Оно -
собственность всего вашего рода, как его предшественников, так и
последующих поколений; более того, весь ваш род и имущество - это
собственность государства. ...Я установлю законы, приняв в расчет все то,
что наиболее полезно всему государству и всему роду в целом. Этой цели я
справедливо подчиню интересы каждого отдельного человека. А вы благосклонно
и внимательно следуйте тем путем, который свойствен человеческой природе.
Нашей же задачей будет позаботиться о прочих ваших делах, что мы и сделаем
по мере возможности с величайшей тщательностью, ничего не упуская из виду.
Не скроем тягостной стороны таких законов... По-видимому здесь упускается
из виду, что среди людей подобные требования встретят тысячи препятствий;
им не захотят повиноваться, скорее соглашаясь подвергнуться чему угодно,
чем вступить в брак против воли, в особенности с лицами больными или
увечными телесно или духовно. Возможно, некоторым покажется, будто
законодатель совсем не взвесил этого. Но это предположение неверно. Итак, в
защиту законодателя и тех людей, кому он дает законы, надо предпослать,
пожалуй, некое общее вступление и обратиться к подвластным с просьбой
извинить законодателя, если он в своих заботах об общем благе не всегда
вместе с тем сможет устранить личные несчастья, случающиеся с каждым из
граждан.

Глава 12
ОглавлениеГлава 1Глава 2Глава 3Глава 4Глава 5Глава 6Глава 7Глава 8Глава
9Глава 10Глава 11Глава 12
Книга 12

Афинянин. Ни в серьезных занятиях, ни в играх никто не должен приучать себя
действовать по собственному усмотрению: нет, всегда - и на войне и в мирное
время - надо жить с постоянной оглядкой на начальника и следовать его
указаниям. Даже в самых незначительных мелочах надо ими руководствоваться,
например по первому его приказанию останавливаться на месте, идти вперед,
приступать к упражнениям, умываться, питаться, пробуждаться ночью для
несения охраны и для исполнения поручений. [...] Словом, пусть человеческая
душа приобретет навык совершенно не уметь делать что-либо отдельно от
других людей и даже не понимать, как это возможно. Пусть жизнь всех людей
всегда будет возможно более сплоченной и общей. [...] Надо начальствовать
над другими и самому быть у них под началом. А безначалие должно быть
изъято из жизни всех людей и даже животных, подвластных людям.
Самое же главное - не следует портить силу головы и ног, облекая их лишними
покровами, ведь этим губят данные нам природой головные уборы и подметки.
Поддержание этих крайних частей в здоровом состоянии имеет весьма важное
значение для всего тела, плохое же их состояние очень вредно: ноги служат
всякому телу главными исполнителями, голова же - самым главным
начальником...
Если кто из граждан пожелает в течение большего срока наблюдать жизнь
других людей, никакой закон им в этом не может препятствовать. Ведь
государство, из-за своей необщительности не ознакомившееся на опыте с
хорошими и дурными людьми, никогда не сможет быть достаточно кротким и
совершенным. Да и законы невозможно соблюдать, если они будут восприняты не
сознательно, а лишь в силу привычки. Среди прочих постоянно выделяются люди
с божественным нравом, вполне достойные общения. Правда, их немного, и в
государствах с благими законами они встречаются не чаще, чем там, где
законы плохи. Человек, живущий в государстве с благими законами, должен
постоянно, странствуя по морю и по суше, разыскивать следы таких людей, кто
не испорчен, дабы с их помощью укрепить хорошие стороны узаконений, а
упущения исправить. Без таких поисков государство не может быть вполне
устойчивым, как и тогда, когда поиск выполняется плохо.
Хороший судья должен впитать в себя эти сочинения как средство,
предохраняющее от прочих учений, и совершенствовать как самого себя, так и
свое государство с целью уготовить хорошим людям сохранение справедливости
и ее развитие, а людям дурным - искоренение невежества, распущенности,
трусости, короче говоря, всевозможной несправедливости, насколько это в его
силах и насколько поддаются исцелению превратные мнения порочных людей. Для
душ же тех людей, которым суждено иметь такие мнения, только смерть может
быть исцелением.
Поэтому прекрасно говорят о мертвых, что тело их лишь образ, сущность же
каждого из нас бессмертна: она именуется душой, которая отходит к иным
богам, чтобы отчитаться перед ними; как гласит дедовский закон, для
человека хорошего этот отчет не страшен, а для дурного очень страшен и
никакой серьезной помощи после смерти он ожидать не может.
Хорошие голова и душа спасают все живое. [...]
Короче говоря, ум, слитый воедино с прекраснейшими ощущениями, с полным
правом можно было бы назвать спасением всякого существа.
