Рассудивши так, я с
удовольствием думал, что нашел в Анаксагоре учителя, который откроет мне
причину бытия, доступную моему разуму, и прежде всего расскажет, плоская ли
Земля или круглая, а рассказавши, объяснит необходимую причину ї сошлется
на самое лучшее, утверждая, что Земле лучше всего быть именно такой, а не
какой-нибудь еще. И если он скажет, что Земля находится в центре [мира],
объяснит, почему ей лучше быть в центре. Если он откроет мне все это, думал
я, я готов не искать причины иного рода. Да, я был готов спросить у него
таким же образом о Солнце, Луне и звездах ї о скорости их движения
относительно друг друга, об их поворотах и обо всем остальном, что с ними
происходит: каким способом каждое из них действует само или подвергается
воздействию. Я ни на миг не допускал мысли, что, назвавши их устроителем
Ум, Анаксагор может ввести еще какую-то причину помимо той, что им лучше
всего быть в таком положении, в каком они и находятся. Я полагал, что,
определив причину каждого из них и всех вместе, он затем объяснит, что
всего лучше для каждого и в чем их общее благо. И эту свою надежду я не
отдал бы ни за что! С величайшим рвением принялся я за книги Анаксагора,
чтобы поскорее их прочесть и поскорее узнать, что же всего лучше и что
хуже.
Но с вершины изумительной этой надежды, друг Кебет, я стремглав полетел
вниз, когда, продолжая читать, увидел, что Ум у него остается без всякого
применения и что порядок вещей вообще не возводится ни к каким причинам, но
приписывается ї совершенно нелепо ї воздуху, эфиру, воде и многому иному.
На мой взгляд, это все равно, как если бы кто сперва объявил, что всеми
своими действиями Сократ обязан Уму, а потом, принявшись объяснять причины
каждого из них в отдельности, сказал: "Сократ сейчас сидит здесь потому,
что его тело состоит из костей и сухожилий и кости твердые и отделены одна
от другой сочленениями, а сухожилия могут натягиваться и расслабляться и
окружают кости ї вместе с мясом и кожею, которая все охватывает. И так как
кости свободно ходят в своих суставах, сухожилия, растягиваясь и
напрягаясь, позволяют Сократу сгибать ноги и руки. Вот по этой-то причине
он и сидит теперь здесь, согнувшись". И для беседы нашей можно найти
сходные причины ї голос, воздух, слух и тысячи иных того же рода,
пренебрегши истинными причинами ї тем, что, раз уж афиняне почли за лучшее
меня осудить, я в свою очередь счел за лучшее сидеть здесь, счел более
справедливым остаться на месте и понести то наказание, какое они назначат.
Да, клянусь собакой, эти жилы и эти кости уже давно, я думаю, были бы
где-нибудь в Мегарах или в Беотии, увлеченные ложным мнением о лучшем, если
бы я не признал более справедливым и более прекрасным не бежать и не
скрываться, но принять любое наказание, какое бы ни назначило мне
государство.
Нет, называть подобные вещи причинами ї полная бессмыслица. Если бы кто
говорил, что без всего этого ї без костей, сухожилий и всего прочего, чем я
владею, ї я бы не мог делать то, что считаю нужным, он говорил бы верно. Но
утверждать, будто они причина всему, что я делаю, и в то же время что в
данном случае я повинуюсь Уму, а не сам избираю наилучший образ действий,
было бы крайне необдуманно. Это значит не различать между истинной причиной
и тем, без чего причина не могла бы быть причиною. Это последнее толпа, как
бы ощупью шаря в потемках, называет причиной ї чуждым, как мне кажется,
именем. И вот последствия: один изображает Землю недвижно покоящейся под
небом и окруженною неким вихрем, для другого она что-то вроде мелкого
корыта, поддерживаемого основанием из воздуха, но силы, которая наилучшим
образом устроила все так, как оно есть сейчас, ї этой силы они не ищут и
даже не предполагают за нею великой божественной мощи. Они надеются в один
прекрасный день изобрести Атланта, еще более мощного и бессмертного,
способного еще тверже удерживать все на себе, и нисколько не предполагают,
что в действительности все связуется и удерживается благим и должным. А я с
величайшей охотою пошел бы в учение к кому угодно, лишь бы узнать и понять
такую причину. Но она не далась мне в руки, я и сам не сумел ее отыскать, и
от других ничему не смог научиться, и тогда в поисках причины я снова
пустился в плавание. Хочешь, я расскажу тебе, Кебет, о моих стараниях?
ї Очень хочу! ї отвечал Кебет.
