следует-де насколько положено
приобщаться к тому и другому; при этом, оставаясь вне опасностей и споров,
они пользуются плодами мудрости. [...] ...Люди, и все прочие вещи,
расположенные на грани неких двух [начал] и причастные к ним обоим, когда
находятся посередине между благом и злом, оказываются хуже блага и лучше
зла...
Сократ. Ведь это прекрасное свидетельство знания своего дела - каким бы это
дело ни было - если человек в состоянии передать свои знания другому.
Алкивиад. Я с этим согласен.
Сократ. Ну а можешь ли ты сказать, что Перикл сделал кого-нибудь мудрым,
например , своих сыновей?
Алкивиад. Да нет же, мой Сократ: ведь оба его сына оказались глупцами.
Сократ. На самом деле ты должен будешь брать пример... с людей...
хватающихся за государственные дела, хотя, как сказали бы женщины, их души
можно понять по рабской прическе, настолько они невоспитанны и еще не
отрешились от своей прирожденной грубости; варвары в душе, они явились
сюда, чтобы угождать городу, а не управлять им. Итак, если ты хочешь
вступить в подобное состязание, тебе надо брать пример именно с них, забыв
о самом себе, об изучении всего того, что можно изучить, об упражнении во
всем том, в чем надо упражняться, о любой подготовке, и вот таким образом
взяться за государственное кормило.
Послушай же, милый, меня и того, что нечертано в Дельфах: познай самого
себя и пойми, что противники твои... не такие, какими ты их себе мыслишь.
Мы ничего не можем им противопоставить, кроме искусства и прилежания.
Но, Алкивиад, легко ли это или нет, с нами происходит следующее: познав
самих себя, мы одновременно познаем заботу, в которой нуждаемся, а без
такого познания мы никогда этого не поймем.
Алкивиад. Мне кажется, ты прав.
Сократ. Но попытайся объяснить мне, каким именно образом следует нам о себе
заботиться?
Сократ. Быть может, мы уже сделали к этому первый шаг: мы пришли к
надлежащему согласию относительно того, что мы с тобой представляем. Ведь
было опасение, как бы, обманываясь на этот счет, мы нечаянно не стали
заботиться о чем-то другом, а не о себе. [...] А затем мы поняли, что надо
заботиться о душе и именно на нее обращать внимание. [...] Ну а заботу о
наших телах и имуществе следует предоставить другим.
Алкивиад. Само собой рапзумеется.
Сократ. Каким же образом мы всс это яснее познаем? Ведь познав это, мы,
очевидно, познаем себя самих. Но во имя богов, постигли ли мы значение
прекрасной дельфийской надписи, о которой мы вспоминали недавно?
...Предположим, что изречение это советовало бы нашему глазу, как человеку:
"Увидь самого себя!" Как восприняли бы мы подобный совет? Не так ли, что
глаз должен смотреть на то, что позволит ему увидеть самого себя? [...]
Следовательно, если глаз желает увидеть себя, он должен смотреть в другой
глаз, а именно в ту его часть, в которой заключено все достоинство глаза;
достоинство это - зрение. [...] Значит, мой милый Алкивиад, и душа, если
она хочет познать самое себя, должна заглянуть в душу, особенно же в ту ее
часть, в которой заключено достоинство души - мудрость, или же в любой
другой предмет, коему душа подобна. [...] Можем ли мы назвать более
божественную часть души, чем ту, к которой относится познание и разумение?
[...] Значит эта ее часть подобна божеству, и тот, кто всматривается в нее
и познает все божественное - бога и разум, таким образом лучше всего
познает самого себя. [...] И подобно тому как зеркала бывают более чистыми
и сверкающими, чем зеркало глаз, так и божество являет себя более
блистательным и чистым, чем лучшая часть нашей души. [...] Следовательно,
вглядываясь в божество, мы пользуемся этим прекраснейшим зеркалом и
определяем человеческие качества в соответствии с добродетелью души: именно
таким образом мы видим и познаем себя.


Платон - Алквиад 2
Платон
Алквиад II


Сократ. Так не кажется ли тебе {Алкивиад}, что требуется очень сильный дар
провидения, чтобы как-нибудь невзначай, полагая обрести благо, не вымолить
себе величайшего зла, когда боги расположены дать молящему именно то, о чем
он просил?