Если государство не будет всего этого иметь, не будет ничего удивительного,
коль скоро, лишенное ума и ощущений, оно в каждом деле станет отдаваться на
волю случая.
Самое же главное состоит в том, чтобы не блуждать, преследуя разные цели,
но иметь в виду что-нибудь одно и все стрелы метать всегда в этом
направлении.
Теперь мы поймем, что нет ничего удивительного в блуждании государственных
узаконений, раз в каждом государстве цели законодательства разные.
Неудивительно также, что большей частью определяют справедливое положение
вещей следующим образом: в одних государствах считают справедливой власть
нескольких лиц независимо от того, лучше или хуже они остальных людей; в
других - возможность обогащаться независимо от того, становятся ли при этом
люди рабами других или нет; в третьих все стремление направлено к свободной
жизни; законодательство четвертых имеет две цели: самим быть свободными и
владычествовать над другими государствами. Наконец, есть государства,
считающие себя самыми мудрыми, однако они сразу преследуют все эти цели и
не могут указать той главной и единой цели, на которую должно быть
направлено все остальное.
Мы указали ту единую цель, которую должен иметь в виду ум - ум кормчего,
врача или военачальника. Сейчас мы исследуем ум государственного мужа.
Хорошо было бы обратиться к нему, как к человеку, с таким вопросом: "О
удивительный, какова же твоя цель?"
Разве мы не сказали, что в каждом деле выдающийся демиург и страж должен не
только быть в силах наблюдать за многим, но должен еще стремиться к
какой-то единой цели, знать ее и сознательно направлять к ней все, что он
охватывает своим взором? [...]
Разве есть более точный способ созерцания, чем когда человек в состоянии
отнести к одной идее множество непохожих вещей?
...Никто из людей не располагает более ясным методом.
...Она самая старшая и божественная из всех вещей, движение которых,
соединившись со становлением, создало вечную сущность. Другой довод
касается всеобщего движения: в нем наблюдается стройный порядок, так как
над светилами и прочими телами господствует все упорядочивающий ум.
...При неодушевленности тел, не обладающих умом, не могли бы быть выполнены
столь удивительно точно все расчеты. ...Ум привел в стройный порядок все
то, что находится на небе.
Никто из смертных не может стать твердым в благочестии, если не усвоит двух
только что указанных положений. Первое - что душа старше всего, что
получило в удел рождение; она бессмертна и правит всеми телами; второе -
что в звездных телах, как мы не раз говорили, пребывает ум всего
существующего.
...Нелегкой задачей будет найти, что именно надо изучать; нелегко также
стать учеником того, кто это нашел. Вдобавок есть еще определенный срок,
предназначенный для усвоения. [...] Ведь даже самим обучающимся неясно,
какое требуется время для изучения, пока каждый в глубине души не приобрел
знаний по этому предмету. Если сказать, что никакие сокровенные знания
недоступны, то это будет неправильно, ибо они недоступны в том смысле, что
им нельзя предпослать предварительных разъяснений.
Действительно, только тогда вполне, можно сказать, наяву осуществится то,
чего мы коснулись в нашей предшествующей беседе как бы во сне, слив воедино
образ главы и ума.


Платон-Алквиад 1
Платон
Алквиад I

Сократ. [...] Ты утверждаешь, что тебе не нужен никто из людей: мол
присущее тебе величие - как телесное, так и душевное - таково, что ты ни в
ком не нуждаешься. Ты считаешь, что ты - первый среди людей... Мнится мне,
что если кто-нибудь из богов тебе рек: "Алкивиад, желаешь ли ты жить тем,
чем жил прежде, или предпочел бы тотчас же умереть, коль скоро не сможешь
рассчитывать на большее?" - ты избрал бы смерть. А если бы тот же самый бог
сказал, что тебе следует править лишь здесь, в Европе, в Азию же тебе путь
закрыт и ты не предназначен для тамошних дел, то, думаю я, жизнь была бы
тебе не в жизнь на этих условиях, коль скоро ты не сможешь, так сказать,
заполонить своим именем и могуществом все народы. Я утверждаю, что ты
намерен в самый короткий срок выступить перед афинянами со своими советами.
Смотри же, постарайся сказать, к чему тяготеет наилучшее при заключении
мира и с кем следует сражаться во время войны.
Алкивиад. Но я, хоть и стараюсь, не могу этого уразуметь.
Сократ. Значит, ты не знаешь, какие взаимные обвинения выдвигаются при
объявлении войны сторонами и с какими словами мы начинаем обычно войну?
Алкивиад. Нет, знаю: мы утверждаем при этом, что мы обмануты, ограблены
либо потерпели насилие.
Сократ. Прекрасно. Что же ты посоветуешь афинянам - сражаться против
обидчиков или против тех, кто действует справедливо?