ї После того, ї продолжал Сократ, ї как я отказался от исследования бытия,
я решил быть осторожнее, чтобы меня не постигла участь тех, кто наблюдает и
исследует солнечное затмение. Иные из них губят себе глаза, если смотрят
прямо на Солнце, а не на его образ в воде или еще в чем-нибудь подобном, ї
вот и я думал со страхом, как бы мне совершенно не ослепнуть душою,
рассматривая вещи глазами и пытаясь коснуться их при помощи того или иного
из чувств. Я решил, что надо прибегнуть к отвлеченным понятиям и в них
рассматривать истину бытия, хотя уподобление, которым я при этом пользуюсь,
в чем-то, пожалуй, и ущербно. Правда, я не очень согласен, что тот, кто
рассматривает бытие в понятиях, лучше видит его в уподоблении, чем если
рассматривать его в осуществлении. Как бы там ни было, именно этим путем
двинулся я вперед, каждый раз полагая в основу понятие, которое считал
самым надежным; и то, что, как мне кажется, согласуется с этим понятием, я
принимаю за истинное ї идет ли речь о причине или о чем бы то ни было ином,
ї а что не согласно с ним, то считаю неистинным. Но я хочу яснее высказать
тебе свою мысль. Мне кажется, ты меня еще не понимаешь.
ї Да, клянусь Зевсом, ї сказал Кебет. ї Не совсем.
ї Но ведь я не говорю ничего нового, а лишь повторяю то, что говорил всегда
ї и ранее, и только что в нашей беседе. Я хочу показать тебе тот вид
причины, который я исследовал, и вот я снова возвращаюсь к уже сто раз
слышанному и с него начинаю, полагая в основу, что существует прекрасное
само по себе, и благое, я великое, и все прочее. Если ты согласишься со
мною и признаешь, что так оно и есть, я надеюсь, это позволит мне открыть и
показать тебе причину бессмертия души.
ї Считай, что я согласен, и иди прямо к цели, ї отвечал Кебет.
ї Посмотри же, примешь ли ты вместе со мною и то, что за этим следует. Если
существует что-либо прекрасное помимо прекрасного самого по себе, оно, мне
кажется, не может быть прекрасным иначе, как через причастность прекрасному
самому по себе. Так же я рассуждаю и во всех остальных случаях. Признаешь
ты эту причину?
ї Признаю.
ї Тогда я уже не понимаю и не могу постигнуть иных причин, таких мудреных,
и, если мне говорят, что такая-то вещь прекрасна либо ярким своим цветом,
либо очертаниями, либо еще чем-нибудь в таком же роде, я отметаю все эти
объяснения, они только сбивают меня с толку. Просто, без затей, может быть
даже слишком бесхитростно, я держусь единственного объяснения: ничто иное
не делает вещь прекрасною, кроме присутствия прекрасного самого по себе или
общности с ним, как бы она ни возникла. Я не стану далее это развивать, и
настаиваю лишь на том, что все прекрасные вещи становятся прекрасными через
прекрасное [само по себе]. Надежнее ответа нельзя, по-моему, дать ни себе,
ни кому другому. Опираясь на него, я ужа не оступлюсь. Да, я надежно
укрылся от опасностей, сказавши себе и другим, что прекрасное становится
прекрасным благодаря прекрасному. И тебе тоже так кажется?
ї Да.
ї И стало быть, большие вещи суть большие и бо'льшие суть бо'льшие
благодаря большому [самому по себе], а меньшие ї благодаря малому?
ї Да.
ї И значит, если бы тебе сказали, что один человек головою больше другого,
а другой головою меньше, ты не принял бы этого утверждения, но решительно
бы его отклонил, заявивши так: "Я могу сказать лишь одно ї что всякая вещь,
которая больше другой вещи, такова лишь благодаря большому, то есть она
становится больше благодаря большому, а меньшее становится меньшим лишь
благодаря малому, то есть малое делает его меньшим". А если бы ты признал,
что один человек головою больше, а другой меньше, тебе пришлось бы, я
думаю, опасаться, как бы не встретить возражения: прежде всего в том, что
большее у тебя есть большее, а меньшее ї меньшее по одной и той же причине,
а затем и в том, что большее делает большим малое, ї ведь голова-то мала! А
быть большим благодаря малому ї это уж диковина! Ну что, не побоялся бы ты
таких возражений?
ї Побоялся бы, ї отвечал Кебет со смехом.
ї Стало быть, ї продолжал Сократ, ї ты побоялся бы утверждать, что десять
больше восьми на два и по этой причине превосходит восемь, но сказал бы,
что десять превосходит восемь количеством и через количество? И что вещь в
два локтя больше вещи в один локоть длиною, но не на половину собственного
размера? Ведь и здесь приходится опасаться того же самого.
ї Совершенно верно.
ї Пойдем дальше. Разве не остерегся бы ты говорить, что, когда прибавляют
один к одному, причина появления двух есть прибавление, а когда разделяют
одно ї то разделение? Разве ты не закричал бы во весь голос, что знаешь
лишь единственный путь, каким возникает любая вещь, ї это ее причастность
особой сущности, которой она должна быть причастна, и что в данном случае
ты можешь назвать лишь единственную причину возникновения двух ї это
причастность двойке. ВсР, чему предстоит сделаться двумя, должно быть
причастно двойке, а чему предстоит сделаться одним ї единице. А всяких
разделений, прибавлений и прочих подобных тонкостей тебе даже и касаться не
надо. На эти вопросы пусть отвечают те, кто помудрее тебя, ты же, боясь,
как говорится, собственной тени и собственного невежества, не расставайся с
надежным и верным основанием, которое мы нашли, и отвечай соответственно.
