдания. [...]
Когда же гармония вновь налаживается и возвращается к своей природе, то
следует сказать, что возникает удовольствие...
...Когда возникший сообразно с природой из беспредельного и предела
одушевленный вид, упомянутый нами раньше, портится, то эта порча причиняет
страдания, полное же возвращение к своей сущности есть удовольствие.
Допусти теперь, что в самой душе существует ожидание этих состояний, причем
предвкушение приятного доставляет удовольствие и бодрит, а ожидание
горестей вселяет страх и страдание.
Протарх. Да, это, конечно, другая идея удовольствия и страдания,
возникающая благодаря ожиданию самой души, помимо тела.
Сократ. Ты правильно понял. Если при разрушении [одушевленных видов]
возникает боль, а при их восстановлении - удовольствие, то поразмысли в
таком случае, когда они и не разрушаются, и не восстанавливаются: какое
состояние должно быть при этих условиях у каждого из живых существ. [...]
Так у нас есть, значит, некоторое третье состояние помимо радостного и
скорбного? [...]
Ты знаешь: ничто не мешает избравшему разумную жизнь проводить ее таким
образом.
Протарх. Ты имеешь в виду жизнь без радости и без горя?
Сократ. Раньше, при сравнении жизней, было сказано, что человеку,
избравшему жизнь рассудительную и разумную, нисколько не следует
радоваться.
Протарх. Да, именно так было сказано.
Сократ. Значит, так ему и следует жить; и, пожалуй, нисколько не странно,
что такая жизнь - самая божественная из всех.
Протарх. Да, богам не свойственно ни радоваться, ни страдать.
Сократ. Когда душа сама по себе, без участия тела, наилучшим образом
воспроизводит то, что она испытала когда-то совместно с телом, мы говорим,
что она вспоминает.
А все это было сказано ради... того, чтобы как можно лучше и яснее понять
удовольствие души помимо тела, а также вожделение: вследствие сказанного,
как мне кажется, отчетливее обнаруживается природа обоих этих состояний.
Стало быть, это рассуждение, указав на память, приводящую к предметам
вожделения, открывает, что всякое влечение и вожделение всех живых существ,
а также руководство ими принадлежит душе.
По-моему, и удовольствия мы считаем дурными по тем же причинам, по каким
они бывают ложными.
Протарх. Нет, Сократ, дело обстоит как раз наоборот. Ведь страдания и
удовольствия считаются дурными отнюдь не из-за их ложности, но из-за того,
что их сопровождает другая, большая и многообразная порочность.
Сократ. И то, что стремится к состояниям, противоположным состояниям тела,
- это душа, а то, что доставляет страдание или какое-либо удовольствие,
связанное с претерпеванием страдания, - это тело
Отвечай же, где ты усматриваешь большие удовольствия - я говорю большие не
числом, но силой и величиной - в разнузданности или же в разумной жизни.
Будь внимателен при ответе.
Протарх. я понял, что ты спрашиваешь, и усматриваю тут большое различие.
Ведь к разумным людям приложимо вошедшее в поговорку изречение: "Ничего
сверх меры"... Что же касается неразумных и разнузданных до неистовства, то
чрезмерное удовольствие, завладевая ими, доводит их до исступления.
Сократ. Прекрасно. Но если все это так, то ясно, что величайшие
удовольствия и величайшие страдания коренятся в некой порочности души и
тела, а не в добродетели.
Протарх. Совершенно верно.
Сократ. Возьмем же еще две такие вещи. [...] Пусть одна будет становлением
всего, а другая - бытием. [...]
Какое же из них бывает для какого: становление для бытия или бытие для
становления? [...]
Протарх. Ради богов, не спрашиваешь ли ты у меня нечто такое: "Скажи мне,
Протарх, кораблестроение, по-твоему, возникает для кораблей или же корабли
для кораблестроения?" - и прочее в том же роде?
Сократ. Да, именно это. [...] Я утверждаю, что лекарства и всякого рода
орудия и вещества применяются ко всему ради становления, каждое же
определенное становление становится ради определенного бытия, все же
становление в целом становится ради всего бытия.
Следовательно, удовольствие, если только оно - становление, необходимо
должно становиться ради какого-либо бытия. [...]
Стало быть, то, ради чего всегда становится становящееся ради чего-то,
относится к области блага; становящееся ради чего-то нужно отнести,
любезнейший, к другой области.
...Удовольствие - это становление и никакого бытия у него нет... Но
противоположностью становления все мы назвали бы разрушение, не так ли?
[...] Стремящийся [к удовольствию] избирает, следовательно, разрушение и
становление, а не ту третью жизнь, в которой нет ни радости, ни печали, а
только разумение, сколь возможно чистейшее.