Алкивиад. Вопрос твой коварен: ведь даже если кому-нибудь придет в голову,
что следует воевать против тех, кто действует справедливо, афиняне на это
не пойдут.
Сократ. В таком случае на мой вопрос, что является лучшим - воевать или
нет, с кем именно воевать и в какое именно время, - ответом будет, что
лучшее - это более справедливое. Не так ли?
Алкивиад. Кажется, так.
Сократ. Но как же, милый Алкивиад? Мог ли ты сам не знать, что ты это
знаешь, или же ты скрыл от меня, что обучался этому у учителя, научившего
тебя различать более или менее справедливое? Кто же этот учитель? Скажи
мне, чтобы ты и меня мог определить к нему в ученики.
Алкивиад. Я думаю, мой Сократ, что афиняне, да и все остальные эллины редко
задаются вопросом, что справедливо, а что несправедливо, они считают, что
это само собой ясно. Поэтому, отложив попечение о справедливости, они
заботятся лишь о пользе дела. Ведь справедливое и полезное, как я полагаю,
- это не одно и то же: скольким людям, чинившим величайшую
несправедливость, это принесло выгоду, в то время как другим, хоть и
вершившим справедливые дела, по-моему, не повезло.
Сократ. Так давай же, поскольку явно безразлично, убеждать ли многих или
одного, поупражняйся на мне и попробуй мне доказать, что справедливое не
всегда бывает полезным.
Алкивиад. Но клянусь богами, Сократ, я уже сам не понимаю, что именно я
утверждаю; я оказался в нелепейшем положении: когда ты спрашиваешь, мне
кажется верным то одно, то другое. [...]
Сократ. Ты ведь признаешь, что и относительно справедливого и
несправедливого, прекрасного и безобразного, хорошего и дурного, полезного
и бесполезного ты колеблешься в своих ответах? И не объясняются ли твои
колебания тем, что всего этого ты не знаешь?
Алкивиад. Иначе и быть не может.
Сократ. С другой стороны, знаешь ли ты, каким образом можно взойти на небо?
Алкивиад. Клянусь Зевсом, вот этого-то я не знаю.
Сократ. И что же, колеблешься ты в своем мнении по этому поводу?
Алкивиад. Разумеется, нет. [...]
Сократ. Причина, мой друг, состоит в том, что, не зная этого, ты и не
думаешь, будто знаешь. Берешь ли ты в толк, что ошибки в различного рода
деятельности проистекают именно от такого заблуждения - когда невежда
воображает, что он знаток?
Алкивиад. Скажи, что означают эти твои слова?
Сократ. Разве мы не тогда беремся за какое-то дело, когда полагаем, что нам
известно то, что мы делаем?
Если же кто полагает, что дело ему неизвестно, он поручает его другим?
[...] Значит такого рода незнающие люди живут, не совершая ошибок, ибо они
поручают свое дело другим? [...] А кто же ошибается? Ведь не знатоки же? Ну
а если это и не знатоки, и не те из невежд, что осознают свое невежество,
то ведь не остается никого, кроме невежд, воображающих себя знатоками?
[...] А ведь подобное непонимание - причина всех бед и невежество,
достойное порицания? [...] И чем важнее вопрос, тем это невежество
злокозненнее и позорнее? [...] Что ж, можешь ли ты назвать что-либо более
важное, чем справедливое, прекрасное, благое и полезное?
Алкивиад. Разумеется, нет.
Сократ. А ты ведь утверждаешь, что колеблешься именно в этом? [...] Увы,
мой Алкивиад, в каком же ты пребываешь тягостном состоянии! Я боюсь даже
дать ему имя; однако, поскольку мы здесь одни, пусть оно будет названо:
итак, ты сожительствуешь с невежеством, причем с самым крайним... Вот ты и
бросаешься очертя голову в политику раньше, чем успел этому обучиться. Но
ты в этом не одинок: то же самое происходит со многими, берущимися за дело
нашего государства, и можно назвать лишь несколько исключений, к которым,
возможно, относится и твой опекун Перикл.
Сократ. Это те, Критон, кого Продик называет пограничными между философом и
политиком: они воображают себя мудрейшими из всех и вдобавок весьма
значительными в глазах большинства, причем никто не мешает им пользоваться
у всех доброй славой, кроме тех, кто занимается философией. Поэтому они
думают, что если ославят философов как людей никчемных, то уж бесспорно
завоюют у всех награду за победу в мудрости. Ведь они считают себя поистине
великими мудрецами, но, когда терпят поражение в частных беседах, сваливают
вину за это на последователей Евтидема. Естественно, что они считают себя
мудрецами, ибо в меру заимствуют у философии, в меру - у политики, и делают
это на вполне достаточном основании:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134