- Именно так.
- Так не будет ли идеей то, что мыслится как единое, коль скоро оно
остается одним и тем же для всех вещей?
- И это представляется необходимым.
- А если,- сказал Парменид,- все другие вещи, как ты утверждаешь, причастны
идеям, то не должен ли ты думать, что либо каждая вещь состоит из мыслей и
мыслит все, либо, хоть она и есть мысль, она лишена мышления?
- Но это,- сказал Сократ,- лишено смысла. Мне кажется, Парменид, что дело
скорее всего обстоит так: идеи пребывают в природе как бы в виде образцов,
прочие же вещи сходны с ними и суть их подобия, самая же причастность вещей
идеям заключается не в чем ином, как только в уподоблении им.
- Итак,- сказал Парменид,- если что-либо подобно идее, то может ли эта идея
не быть сходной с тем, что ей уподобилось, настолько, насколько последнее
ей уподобилось? Или есть какая-либо возможность, чтобы подобное не было
подобно подобному?
- Нет, это невозможно.
- А нет ли безусловной необходимости в том, чтобы подобное и то, чему оно
подобно, были причастны одному и тому же?
- Да, это необходимо.
- Но то, через причастность чему подобное становится подобным, не будет ли
само идеею?
- Непременно.
- Следовательно, ничто не может быть подобно идее и идея не может быть
подобна ничему другому, иначе рядом с этой идеей всегда будет являться
другая, а если эта последняя подобна чему-либо, то - опять новая, и никогда
не прекратится постоянное возникновение новых идей, если идея будет подобна
причастному ей [10].
- Ты совершенно прав.
- Значит, вещи приобщаются к идеям не посредством подобия: надо искать
какой-то другой способ их приобщения.
- Выходит, так.
- Ты видишь теперь, Сократ,- сказал Парменид, - какое большое затруднение
возникает при допущении существования идей самих по себе.
- И даже очень.
- Но будь уверен,- продолжал Парменид,- что ты еще, так сказать, не
почувствовал всей громадности затруднения, если для каждой вещи ты всякий
раз допускаешь единую обособленную от нее идею.
- Почему так? - спросил Сократ.
- По многим самым различным причинам, и главным образом по следующей: если
бы кто стал утверждать, что идеи, будучи такими, какими они, по-нашкму,
должны быть, вовсе не доступны познанию, то невоз
можно было бы доказать, что высказывающий это мнкние заблуждается, разве
что тот, кто стал бы ему возражать, оказался бы многоопытным, даровитым и
во время спора имел бы охоту следить за множеством отдаленнейших
доказательств. В противном случае переубедить настаивающего на том, что
идеи непознаваемы, не было бы возможности.
- Почему так, Парменид? - спросил Сократ.
- А потому, Сократ, что и ты, и всякий другой, кто допускает
самостоятельное существование некоей сущности каждой вещи, должен, я думаю,
прежде всего согласиться, что ни одной такой сущности в нас нет.
- Да, потому что как же она могла бы тогда сущкствовать самостоятельно? -
заметил Сократ.
- Ты правильно говоришь,- сказал Парменид. - Ибо все идеи суть то, что они
суть, лишь в отношении одна к другой, и лишь в этом отношении они обладают
сущностью, а не в отношении к находящимся в нас [их] по добиям (или как бы
это кто ни определял), только благодаря причастности которым мы называемся
теми или иными именами. В свою очередь эти находящиеся в нас [подобия],
одноименные [с идеями), тоже существуют лишь в отношении друг к другу, а не
в отношении к идкям: все эти подобия образуют свою особую область и в число
одноименных им идей не входят.
- Как ты говоришь? - спросил Сократ.
- Если, например,- ответил Парменид,- кто-либо из нас есть чей-либо
господин или раб, то он, конечно, не раб господина самого по себе,
господина как такового, а также и господин не есть господин раба самого по
ск бе, раба как такового, но отношение того и другого есть отношение
человека к человеку. Господство же само по себе есть то, что оно есть, по
отношению к рабству самому по себе, и точно так же рабство само по себе
есть рабство по отношению к господству самому по себе. И то, что есть в
нас, не имеет никакого отношения к идеям, равно как и они - к нам.
Повторяю, идеи существуют сами по себе и лишь к самим себе относятся, и
точно так же то, что находится в нас, относится только к самому себе.
Понятно ли тебе, что я говорю?
- Вполне понятно,- ответил Сократ.
- А потому,- продолжал Парменид,- и знание само по себе как таковое не
должно ли быть знанием истины как таковой, истины самой по себе [11]?
- Конечно.
- Далее, каждое знание как таковое должно быть, знанием каждой вещи как
таковой, не правда ли?
- Да.
- А наше знание не будет ли знанием нашей Пети ны? И каждое наше знание не
будет ли относиться к од ной из наших вещей?
- Непременно.