Сократ. Итак, ты видишь, что небезопасно наобум принимать все, что тебе
предлагают, или же самому об этом просить, в случае, если из этого может
проистекать вред либо вообще можно лишиться по этой причине жизни. Мы могли
бы назвать многих стремившихся к тиранической власти и усердно ее для себя
добивавшихся как некоего блага, которых заговорщики, замышлявшие против
тирании, лишили жизни. Такие случаи и многие другие, подобные им, вполне
очевидны, но редко бывает, когда люди либо отрекаются от того, что им дано,
либо, желая получить что-либо с помощью молитвы, в конце концов от этой
молитвы отказываются. Большинство людей не отказалось бы ни от тиранической
власти, ни от должности стратега, ни от многих других даров, которые
приносят гораздо больше вреда, чем пользы; более того, они молили бы о них
богов, если бы ими не располагали. Но иногда, получив это, они вскоре идут
на попятный и просят забрать у них то, о чем они прежде молили. Поэтому я и
недоумеваю, не напрасно ли, в самом деле, люди "обвиняют богов в том, что
от них бывает зло": ведь "люди сами вопреки судьбе накликают на себя горе
своим нечестием, или, как надо сказать, неразумием". Представляется
поэтому, Алкивиад, что разумен был тот поэт, который, имея, по-видимому,
неких неразумных друзей и видя, что они и поступают дурно и молят богов о
том, что не является лучшим, но лишь кажется таковым, вознес о них всех
молитву богам примерно такую:
Зевс-повелитель, благо даруй нам - молящимся иль немолящим,
Жалкую ж долю отринь и для тех, кто о ней тебя просит.
Мне кажется, прекрасно и верно сказал поэт! Ты же, если у тебя есть против
этого какие-то возражения, не молчи.
Алкивиад. Трудно, Сократ, возражать на прекрасно сказанные слова. Я вижу
лишь, что незнание бывает причиной величайших бед для людей, когда, похоже,
мы сами не ведаем того, что действуем по незнанию и (что хуже всего)
вымаливаем сами себе величайшее зло. Ведь никто бы этого не подумал,
наоборот, каждый счел бы себя способным вымолить у богов величайшие блага,
а не величайшее зло. Последнее было бы поистине больше похоже на проклятье,
чем на молитву.
Сократ. Но может быть, милейший мой, найдется какой-нибудь муж более
дальновидный, чем я и ты, и скажет, что речи наши неверны, когда мы так
решительно порицаем незнание, не добавляя к этому, что есть люди, чье
незнание для них при известных обстоятельствах является благом, тогда как
для тех, о ком мы говорили раньше, оно было злом.
Алкивиад. Что ты говоришь? Существуют какие-то вещи, которые кому-то и при
каких-то обстоятельствах лучше не знать, чем знать?
Сократ. Мне так кажется. А тебе нет?
Алкивиад. Нет, клянусь Зевсом.
Сократ. Но ведь не стану же я тебя обвинять в том, что по отношению к своей
матери ты пожелал бы совершить то, что, как говорят, сделали по отношению к
своим матерям Орест, Алкмеон и некоторые другие...
Алкивиад. Во имя Зевса, не кощунствуй, Сократ!
Сократ. Следовательно, в подобных случаях неведение - самое лучшее для
людей, находящихся в подобном расположении духа и питающих подобные
замыслы.
Алкивиад. Это очевидно.
Сократ. Итак, ты видишь, что незнание некоторыми людьми каких-то вещей в
определенных обстоятельствах является благом, а не злом, как недавно тебе
казалось? [...] Коротко говоря, получается, что обладание всевозможными
знаниями без знания того, что является наилучшим, редко приносит пользу и,
наоборот, большей частью вредит своему владельцу.
Сократ.... разумен, если знает что-либо подобное в том случае, когда знание
это сопровождается пониманием наилучшего, а это последнее совпадает с
пониманием полезного, не так ли?
Значит, мы опять-таки скажем, что большинство ошибается в понимании того,
что является наилучшим, поскольку большей частью, как я думаю, за
отсутствием ума доверяется кажимости.
Алкивиад. Да, подтвердим это.
Сократ. Следовательно, большинству людей выгодно и не знать, и не думать,
будто они знают: ведь они будут изо всех сил стараться сделать то, что они
знают или думают, будто знают, и эти старания большей частью принесут им
скорее вред, чем пользу.
Алкивиад. Ты говоришь сущую правду.
Сократ. Теперь ты понимаешь, насколько я был прав, когда утверждал, что
обладание прочими знаниями без знания того, что является наилучшим,
по-видимому, редко приносит пользу, большей же частью вредит тому, кто
владеет такими знаниями. [...] Поэтому нужно, чтобы и государство и душа,
желающие правильно жить, держались этого знания - совершенно так же, как
должен больной держаться врача или человек, желающий совершить безопасное
плавание, - кормчего.