Разве не нелепо думать, что блага и красоты нет ни в телах, ни во многом
другом и что они заключены только в душе?


Платон - Гиппий Больший
Платон
Гиппий Больший
Сократ, Гиппий
Перевод: М.С. Соловьева
OCR: К. Дрязгунов
Сократ. Гиппий, славный и мудрый, наконец-то ты прибыл к нам в Афины!
Гиппий. Все недосуг, Сократ. Всякий раз, как Элиде нужно бывает вести
переговоры с каким-нибудь государством, она обращается ко мне прежде, чем к
кому-нибудь другому из граждан, и выбирает меня послом, считая наиболее
подходящим судьею и вестником тех речей, которые обычно произносятся от
каждого из государств. Много раз я бывал послом в различных государствах,
чаще же всего и по поводу самых многочисленных и важных дел - в Лакедемоне.
Это-то и есть мой ответ на твой вопрос, ведь я не часто заезжаю в ваши
места.
Сократ. Вот что значит, Гиппий, быть поистине мудрым и совершенным
человеком. Ведь ты умеешь и в частной жизни, беря с молодых людей большие
деньги, приносить им пользу еще большую, чем эти деньги; с другой стороны,
ты и на общественном поприще умеешь оказывать благодеяния своему
государству, как и должен поступать всякий, кто не желает, чтобы его
презирали, а, напротив, хочет пользоваться доброй славой среди народа.
Однако, Гиппий, какая причина того, что древние мужи, прославившие свои
имена мудростью, - и Питтак, и Биант, и последователи милетянина Фалеса, да
и позднее жившие, вплоть до Анаксагора, - все или большинство из них,
по-видимому, держались в стороне от государственных дел?
Гиппий. Какая же, Сократ, иная причина, если не та, что они были не в силах
и не способны обнять разумом и то и другое - дела общественные и дела
частные?
Сократ. Значит, клянусь Зевсом, подобно тому как все остальные искусства
сделали успехи и по сравнению с нынешними старые мастера плохи, то же самое
придется сказать и о вашем искусстве - искусстве софистов: оно сделало
успехи, а мудрецы из древних плохи по сравнению с вами.
Гиппий. Совершенно правильно.
Сократ. Следовательно, Гиппий, если бы у нас ожил теперь Биант, то,
пожалуй, вызвал бы у вас смех, все равно как о Дедале говорят ваятели, что,
появись он теперь и начни исполнять такие же работы, как те, которые
создали ему имя, он был бы смешон.
Гиппий. Все это так, как ты говоришь, Сократ. Однако я все-таки обыкновенно
древних и живших прежде нас восхваляю в первую очередь и больше, чем
нынешних, так как остерегаюсь зависти живых и боюсь гнева мертвых.
Сократ. Ты, Гиппий, по-моему, прекрасно говоришь и рассуждаешь, и я могу
подтвердить правильность твоих слов. Действительно, ваше искусство сделало
успехи в том, что дает возможность заниматься и общественными делами наряду
с частными. Ведь вот Горгий, леонтинский софист, прибыл сюда со своей
родины в общественном порядке, как посол и как человек, наиболее способный
из всех леонтинян к общественной деятельности; он и в Народном собрании
оказался отличным оратором, и частным образом, выступая с показательными
речами и занимаясь с молодыми людьми, заработал и собрал с нашего города
большие деньги, с Если угодно, то и наш приятель, известный Продик, часто и
раньше приезжал сюда по общественным делам, а в последний раз, недавно,
приехав с Кеоса по такого же рода делам, очень отличился своей речью в
Совете , да и частным образом, выступая с показательными речами и занимаясь
с молодыми людьми, получил удивительно много денег. А из тех, древних,
никто никогда не считал возможным требовать денежного вознаграждения и
выставлять напоказ свою мудрость пред а всякого рода людьми. Вот как они
были просты! Не заметили, что деньги имеют большую цену. Из этих же двух
мужей каждый заработал своей мудростью больше денег, чем другие мастера
каким угодно искусством, а еще раньше них - Протагор.
Гиппий. Ничего-то ты, Сократ, об этом по-настоящему не знаешь! Если бы ты
знал, сколько денег заработал я, ты бы изумился! Не говоря об остальном,
когда я однажды прибыл в Сицилию, в то время как там в находился Протагор,
человек прославленный и старший меня по возрасту, я все-таки, будучи много
его моложе, в короткое время заработал гораздо больше ста пятидесяти мин,
да притом в одном только совсем маленьком местечке, Инике, больше двадцати
мин. Прибыв с этими деньгами домой, я отдал их отцу, так что и он, и все
остальные граждане удивлялись и были поражены. Я думаю, что заработал,
пожалуй, больше денег, чем любые два других софиста, вместе взятые.