- Но идей самих по себе, как и ты признаешь, мы не имеем, и их у нас быть
не может.
- Конечно, нет.
- Между тем, каждый существующий сам по себе род познается, надо полагать,
самой идеей знания?
- Да.
- Которой мы не обладаем?
- Да, не обладаем.
- Следовательно, нами не познается ни одна из идей, потому что мы не
причастны знанию самому по себе.
- По-видимому, так.
- А потому для нас непознаваемы ни прекрасное само по себе, как таковое, ни
доброе, ни все то, что мы до пускаем в качестве самостоятельно существующих
идей.
- Кажется, так.
- Но обрати внимание на еще более удивительное обстоятельство.
- Какое же?
- Признаешь ты или нет: если существует какойто род знания сам по себе, то
он гораздо совершеннее нашего знания? И не так ли обстоит дело с красотою и
всем прочим?
- Да.
- Итак, если что-либо причастно знанию самому по себе, то, не правда ли, ты
признаешь, что никто в боль шей степени, чем бог, не обладает этим
совершеннейшим знанием?
- Непременно признаю.
- С другой стороны, обладая знанием самим по себе, будет ли бог в состоянии
знать то, что есть в нас?
- Почему же нет?
- А потому, Сократ,- сказал Парменид,- что, как мы согласились, сила тех
идей не распространяется на то, что у нас, и, с другой стороны, сила того,
что у нас, не распространяется на идеи, но то и другое довлеет самому себе.
- Да, мы согласились относительно этого.
- Итак, если у бога есть упомянутое совершеннейшее господство и
совершеннейшее знание, то господство богов никогда не будет
распространяться на нас и их знание никогда не познает ни нас, ни вообще
ничего относящегося к нашему миру: как мы нашей властью не властвуем над
богами и нашим знанием ничего божественного не познаем, так на том же самом
основании и они, хоть и боги, над нами не господа и дел человеческих не
знают.
- Но если отказать богу в знании, то не покажется ли такое утверждение
слишком странным? - заметил Сократ. А Парменид возразил:
- Однако, Сократ, к этому и, кроме того, еще ко многому другому неизбежно
приводит [учение об] идкях, если эти идеи вещей действительно существуют и
если мы будем определять каждую идею как нечто самостоятельное. Слушатель
будет недоумевать и спорить, доказывая, что этих идей либо вовсе нет, либо
если уж они существуют, то должны быть безусловно непознаваемыми для
человеческой природы. Такие возражения кажутся основательными, а
высказывающего их, как мы недавно сказали, переубедить необычайно трудно. И
надо быть исключительно даровитым, чтобы понять, что существует некий род
каждой вещи и сущность сама по себе, а еще более удивительный дар нужен для
того, чтобы доискаться до всего этого, обстоятельно разобраться во всем п
разъяснить другому!
- Согласен с тобой, Парменид,- сказал Сократ,- мне по душе то, что ты
говоришь. Парменид же ответил:
- Но с другой стороны, Сократ, если кто, приняв во внимание все только что
изложенное и тому подобное, откажется допустить, что существуют идеи вещей,
и не станет определять идеи каждой вещи в отдельности, то, не допуская
постоянно тождественной себе идеи каждой из существующих вещей, он не
найдет, куда направить свою мысль, и тем самым уничтожит всякую возможность
рассуждения. Впрочем, эту опасность, как мне кажется, ты ясно почувствовал.
- Ты прав,- ответил Сократ.
- Что же ты будешь делать с философией? Куда обратишься, не зная таких
вещей?
- Пока я совершенно себе этого не представляю.
- Это объясняется тем, Сократ,- сказал Парменид, - что ты проядевременно,
не поупражнявшись как следует, берешься определять, что такое прекрасное,
справедливое, благое и любая другая идея. Я это заметил и третьего дня,
слушая здесь твой разговор вот с ним, с Аристотелем. Твое рвение к
рассуждениям, будь уверен, прекрасно и божественно, но, пока ты еще молод,
постарайся поупражняться побольше в том, что большинство считает и называет
пустословием; в противном случае истина будет от тебя ускользать.
Переход к диалектике единого и иного Каким же способом следует упражняться,
Парменид? - спросил Сократ.
- Об этом ты слышал от Зенона,- ответил Парменид.- Впрочем, даже ему, к
моему восхищению, ты нашелся сказать, что отвергаешь блуждание мысли вокруг
да около видимых вещей, а предлагаешь рассматривать то, что можно постичь
исключительно разумом и признать за идеи.
- В самом деле,- ответил Сократ,- я нахожу, что таким путем совсем не
трудно показать, что все вещи и подобны и неподобны и так далее.