Если же кто ухватится за само основание, ты не обращай на это внимания и не
торопись с ответом, пока не исследуешь вытекающие из него следствия и не
определишь, в лад или не в лад друг другу они звучат. А когда потребуется
оправдать само основание, ты сделаешь это точно таким же образом ї положишь
в основу другое, лучшее в сравнении с первым, как тебе покажется, и так до
тех пор, пока не достигнешь удовлетворительного результата. Но ты не
станешь все валить в одну кучу, рассуждая разом и об исходном понятии, и о
его следствиях, как делают завзятые спорщики: ведь ты хочешь найти
подлинное бытие, а среди них, пожалуй, ни у кого нет об этом ни речи, ни
заботы. Своею премудростью они способны все перепутать и замутить, но при
этом остаются вполне собою довольны. Ты, однако ж, философ и потому, я
надеюсь, поступишь так, как я сказал.
ї Ты совершенно прав, ї в один голос откликнулись Симмий и Кебет.
Эхекрат. Клянусь Зевсом, Федон, иначе и быть не могло! Мне кажется, Сократ
говорил изумительно ясно, так что впору понять и слабому уму.
Федон. Верно, Эхекрат, все, кто был тогда подле него, так и решили.
Эхекрат. Вот и мы тоже, хоть нас там и не было, и мы лишь сейчас это
слышим. А о чем шла беседа после этого?
Федон. Помнится, когда Симмий и Кебет с ним согласились и признали, что
каждая из идей существует и что вещи в силу причастности к ним получают их
имена, после этого Сократ спросил:
ї Если так, то, говоря, что Симмий больше Сократа и меньше Федона, ты
утверждаешь, что в Симмий есть и большое и малое само по себе разом. Верно?
ї Верно.
ї Но ты, конечно, согласен со мною, что выражение "Симмий выше Сократа"
полностью истине не соответствует? Ведь Симмий выше не потому, что он
Симмий, не по природе своей, но через то большое, которое в нРм есть. И
выше Сократа он не потому, что Сократ ї это Сократ, а потому, что Сократ
причастен малому ї сравнительно с большим, которому причастен Симмий.
ї Правильно.
ї И ниже Федона он не потому, что Федон ї это Федон, а потому, что
причастен малому сравнительно с большим, которому причастен Федон?
ї Да, это так.
ї Выходит, что Симмия можно называть разом и маленьким, и большим по
сравнению с двумя другими: рядом с великостью одного он ставит свою
малость, а над малостью второго воздвигает собственную великость.
Тут Сократ улыбнулся и заметил:
ї Видно, я сейчас заговорю как по писаному. Но как бы там ни было, а говорю
я, сдается мне, дело.
Кебет подтвердил.
ї Цель же моя в том, ї продолжал Сократ, ї чтобы ты разделил мой взгляд.
Мне кажется, не только большое никогда не согласится быть одновременно и
большим и малым, но и большое в нас никогда на допустит и не примет малого,
не пожелает оказаться меньше другого. Но в таком случае одно из двух: либо
большое отступает и бежит, когда приблизится его противник ї малое, либо
гибнет, когда противник подойдет вплотную. Ведь, оставаясь на месте и
принявши малое, оно сделается иным, чем было раньше, а именно этого оно и
не хочет. Вот, например, я принял и допустил малое, но остаюсь самим собою
ї я прежний Сократ, маленький, тогда как то, большое, не смеет быть малым,
будучи большим. Так же точно и малое в нас никогда не согласится стать или
же быть большим, и вообще ни одна из противоположностей, оставаясь тем, что
она есть, не хочет ни превращаться в другую противоположность, ни быть ею,
но либо удаляется, либо при этом изменении гибнет.
ї Да, ї сказал Кебет, ї мне кажется, что именно так оно и есть.
Услыхав это, кто-то из присутствовавших ї я уже не помню точно кто ї
сказал:
ї Ради богов, да ведь мы раньше сошлись и согласились как раз на обратном
тому, что говорим сейчас! Разве мы не согласились, что из меньшего
возникает большее, а из большего меньшее и что вообще таково происхождение
противоположностей ї из противоположного? А теперь, сколько я понимаю, мы
утверждаем, что так никогда не бывает!
Сократ обернулся, выслушал и ответил так:
ї Ты смело напомнил! Но ты не понял разницы между тем, что говорится теперь
и говорилось тогда. Тогда мы говорили, что из противоположной вещи
рождается противоположная вещь, а теперь ї что сама противоположность
никогда не перерождается в собственную противоположность ни в нас, ни в
природе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134