Платон. Апология Сократа
ПЛАТОН

АПОЛОГИЯ СОКРАТА
ПОСЛЕ ОБВИНИТЕЛЬНЫХ РЕЧЕЙ
Как подействовали мои обвинители на вас, о мужи афиняне, я не знаю; что же
меня касается, то от их речей я чуть было и сам себя не забыл: так
убедительно они говорили. Тем не менее, говоря без обиняков, верного они
ничего не сказали. Но сколько они ни лгали, всего больше удивился я одному
- тому, что они говорили, будто вам следует остерегаться, как бы я вас не
провел своим ораторским искусством; не смутиться перед тем, что они тотчас
же будут опровергнуты мною на деле, как только окажется, что я вовсе не
силен в красноречии, это с их стороны показалось мне всего бесстыднее,
конечно, если только они не считают сильным в красноречии того, кто говорит
правду; а если это они разумеют, то я готов согласиться, что я - оратор,
только не на их образец. Они, повторяю, не сказали ни слова правды, а от
меня вы услышите ее всю. Только уж, клянусь Зевсом, афиняне, вы не услышите
речи с разнаряженной, украшенной, как у этих людей, изысканными
выражениями, а услышите речь простую, состоящую из первых попавшихся слов.
Ибо я верю, что то, что я буду говорить, - правда, и пусть никто из вас не
ждет ничего другого; да и неприлично было бы мне в моем возрасте выступать
перед вами, о мужи, наподобие юноши с придуманною речью.
Так вот я и прошу вас убедительно и умоляю, о мужи афиняне: услыхавши, что
я защищаюсь теми же словами, какими привык говорить и на площади у
меняльных лавок, где многие из вас слыхали меня, и в других местах, не
удивляйтесь и не поднимайте из-за этого шума. Дело-то вот в чем: в первый
раз пришел я теперь в суд, будучи семидесяти лет от роду ; так ведь
здешний-то язык просто оказывается для меня чужим, и как вы извинили бы
меня, если бы я, будучи в самом деле чужеземцем, говорил на том языке и тем
складом речи, к которым привык с детства, так и теперь я прошу у вас не
более, чем справедливости, как мне кажется, - позволить мне говорить по
моему обычаю, хорош он или нехорош - все равно, и смотреть только на то,
буду ли я говорить правду или нет; в этом ведь и заключается долг судьи,
долг же оратора - говорить правду.
И вот правильно будет, о мужи афиняне, если сначала я буду защищаться
против обвинений, которым подвергался раньше, и против первых моих
обвинителей, а уж потом против теперешних обвинений и против теперешних
обвинителей. Ведь у меня много было обвинителей перед вами и раньше, много
уже лет, и все-таки ничего истинного они не сказали; их-то опасаюсь я
больше, чем Анита с товарищами. И эти тоже страшны, но те еще страшнее, о
мужи! Большинство из вас они восстановляли против меня, когда вы были
детьми, и внушали вам против меня обвинение, в котором не было ни слова
правды, говоря, что существует некий Сократ, мудрый муж, который испытует и
исследует все, что над землею, и все, что под землею, и выдает ложь за
правду. Вот эти-то люди, о мужи афиняне, пустившие эту молву, и суть
страшные мои обвинители, потому что слушающие их думают, что тот, кто
исследует подобные вещи, тот и богов не признает. Кроме того, обвинителей
этих много и обвиняют они уже давно, да и говорили они с вами в том
возрасте, когда вы больше всего верили на слово, будучи детьми, некоторые
же юношами, словом - обвиняли заочно, в отсутствие обвиняемого. Но всего
нелепее то, что и по имени-то их никак не узнаешь и не назовешь, разве вот
только сочинителей комедий. Ну а все те, которые восстановляли вас против
меня по зависти и злобе или потому, что сами были восстановлены другими, те
всего неудобнее, потому что никого из них нельзя ни привести сюда, ни
опровергнуть, а просто приходится как бы сражаться с тенями, защищаться и
опровергать, когда никто не возражает. Так уж и вы тоже согласитесь, что у
меня, как я сказал, два рода обвинителей: одни - обвинившие меня теперь, а
другие - давнишние, о которых я сейчас говорил, и признайте, что сначала я
должен защищаться против давнишних, потому что и они обвиняли меня перед
вами раньше и гораздо больше, чем теперешние. Хорошо.
Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в малое время
опровергнуть клевету, которая уже много времени держится между вами. Желал
бы я, разумеется, чтобы так оно и случилось и чтобы защита моя была
успешной, конечно, если это к лучшему и для вас, и для меня. Только я
думаю, что это трудно, и для меня вовсе не тайна, какое это предприятие. Ну
да уж относительно этого пусть будет, как угодно богу , а закон следует
исполнять и защищаться.
Припомним же сначала, в чем состоит обвинение, от которого пошла обо мне
дурная молва, полагаясь на которую Мелет и подал на меня жалобу. Хорошо. В
каких именно выражениях клеветали на меня клеветники? Следует привести их
показание, как показание настоящих обвинителей: Сократ преступает закон,
тщетно испытуя то, что под землею, и то, что в небесах, с выдавая ложь за
правду и других научая тому же. Вот в каком роде это обвинение. Вы и сами
видели в комедии Аристофана, как какой-то Сократ болтается там в корзинке,
говоря, что он гуляет по воздуху, и несет еще много разного вздору, в
котором я ничего не смыслю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134