- И правильно,- сказал Парменид,- но если желаешь поупражняться получше, то
следует, кроме того, делать вот что: не только предполагая что-нибудь
существующим, если оно существует, рассматривать выводы из этого
предположения, но также предполагая то же самое несуществующим. Что ты
имеешь в виду? - спросил Сократ. Если ты желаешь поупражняться, то возьми
хотя бы предположение, высказанное Зеноном: допусти, что существует многое,
и посмотри, что должно из этого вытекать как для многого самого по себе в
отношении к самому себе и к единому, так и для единого в отношкнии к самому
себе и ко многому [12]. С другой стороны, если многого не существует, то
опять надо смотреть, что последует отсюда для единого и для многого в
отношкнии их к себе самим и друг к другу. И далее, если предположить, что
подобие существует или что его не сущкствует, то опять-таки, какие будут
выводы при каждом из этих двух предположений как для того, что было
положено в основу, так и для другого, в их отношении к себе самим и друг к
другу. Тот же способ рассуждения следует применять к неподобному, к
движению и покою, к возникновению и гибели и, наконец, к самому бытию и
небытию; одним словом, что только ни пред
положишь ты существующим или несуществующим, или испытывающим какое-либо
иное состояние, всякий раз должно рассматривать следствия как по отношению
к этому предположению, так и по отношению к прочим, взятым поодиночке, и
точно так же, когда они в большем числе или в совокупности. С другой
стороны, это прочее тебе тоже следует всегда рассматривать в отношении как
к нему самому, так и к другому, на чем бы ты ни остановил свой выбор и как
бы ты ни предположил то, что предположил существующим или несуществующим,
если ты хочешь, поупражнявшись надлежащим образом в этих вещах,
основательно прозреть истину.
- Трудный рисуешь ты путь, Парменид, и я не совсем его понимаю. Не
проделать ли тебе его самому на каком-либо примере, чтобы мне лучше понять?
- Тяжкое бремя возлагаешь ты, Сократ, на стари ка,- ответил Парменид.
- В таком случае,- сказал Сократ,- почему бы ткбе, Зенон, не проделать этой
работы для нас? Но Зенон засмеялся и сказал:
- Будем, Сократ, просить самого Парменида: не так-то просто то, о чем он
говорит. Разве ты не видишь, какую задачу задаешь? Если бы нас здесь было
побольше, то не нужно бы и просить, потому что не след говорить об этом при
многих, да еще человеку в преклонном возрасте: ведь большинство не
понимает, что без всесто раннего и обстоятельного разыскания и даже
заблуждкния невозможно уразуметь истину. Итак, Парменид, я присоединяюсь к
просьбе Сократа, чтобы и самому между тем тебя послушать.
По словам Антифонта, Пифодор рассказывал, что и он сам, и Аристотель, и все
прочие после этих слов Зенона стали просить Парменида не отказываться и
пояснить на примере то, что он сейчас высказал. Тогда Парменид сказал:
- Приходится согласиться, хотя я и чувствую себя в положении Ивикова коня
[13]: постаревший боец должен состязаться в беге колесниц, ион дрожит, зная
по опыту, что его ждет, а поэт, сравнивая себя с ним, говорит, что и сам он
на старости лет вынужден против воли выступить на поприще любви. Памятуя об
этом, я с великим страхом подумываю, как мне в такие годы переплыть эту
ширь и глубь рассуждений. А впрочем, попробую: надо вам Угодить, тем более
что, как говорит Зенон, мы все здесь свои. Итак, с чего же нам начать и что
первым долгом предположить? Угодно вам - раз уж решено играть в
замысловатую игру,- я начну с себя и с моего положкния о едином самом по
себе и рассмотрю, какие должны быть следствия, если предположить, что
единое существует, а затем - что его не существует?
Конечно,- сказал Зенон.
А кто,- продолжал Парменид,- будет мне отвечать? Не самый ли младший? Он
был бы менее притязателен и отвечал бы именно то, что думает, а вместе с
тем его ответы были бы для меня передышкой.
- Я к твоим услугам, Парменид,- сказал Аристотель,- ведь, говоря о самом
младшем, ты имеешь в виду меня. Итак, спрашивай, я буду отвечать.
Абсолютное и относительное полагание единого с выводами для единого - Ну,
что ж,- сказал Парменид,- если есть единое, то может ли это единое быть
многим?
А р и с т о т е л ь [14]. Да как же это возможно?
П а р м е н и д. Значит, у него не должно быть частей и само оно не должно
быть целым.
А р и с т о т е л ь. Почему так?
П а р м е н и д . Часть, полагаю я, есть часть целого.
А р и с т о т е л ь. Да.
П а р м е н и д. А что такое целое? Не будет ли целым то, в чем нет ни
одной недостающей части? А р и с т о т е л ь. Именно так.
П а р м е н и д. Значит, в обоих случаях единое состояло бы из частей - и
как целое, и как имеющее части.
А р и с т о т е л ь. Непременно.
П а р м е н и д.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134