Сократ. Ты, Гиппий, приводишь прекрасное и важное доказательство мудрости и
своей собственной, и вообще нынешних людей,- насколько же они отличаются ею
от древних! Велико было, по твоим словам, невежество людей, живших прежде.
С Анаксагором произошло, говорят, обратное тому, что случается с вами: ему
достались по наследству большие деньги, а он по беззаботности все потерял -
вот каким неразумным мудрецом он был! Да и об остальных живших в старину
рассказывали подобные же вещи. Итак, мне кажется, ты приводишь прекрасное
доказательство мудрости нынешних людей по сравнению с прежними. Многие
согласны в том, что мудрец должен быть прежде всего мудрым для себя самого.
Определяется же это так: мудр тот, кто заработал больше денег. Но об этом
достаточно. Скажи мне вот что: ты-то сам в каком государстве из тех, куда
заезжаешь, заработал больше денег? Видно, в Лакедемоне, где бываешь чаще
всего?
Гиппий. Нет, Сократ, клянусь Зевсом!
Сократ. Да что ты? Значит, в Лакедемоне меньше всего? с Гиппий. Я там
вообще никогда ничего не получал. Сократ. Странные вещи говоришь ты,
Гиппий, удивительные! Скажи мне: разве не в состоянии твоя мудрость делать
более добродетельными тех, кто следует и учится ей?
Гиппий. И даже очень.
Сократ. Значит, сыновей иникян ты был в состоянии сделать лучшими, а
сыновей спартиатов нет?
Гиппий. Далеко до этого.
Сократ. Тогда, стало быть, сицилийцы стремятся стать" лучшими, а
лакедемоняне - нет?
Гиппий. И лакедемоняне очень стремятся, Сократ.
Сократ. Может быть, они избегали общения с тобой из-за недостатка денег?
Гиппий. Нет, конечно, денег у них достаточно.
Сократ. Какая же причина, что, хотя у них есть и желание, и деньги, а ты
мог помочь им в самом важном, они отпустили тебя не нагруженным деньгами?
Ведь невероятно же, чтобы лакедемоняне могли воспитывать своих детей лучше,
чем это можешь ты? Или это так и ты с этим согласен?
Гиппий. Никоим образом.
Сократ. Быть может, ты не сумел убедить молодых людей в Лакедемоне, что
через общение с тобой они преуспеют в добродетели больше, чем если будут
общаться со своими? Или ты не мог убедить отцов этих молодых людей, что,
если только они пекутся о своих сыновьях, им следует скорее поручать их
тебе, чем самим о них заботиться? Ведь не из зависти же отцы мешали своим
детям стать как можно лучше?
Гиппий. Не думаю, чтобы из зависти.
Сократ. Лакедемон, конечно, имеет хорошие законы?
Гиппий. Еще бы!
Сократ. А в государствах с хорошим законодательством выше всего ценится
добродетель?
Гиппий. Конечно.
Сократ. Ты же умеешь прекраснее всех людей преподавать ее другим.
Гиппий. Именно прекраснее всех, Сократ!
Сократ. Ну а тот, кто прекраснее всех умеет преподавать искусство верховой
езды, не в Фессалии ли он будет пользоваться почетом больше, чем где бы то
ни было в Элладе, и не там ли получит больше всего денег, равно как и во
всяком другом месте, где ревностно занимаются этим?
Гиппий Вероятно.
Сократ. А тот, кто может преподать драгоценнейшие знания, ведущие к
добродетели, разве не в Лакедемоне будет пользоваться наибольшим почетом?
Разве не там заработает он больше всего денег, если пожелает, равно как и в
любом эллинском городе из тех, что управляются хорошими законами? Неужели
ты думаешь, друг мой, что это будет скорее в Сицилии, в Инике? Поверим ли
мы этому, Гиппий? Но если прикажешь, придется поверить.
Гиппий. Все дело, Сократ, в том, что изменять законы и воспитывать сыновей
вопреки установившимся обычаям несогласно у лакедемонян с заветами отцов.
Сократ. Что ты говоришь! У лакедемонян несогласно с заветами отцов
поступать правильно, а надо ошибаться?
Гиппий. Этого, Сократ, я бы не сказал.
Сократ. Но разве они не поступали бы правильно, если бы воспитывали
молодежь лучше, а не хуже?
Гиппий. Правильно, но у них несогласно с законами давать чужеземное
воспитание. Знай твердо: если бы кто другой когда-либо получал от них
деньги за воспитание, то и я получил бы их, и гораздо больше всех;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134